В прошлом году я украл. Спер в магазине очки с прилавка. Там одна тетка мерила-мерила, штук пять перед ней уже лежало, с разными цветными стеклами. Я взял незаметно одну пару и вышел из магазина. С виду спокойно, а внутри все сжалось, вот сейчас крикнут: «А ну вернись и положи на место!». Очки я подарил Луське, она сказала: «Дешевку купил». Какая разница, главное, я украл, и ничего мне за это не было. Щелкнуло внутри, так я уже привык. А немного позже курицу стащил. Продавца не было видно, а они чистенькие, упитанные, развратно-розового цвета, горой передо мной лежали, и я взял одну. Положил себе в сумку и вышел, спокойненько так и независимо. Когда Луська сварила ее, мне показалось, ничего вкуснее этой курицы я не ел. Грех сладок, – подумал я. Сладок, когда нет наказания. Внутри чувствительно щелкнуло, я поежился и мысленно огрызнулся: «хватит!».
Но какая ерунда все это: очки, курица. Если бы наверху кто-то был, он бы просто плюнул мне в макушку, тем бы дело и кончилось. Какой идиот накажет за такие мелочи? Никого не задушил, не утопил, сейф не взломал, ни один банк не ограбил. Живу, работаю, даже сына от первого брака иногда навещал, пока тот маленький был. И приличные деньги дарил в день рождения, бывшая жена всегда была довольна. Хотя порой думал, что возможно, ребенок не мой, но возиться с экспертизой не хотелось, да и дорого. Я в те времена, когда супруга, не согласовав со мной, вдруг забеременела, часто по командировкам ездил, и чем она занималась в мое отсутствие, не знаю. Может это ребенок соседа (очень удобно) или хахаля, то есть друга семьи, что тогда в наш дом ходил (ушла-то ведь к нему, сосед был слишком многодетным).
Так что жизнь моя вся прозрачна как стеклышко незачерненное. А если местами помутилось стеклышко, пятнышки там или сколы нечаянные, так это от возраста. Все-таки уже пятьдесят… Стоп! Пятьдесят ведь так и не исполнилось. А хотелось всё-таки отпразновать грандиозно. Но не вышло. Потому что Лусинция хахаля завела, и я Лусинцию убил. Или еще нет? Я ведь ее уже убил много раз, много раз…
Я вошел в Луськину комнату. Луська лежала на кровати, красивая, чистенькая после ванны, с пушистыми, уже высушенными моим феном волосами, я зачарованно смотрел на нее. Мне показалось, что в дверь позвонили. Я открыл. Хахаль стоял на пороге и смотрел нелюбезно. «Сгинь отсюда, – глядя поверх его головы, сказал я. – Это ты ее довел. Она меня так любила, а ты мешал. Она не могла разорваться между нами, но сердце ее разорвалось, не выдержало. Легла в горячую ванну и – всё. Сгинь!». Хахаль сгинул, будто сдунуло его. Через час я открыл дверь на звонок и увидел его. Он вошел, вытащил что-то из-под плаща и… больше я ничего не помню.
Очнулся я через неизвестный мне промежуток времени, непонятно где. Помнил не памятью, а каким-то другим чувством дивный, стремительный пролет через сияющее пространство, успел заметить мою дорогую Лусинду в нежно-воздушном одеянии, она послала мне ручкой поцелуй, и я, счастливый и тоже воздушно-невесомый, свалился куда-то и очутился в странном месте, где не было ни пола, ни стен, ни потолка, но я стоял на ногах, как обычно, хотя и не ощущал, где верх, где низ, но почему-то это меня не беспокоило. Просто я был «где-то», но постепенно это «где-то» оформилось в привычные образы, появились стены, словно наспех слепленные из больших воздушных кусков сладкой ваты, которую я ел в детстве, хотелось ткнуть в них пальцем и палец облизать, но пока не до того было. И пол будто определился под ногами, но потолка все еще не было, вместо него клубилась наверху светлая, меняющая оттенки, дымка и уходила ввысь как в воронку, я догадался – в бесконечность. Я почувствовал вдруг, что я не один и не ощутил уже того счастья, с которым летел, и твердо сказал, опережая вопрос:
– Это не я.
– Хм… – услышал я, непонятно с какой стороны.
– Она легла в слишком горячую ванну и уснула, – пояснил я.
– Может быть, – не слишком уверенно произнес невыразительный голос.
– У нее было слабое сердце, ей нельзя было в ванну, только душ… а душ сломался, – пробормотал я.
– Ну, – сказал голос.
– Я не умею чинить технику! – закричал я.
- Знаю, – подтвердил голос. – А ломать?
– Что ломать?
– Технику. А еще воду холодную перекрывать.
– Это не я. Это водопроводчик внизу в подвале работал. Совпало так. Она в ванну, а он перекрыл. Раз ты всё знаешь, то и это должен знать…
В ответ я услышал вздох. Помолчали.
– Ладно, – согласился голос. – А очки? А курица? А…
Дальше пошло перечисление разных моих поступков, о многих из них я давно позабыл.
– Ну и что? Ерунда, мелочь.
– Потому что не поймали, – будто согласился голос. – А вторая жена? – без уверенности спросил голос, но чуть оживился.
– А что такое? Она сама выпрыгнула ночью в окно и разбилась. А я испугался, что будет следствие и заявил, что она пропала. Ну ты же видел, или… нет?
Голос не ответил, только опять послышался тяжкий вздох.
– Ну так… это всё, – сказал я, – больше ничего за мной не числится. Верни меня обратно, я полтинник отпраздновать хочу. А его, хахаля, накажи, ведь это он меня убил, а не я его.
– Убил, – согласился голос без выражения. – Ты хотел, а убил он.
– Чего я хотел? – запротестовал я. – Если бы я хотел, то я…
– Убил бы его? Мужчину? Нет, не убил бы, ты ведь трус. Так что там с водопроводом?
– Сам знаешь, – буркнул я.
– Знал бы, не спрашивал. Заснул я на один час. Раз в десять лет я сплю один час. И некоторые в это время… – в голосе проявилась досада.
– Так, – сказал я. – Ты заснул, а я виноват. Так выходит? Лучше казнить десять виноватых, чем одного невиновного. Кстати, а какое наказание?
– За что? – недовольно спросил голос. Похоже, я начал его доставать, эмоций прибавлялось с каждым мгновением.
– Ну, за убийство хотя бы.
– Но ты же не убил. Так что и знать тебе не нужно. Но грехов у тебя и других хватает.
– Грешков, – уточнил я, веселея.
– Ну да, ну да. Сейчас я тебя отведу к Лусинции, и ты с ней встретишься, помилуешься…
– Какой Лусинции? К Луське, что ли?.. Не-е-т!!
«Н-е-е-т!!» – продолжал кричать я, уже проснувшись. Сел на постели и огляделся. Лусинция смотрела на меня из рамки с черной лентой. В дверь звонили, звонили. А внутри что-то щелкало, щелкало без перерыва.
Я открыл дверь. Хахаль вошел и вытащил что-то из-под плаща. Я опустил глаза и увидел в руке у него блестящий молоток.
– Накажут, – прошептал я. Он усмехнулся и занес молоток. Но прежде я от страха рухнул на пол без сознания.
Теперь я лежу в комнате с белыми стенами и смотрю все вверх, вверх. Внутри больше не щелкает. Когда не лежу, тоже смотрю, до боли в шее. А чего туда смотреть? Вверху пустота. Я иногда плюю туда, но плевок падает вниз, и я ни разу не успел увернуться. Хахаль меня навещает по субботам. Каждый раз он говорит одно и то же, что я скоро выздоровлю, просто у меня случилось временное затмение после смерти любимой жены Лусинции.
– Кого-кого? – переспрашиваю я.
Он не отвечает и отводит глаза в сторону. Однажды мне это надоедает, и я говорю ему:
– Вот если бы я… Ну, допустим, если бы не она сама, а я ее, мне бы дали большой срок, правда?
– Правда, – сказал хахаль.
-А больше никто, нигде не наказал бы, правда?
– Правда, – кивнул он. – Если ты атеист, – уточнил он.
– А если не атеист?
– Тогда ты был бы наказан… там, – он посмотрел в белый потолок, – после смерти.
– Как? – спросил я, и тут увидел его взгляд, темный и пронзающе глубокий, обращенный прямо внутрь меня, и сладкий страх-ужас затопил меня всего, и я ощутил в том месте, куда он смотрел, болезненный щелчок. Неужели он посланец оттуда и явился проверить меня до конца? Откуда – оттуда? Я что, на самом деле решил с ума сойти?
– Ха-ха-ха! – рассмеялся я. – Там, – я поднял глаза вверх, – нет ничего и никого. Атеист ты или нет, все равно. Если и есть там кто или что, то оно спит. И не час, а спит всегда.
– Что? – не понял он.
– А то, – ответил я. – Иди, я спать хочу. И больше не приходи, ты мне надоел.
Внутри опять щелкнуло, и я умер. Немного не дожив до пятидесяти.
Всего чуть-чуть. Но я ведь собирался жить еще долго.
«Инфаркт», – последнее, что я услышал. За что?
Второе путешествие Арнольда
маленькая мистическая фантазия о настоящей любви
«Как после вековой разлуки
Гляжу на вас, как бы во сне
И вот – слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне…»
Ф. Тютчев.
Лучше бы он ее не встречал. Не видел никогда. Морщины, от крыльев носа к увядшему рту, опущенные плечи, тусклые равнодушные глаза. Правда, ее глаза несколько ожили, когда она узнала его, даже блеснуло в них что-то прежнее, живое. Даже одна слезинка скатилась по бороздке ко рту, бледному и ненакрашенному. Все-таки растрогалась. Хотя никогда не любила его. Какие были у нее глаза – этого не забыть. Большие и удлиненные к вискам – как на изображениях Нефертити, – цвета потемневшей листвы перед осенью, а когда она радовалась, они светлели и становились ярко-малахитовые, радовалась она часто и беспричинно, словно ждала ежеминутно прекрасного подарка от судьбы. Тем горше было видеть ее сейчас такую, невозвратимо и безобразно увядшую. Так скоро! Ей всего-то около сорока. Многие женщины в этом возрасте выглядят потрясающе. Так оденутся и раскрасятся, грудь вперед, каблуки чуть ли не в полметра – невольно голову свернешь вслед. На Тине же и следов косметики нет. А одежда – Бог мой! – на каком складе для бедных она ее подобрала!
