Потом эти люди приезжают домой и вещают всем, как они духовно выросли и очистились. Признаться честно, что ты проехал десять тысяч километров и ничего не получил, не каждый может.
Друг Сергеева был другим: он выпил и открыто заявил, что ничего не нашел. Единственное, что его потрясло, – это встреча на окраине Лхасы: он встретил соседа по коммунальной квартире в Сокольниках. Он не видел его около двадцати лет, а встретил в Лхасе, с бритой головой, отсутствующим взглядом, в оранжевом облачении монаха.
Товарищ постеснялся спросить у бывшего соседа, как он из райкома нырнул в далекий дацин, какой смысл ищет бывший расхититель партийных взносов и будущий лама.
После литра с Тибетом покончили, перешли к домашним делам, досталось всем: власти, женам и особенно культуре в текущем моменте.
Стали говорить о театре, который оба когда-то любили, сегодня, слава богу, оба туда ни ногой: там кричат и говорят чудовищные тексты, понять, что это классика, невозможно. В театр пришли люди, выросшие на «Ласковом мае», и такие же режиссеры, желающие объяснить новому зрителю, что король Лир – мудак, не знающий, как составить договор дарения, а дочери его – прикольные телки и папа чисто не прав. Они верят, что Басков поет в опере, а Газманов – поэт. «И мы так можем, – думает зритель, – только бабок найти надо».
Сергеев сказал пьяному товарищу:
– А ты, брат, сноб, ты свое высокомерие засунь в жопу. Твои Любимов и Захаров на безрыбье тоже морочили голову целому поколению, и что теперь? Под гипнозом ты был?
– Да, манипулировали, согласен, но все же не так грубо, все-таки люди ремеслом владели, – ответил товарищ и упал лицом на стол.
После короткого сна в салате и кинематографу, и всей литературе современной приговор был вынесен однозначный: все говно, аргументы в данной дискуссии не нужны – сердце подсказывает и душа болит.
– Пойдем к бабам, они не подведут, – завыл в голос обманутый товарищ.
Сергеев осмотрел товарища и понял, что он до баб не дойдет, а если дойдет, то расстроится еще больше, чем от искусства, и решил отправить несостоявшегося шаолиньского монаха домой в Бескудниково, где его ждала женщина, с которой он жил, ничего не давая взамен.
Сам он тоже чувствовал себя обманутым вкладчиком: столько лет они с другом уважали себя, считая, что они не такие, как все, что у них есть мотив. Они погружались в призрачный рай чужих слов и грез, замирали с восторгом, глядя на экран или сцену, подглядывая чужую жизнь, роняли слезы над чужими судьбами, не заботясь о своей, так бездарно прожитой.
Так и состарились. Все им уже не нравится, и голова назавтра болит, и сыр не такой свежий, как в 82-м году. Эти пьяные разговоры о высоком тоже надоели, как лицо в зеркале каждое утро, которое брить нужно все дольше и дольше.
Сергеев по инерции зашел в ночной клуб, где мог за свои деньги услышать, что он совсем еще орел, но понял, что и этот театр ему уже не под силу вынести.
Он ехал домой, где его ждала женщина, не виноватая в том, что он съезжает на обочину и пытается ухватить свое прошлое за чужую задницу.
Водка с пивом как снотворное
Мой товарищ, назовем его Пророков, был неудачником. Нет, формально он жалости не вызывал, все как у всех – жена, дети, дача в Хотькове, оставшаяся от дедушки – врача-вредителя.
Пророков помнил себя с малых лет, в юности он прочитал «Исповедь» Льва Толстого, который написал, что помнит себя с двух лет. Великий писатель описывает эпизод, как его купали в домашнем корыте. Пророков тогда очень удивился: он помнил себя годовалым ребенком на даче, куда его вывезли в составе ясельной группы детского сада. Представить сегодня ребенка в год без мамы в чужом незнакомом месте невозможно, но тогда это было в порядке вещей: родители работали, а детей, у кого не было бабушек, отдавали в ясли с трех месяцев на целый день, иных на целую неделю, тут не захочешь – повзрослеешь от такого счастливого детства.
Так вот, лето, деревня, свежий воздух, молоко. Целый день дети паслись на веранде, а ночью в группу приходила ночная няня, деревенская девица, толстая и рыжая, всех строем сажала на горшки и требовала результата, кто не успевал – сидел до победного результата, маленького или большого, после этого давалась команда «отбой» и нянька начинала готовиться к свиданию с солдатом воинской части, стоящей в деревне.
Ровно в полночь приходил солдат и в спальне появлялся запах пота и начищенных ваксой сапог, он садился к няньке на кровать, потом слышались два удара падающих сапог, потом ритмичный хруст ломающейся раскладушки, не предназначенной для таких усилий, и стон двух животных. Пророков сначала пугался этих стонов, но потом привык и надолго запомнил это, а когда много лет спустя он понял истинный смысл их страданий, восхитился их животной страстью. Когда он созрел, стук падающих сапог давал ему сигнал и призывал к действию. Это воспоминание – первое свидетельство Пророкова в его будущей несокрушимой вере.
Работал он на заводе «50 лет Октября» старшим инженером, но после перестройки попал под локомотив перемен, и вот уже его личный поезд в огне, и вчера в топке сгорела последняя надежда, как партизан Сергей Лазо – жертва японских милитаристов.
С утра у него спиздили в супермаркете бумажник с документами, деньгами и фото одной женщины из Жулебина, которая скрашивала его досуг по четвергам за любовь его неистовую и небольшие деньги, которые он клал на сервант, когда она мылась в душе.
С женщиной из Жулебина он познакомился три месяца назад через сайт «Женщина на вечер», фотография привлекла его своей естественностью и отсутствием прикрас: она снялась на паспорт, и ее же разместила на сайте, на письмо она ответила четко и ясно: «Любви не жду, нужен секс и деньги». Пророков ясность ценил, а ухаживать не любил. Муси-пуси отвергал, когда-то он страстно полюбил, но взаимность прошла, им пренебрегла коллега по работе, отдавшая свою страсть завмагу овощного магазина, золотозубому Ахмеду, за дефицит и мелкие подачки, его зарплата позволяла ему только бутылку вина на свидании в гараже, где он устроил подвал для романтических встреч на старом диване.
Он ездил в Жулебино каждую неделю в четверг после работы, утешался, женщина хвалила его, называла носорогом, а на самом деле он был заурядным ишаком без фантазий. Она жила одиноко. «Лучше ишак, чем никак», – говорила она подруге. После неудачной любви он больше не распускался, чувства свои закрыл в пустой чемодан воспоминаний, хотя жажда страсти в нем полыхала, как сухой хворост, жену свою он ненавидел со второго дня после свадьбы, когда понял, что совершил ошибку, но уйти было некуда, так и жил с посторонним человеком, который еще и квакал не по делу, дети получились тоже не ахти, алчные и завистливые, не уважающие отца за безволие и маленькую зарплату.
Из всех членов семьи он любил только собаку, она понимала его, могла даже ответить ему, но не решалась нарушить статус-кво – пусть считают, что они умнее, думала собака.
На работе, которую он ненавидел, начальник за опоздание в связи с кражей назвал его пидорасом, он ответил, и его уволили без бонуса, который дал бы ему возможность поменять ходовую в потрепанном «опеле» – любимом и единственном железном друге.
Пророков пришел домой, лег на диван и стал думать, как жить дальше без работы и кошелька.
Много лет назад Пророков сетовал, что никогда не выигрывает в лотерею и не находит бумажник. Мечтать об удачах – любимое занятие нашего героя. В школе он мечтал, чтобы его не вызвали, однажды он проснулся с ощущением, что он сочинил песню, причем и музыку, и слова, он обрадовался и решил не идти в школу, посчитав, что известный композитор и поэт может себе это позволить. Проспав в звездном сне пару часов, он проснулся и услышал свою песню в передаче «Пионерская зорька»: кто-то украл его творение, – и пришлось идти в школу в полном разочаровании и сетовать на плохую защиту интеллектуальной собственности в тоталитарном государстве.
Следующее разочарование пришло через год в четвертом классе. После фиаско с песней он придумал электрический лобзик, взяв за основу табуретку и швейную машинку с ножным приводом. В те годы вместо компьютера дети развлекались выжиганием картинок на фанере и выпиливанием полочек с узорами и досок для резки овощей. Мальчик он был нерукастый, и электролобзик должен был решить проблему. Испортив швейную машину и табуретку, он понял, что конструктором Королевым ему не быть, и пошел на баян во Дворец пионеров.
Купить баян в 1960 году было непросто, он стоил 120 руб., но мама купила его в кредит на двенадцать месяцев, она мечтала чтобы кто-то из детей занимался музыкой, кружок был бесплатным, но инструмент был необходим, учитель показывал на аккордеоне, как играть на баяне, и это немного смущало юного гения. Способности к музыке оказались скромные, Моцартом стать не получилось, и через месяц обучение прекратилось, остались в арсенале гаммы для обеих рук и две невыученные вещи – «Варяг» и «Киевский вальс», но раздельно.
