— Сарита мне тоже мало рассказывает.
Ланг задал еще несколько вопросов, Кирси ответила как-то невразумительно и долго извинялась, что не смогла ничем помочь. Она сказала, что вообще-то Сарита разумный и дельный человек, вполне способный позаботиться о себе и принять правильное решение; Марко просто-напросто оказывает на нее какое-то влияние — в чем тут дело, Кирси неизвестно. Знала она одно: роман Ланга с Саритой ни к чему хорошему не привел. Марко мог быть вполне милым, но, если Кирси правильно поняла скупые объяснения Сариты, сейчас он стал совершенно невыносим, и все это из-за Ланга.
— Послушай меня, оставь ее, подумай лучше о своей шкуре, — сказала Кирси и, прежде чем Ланг успел что-либо ответить, добавила: — Сарита и Марко неразлучны, понимаешь, неразлучны, хотя сами не хотят этого, и с этим ничего не поделаешь. Оставь ее, пока не случилось беды.
Кирси взглянула на него немного иронично и, как показалось Лангу, хищно, словно взвешивала свои шансы заполучить его, если он уйдет от Сариты. А потом сказала:
— Но ты ведь не бросишь ее. Ты же ее, наверное, любишь?
Вечером того же дня Ланг позвонил по мобильному в Стенсвик, матери Марко: номер он подглядел в записной книжке Сариты и запомнил его. Но и это делу не помогло. Ланг сказал, что его зовут Теро и он давний школьный приятель Марко. К счастью, мать Марко, говорившая высоким и немного взволнованным голосом, не стала задавать заковыристых вопросов вроде того, в каком классе он учился и играл ли он с Марко в одной хоккейной команде. Наоборот, Лангу показалось, что она немного напутана: сказала, что не знает, где ее сын, — он словно сквозь землю провалился, а потом добавила, что звонить ей не имеет смысла, так как Марко навещает ее крайне редко.
Когда Сарита позвонила Лангу несколько дней спустя и говорила с ним нежным, исполненным раскаяния голосом, Ланг не стал делать вид, что безумно занят или обижен. Он тут же сел в «селику» и поехал в Бергхэль. Сарита встретила его в дверях, они обнялись. Потом они долго стояли неподвижно, и Ланг чувствовал, как его наполняет тепло ее тела. Объяснения были уже неуместны, рассказывал мне потом Ланг, объясняться надо было намного раньше, он понимал это, стоя в дверях рядом с Саритой.
Внешне ничего не изменилось. Как всегда, Сарита садилась на 8-й трамвай и ехала в студию. Ланг по-прежнему не утруждал себя работой на телевидении. По средам он забирал Миро из школы. Тело Сариты оставалось для него таким же желанным, но прежней доверительности было не вернуть — они скорее напоминали людей, потерпевших кораблекрушение и хватающихся друг за друга за неимением других спасательных средств. Главным образом изменилась Сарита. Безжалостная ирония, столь свойственная ей в начале их знакомства, почти исчезла. Она все чаще производила впечатление уязвимого и загнанного существа, жаждущего любви вместо того содома, в котором ей приходилось жить. К своему ужасу, Ланг заметил, что Сарита, когда плачет, похожа на Эстеллу и что уголки ее рта дрожат так же, как у его сестры. А еще он понял, как долго и упорно не хотел замечать человеческие слабости Сариты. Он чувствовал, что до сих пор отказывал ей в этом, желая видеть в ней идеал, и угрызения совести скоро вытеснили неприятные воспоминания об Эстелле. И он решил любить Сариту еще сильнее, чем раньше, сильнее, чем кто-либо когда-либо любил другого человека.
Скоро Лангу надоела унизительная привычка обыскивать шкафы, осматривать двор и проверять замки. Он задал Сарите прямой и четкий вопрос: есть у Марко ключ от квартиры или нет? Стараясь не смотреть на него, Сарита продолжала вынимать тарелки и стаканы из посудомоечной машины, и Ланг воспринял ее молчание как утвердительный ответ. До конца недели, не откладывая дела в долгий ящик, он сменил замок. Он сам вызвал мастера и попросил не просто сменить замок, но и поставить еще один — дополнительный, а вечером, пока Сарита была в студии, лично наблюдал за его работой. Сарита ни слова не возразила против этой затеи, но и особого облегчения тоже не выказала. В ту ночь, когда Ланг запер дверь на новый замок и первый раз за долгое время не стал закрывать на цепочку, он обливался потом и никак не мог уснуть. А в минуту слабости даже поймал себя на мысли о том, что своим равнодушием Сарита, вероятно, давала ему понять, будто Марко способен взломать любой замок.
Как-то в среду, в середине марта, Ланг записывал передачу, посвященную поп-культуре. «Сумеречный час» уже с давних пор был поделен на две части. Первые полчаса два или три гостя студии под руководством ведущего беседовали на заранее обговоренную тему; во второй части программы Ланг обсуждал подробности жизни и творчества следующего гостя, выбранного им самим с особой тщательностью; а в завершение Ланг, стоя перед камерой, произносил трехминутный саркастический монолог на злобу дня. В эту среду кинозвезды Ирина Бьорклунд и Лаура Малмиваара должны были рассказать о том, как снимались в эротических сценах, а после перерыва Лангу предстояло заняться легендарным, потрепанным жизнью музыкантом Дэйвом Линдхольмом. Публика состояла из учащихся профессионального училища города Эсбу и студентов-филологов Хельсинкского университета. Все шло как по маслу. Давно уже Ланг не блистал таким остроумием. Вступительное слово удалось на славу, кокетливый и слегка непристойный разговор с актрисами протекал гладко и непринужденно. Потом был небольшой перерыв. Студию залил яркий свет — теперь Ланг и его гости могли разглядеть зрителей, которые во время записи были лишь черными силуэтами за ресторанными столиками на заднем плане. Пока Бьорклунд и Малмиваара возились с микрофонами, освобождая место для Линдхольма, Ланг спокойным, привычным взглядом окинул зал и сразу же уперся в холодные серые глаза Марко.
Ланга охватила паника. В голове его всплыла старая навязчивая идея о сталкере: сейчас он умрет, и совершит это злодеяние конечно же Марко. Его охватили противоречивые желания. Он хотел немедленно прервать запись, сославшись на внезапное недомогание. Хотел разоблачить Марко, хотел встать с кресла ведущего, указать на непрошеного гостя и закричать: вот тот, кто избивает и мучает мою возлюбленную, эй, кто-нибудь, позвоните в полицию! Он хотел позвать В. П. Минккинена, собрать всю съемочную группу, выяснить, кто виноват в том, что посторонний проник в студию, устроить скандал. Но ничего этого Ланг не сделал. Он отработал запись до конца, как положено, но, беседуя с Дэйвом Линдхольмом, был рассеян и невнимателен, а во время заключительного монолога выглядел бледным и напряженным и несколько раз сбился, рассуждая о том, какой надуманной представляется ему шумиха по поводу смены тысячелетий теперь, три месяца спустя.
Когда запись подошла к концу и в студии вновь вспыхнул свет, Ланг нервно посмотрел туда, где сидел Марко, — его место было пусто. Он подозвал к себе Минккинена и, с трудом сдерживая раздражение, заявил, что в студии находился посторонний, и потребовал, чтобы впредь такого не повторилось.
— С чего ты взял, что он посторонний? — спросил Минккинен, и Ланг на секунду усомнился: а что, если Марко и в самом деле учится в Эсбу или занимается гуманитарными науками в университете? Но потом решил: и то, и другое маловероятно.
— Поверь, я знаю, что говорю, — ответил он Минккинену, развернулся и на ватных ногах пошел вниз, в столовую.
Он выпил чашку чая и съел бутерброд, чувствуя себя униженным и раздавленным. В студии, где снимался «Сумеречный час», Ланг был королем: сейчас, когда он больше не писал романы, не создавал свои собственные, вымышленные миры, студия с ее театральным, постоянно меняющимся светом и бесконечным круговоротом гостей оставалась единственным местом, где властвовал он, где он один и никто другой был главным действующим лицом, чье настроение и прихоти беспокоили окружающих. Теперь же границы королевства нарушены, право Лангландии на самоопределение поставлено под вопрос, линия обороны прорвана! Когда Ланг спустился в подземный гараж, его все еще трясло. Он сел за руль «селики», сдал назад и включил первую передачу, чтобы подъехать к воротам гаража. Но прежде чем Ланг коснулся педали газа, он краем глаза заметил движение справа — передняя дверь распахнулась, и внутрь салона легко и бесшумно скользнул Марко.
— Мне в центр, Ланг. Подбросишь? — сказал он.
Лил дождь. Прошло несколько минут, прежде чем они выехали из Эстра-Бёле и направились по Нурденшёльдсгатан в сторону Тэлё, но Ланг никак не мог побороть свой страх и словно онемел. Марко тоже ничего не говорил. Он что-то напевал под нос и время от времени довольно щелкал языком. Когда они остановились на светофоре возле больницы «Аврора», Марко медленно и задумчиво сказал:
— Значит, ты уговорил ее сменить замок?
Ланг вздрогнул, но совладал с собой и как можно спокойнее спросил:
