Так она сама себя распаляла. От замечаний, которыми она хотела выразить свое безразличие, она бросилась к прямо-таки оскорбительным. - И-и-и, запищала она пренебрежительно, - все это болтовня одна!
- Она вам объясняет, - с достоинством возразил Ельский, - почему богатые люди откупаются от вас.
- Я не хочу объяснений-почему, я хочу знать-кто именно!
Побагровевшая Кристина ставила Ельскому свои условия. Он и в самом деле не подумал об этом. Минуточку! Проще простого-чья-нибудь фамилия, и все. Он умолк. Его охватила та особого свойства дразнящая лень, которая поражает мысль, когда ей поручается слишком легкое дело. И злость на собственную память, что она не спешит на помощь, и не пошевелится даже.
- Прошу прощения, секундочку! - рассердившись, сказал он и сморщил лоб. Он чувствовал на себе взгляд Кристины. Как дать ей понять, что она неделикатна? Зачем она так погоняет его глазами. Нет, по правде говоря, никто не приходил ему в голову. - Хуже всего, - заметил он, - насиловать память. Раздражать ее не стоит.
Но для Кристины существовало только сейчас. Если придется ждать, значит, ничего из этого не получится. Опять что-то пройдет мимо нее.
Еще одно приключение, которое минует ее стороной. Еще раз все кончится на приманке. И она ясно почувствовала, как из этого страха рождается в ней потребность солгать. Она не выдержит!
Встретившись с теткой Штемлер или с кем-нибудь из кузенов, она должна убить их рассказом о солидной провокации, в нем она свяжет себя с нападением на Папару, словно сон с явью.
Фантастически меняя фигуры и беспрестанно смешивая идею с ее осуществлением. Трудно представить себе, что кому-нибудь может присниться сон, в котором он сам бы не присутствовал. Так и Кристина просто не могла вообразить себе никакой ситуации без себя самой. И словно автор, прибегающий к вымыслу-мол, рассказывает он лишь о виденном собственными глазами, - она доводила дело до того, что правдоподобие выдуманных ею историй разрушалось только чрезмерностью ее свидетельствслишком уж обильно истории эти были пропитаны самой Кристиной, чтобы не быть сказкой.
Есть люди, которые не перестают удивляться тому, что оказались где-то. Кристина не могла успокоиться, если ее где-нибудь не было. К тому же она не умела ничему удивляться и мириться с этим. Так что, покуда могла, она не соглашалась. И потому каждая ее ложь была в известной мере протестом против слепого случая, который отодвигал ее на задний план, хотя в каждом происшествии, в которое она позволяла своей фантазии втягивать себя, она принимала куда более живое участие, чем подлинные очевидцы, правда лишь в собственном своем воображении. И сейчас для Кристины важным становилось не то, действительно ли кто даст деньги на авантюру с Папарой; ее интересовало прежде всего то, кто это будет. Чтобы узнать как можно поскорей и начать фантазировать. Какое наслаждение потом в разговорах с людьми, далекими от партии, ощущать в себе этот натиск правды, этой тайны, готовой сорваться с кончика языка, эту дрожь, которая пробирает тебя, когда ты исторгаешь намеки, позволяющие другому лишь лизнуть правду, но никогда не постичь ее.
- Вы носитесь с секретами, словно полудева с целомудрием, - сказал ей как-то Чатковский, который видел ее насквозь.
Но за организацию он не беспокоился. Ибо Кристина умела примешать столько домыслов к капле правды, которую она выбалтывала, что толку от этого не было.
Ельский уже некоторое время держал Кристину за руку.
Теперь он сжал ее.
- Нельзя, - сказала она, - иначе мы плохо будем выглядеть вечером.
Ельский поморщился.
- Всякий раз, когда действительно бывает нельзя, - заговорил он, надувшись, - вы по первому прикосновению догадываетесь, чего мне хочется. А как только в принципе можно, вы не желаете понимать.
Кристина подняла глаза, словно была уверена, что если внимательно рассмотрит Ельского, то поймет наконец, почему так получается. И опять ее поразила какая-то торжественность в нем, какая-то временность доброты его лица. Будь он убогим, он воззвал бы, как то умели другие, к ее материнскому чувству.
Будь он сильным, он пробудил бы в ней жажду подчинить его себе. Физически он немного ей нравился, только вот из этой искры огонь не разгорался. В общем-то телесная приманка для Кристины-это да, но для ее слабостей-никакая! Как в луне, как в актере, как в пьянице, чувствовалось в силе Ельского и в его блеске что-то преходящее. Тот вечер, когда из ее квартиры он звонил на службу! Что же такое сказал ему дежурный чиновник, если он моментально угас. Спустя секунду он был уже жалким, достойным сочувствия, вся энергия из него улетучилась, так же как до того-может был чересчур самоуверенным и предприимчивым. Кристина насупилась, вспомнив тот вечер. Как он после этого телефонного звонка жался к ней. Не хотел и слова сказать: выкидывают его или еще что. Так или иначе, нельзя вот так вдруг превращаться в ребенка, если до того беспрерывно твердишь, что будешь для женщины опорой. Ничего из этого не выйдет!
- Ах, боже, боже! - вздохнула она и погладила его руку. - Расскажите-ка лучше поскорее, что было, тогда мы еще и переодеться успеем. Словом, прежде всего, зачем вы ездили?
Об этом Ельский говорить не мог.
- По служебным делам, - ответил он. - Такая там скучища! - Выражение это он перенял у Кристины.
- Скучища! - повторила она. - Все равно, вечно эти ваши секреты. И где это все? Можете сказать? - Это он мог. В Бресте.
Глаза у Кристины заблестели. - Из-за Черского? - спросила она.
Ельский сказал, что нет.
- Во всяком случае, не из-за, - рассмеялся он. И тотчас вспомнил: - А этот Сач у него, вы его знаете, что он за тип?
Кристина возмутилась.
- Никакой он не тип! Парень первый сорт. Это я его отыскала!
- И подсунули Черскому!
- Вот именно! - Два эти слова Кристина произнесла резким тоном, вызывающе надменно, к чему она обычно прибегала, когда ей приходилось признаваться в собственной вине.
- Способный? - продолжал допрашивать Ельский.
- Прекрасный! - слово это вырвалось из ее уст со свистом.
словно ветер зашумел в лозе.
Ельский покрутил головой.
- Вы свою молодежь толкаете на скользкую дорожку. Это вас развратит.
Она возразила, набросившись на Ельского с упреками:
- Вам бы надо было получше запомнить его, тогда бы ны гак не говорили. В нем, в этом спокойном, флегматичном мальчике.
настоящий вулкан. Он взялся за эту работу не ради карьеры.
Забился в лесную берлогу, выслеживает Черского, словно собака.
Вы помните Аню Смулку? - ни с того ни с сего спросила она.
Ну да, он ее помнил, так что из того!
- Это ее жених!
Ельский все понял. Черский был тем человеком, который застрелил отца Смулки. Правительство замяло эту историю. От вдовы оно попыталось отделаться концессией. Та с тяжелым сердцем-а что было делать-принялась за продажу предложенного ей спирта. Аня, когда подросла, велела отказаться от концессии. И этого ей было мало. Не просто разорвать пакт с убийцами. Она поклялась отомстить им. И сердце ее сладко щемило от счастья, которое привалило бы ей, коли с Черским стряслось что-нибудь худое. Да еще из-за нее!
- Только, миленький вы мой, - стала ластиться к Ельскому Кристина, готовая сгореть со стыда. Опять этот ее длинный язык! - Бога ради, ни словечка, прошу вас. Если Черский узнает, что они знакомы, все пойдет насмарку.
- Вот тебе и Смулка, - задумался Ельский. Словно дочь кастеляна' из средневековья отдает свою руку тому, кто убьет Черского.
Но Кристине было не до шуток. И зачем ей только пришло в голову разболтать об этом жениховстве. Все Ельский, он из нее вытянул. Всегда он так. И в глазах ее уже вовсе не было и тени страха, одна злость. На свое счастье, Ельский совершенно успокоил ее.
- У нас в кружке есть специалист по мелиорации Полесья.
Чем скорее Черский свернет себе шею, тем лучше. У нас тоже свои масоны. Молодые!
И он взял кусочек торта, по затем отложил его. Он вдруг вспомнил стол у Штемлеров. И Дикерта, который превосходил его тем, что умел есть на приемах. Не терял головы, не метался, не болтался без толку, не хватал, что попадется под руку, но спокойно и основательно выполни;! программу, которую он формулиро(;ал сразу же, бросив взигяд на стол. Накладывал, брал приправу, отходил в сторону, не в одиночестве даже-зачем же в одиночестве! - но всегда внимательнее следил за логикой кушаний, нежели беседы. Ельский же суетливо что-то кому-то подавал, что-то нарезал, ел без аппетита, сам не зная, то ли оттого, что уже наелся, то ли пришел из дому сьггым.
- Сегодня кутят Штемлеры, - сказал он мрачным тоном человека, временно постящегося, но приглашенного на пирушку. - Конечно же, будет Яшча, а может, и Дитрих.
Два члена кабинета! Черский третий, который, кто знает, не выше ли еще, хотя и не занимает министерского поста. Это, я понимаю, прием! Ельский и Кристина помолчали, размышляя над этим, так молчат, войдя в костел. Всерьез воспринимая не самих лиц, но воплощенную в них власть. Сердце у Кристины застучало, однако не так, как сегодня утром, когда обсуждалось нападение на Яшчу, министра юстиции, который в последнее время что-то уж очень рьяно взялся за националистов. Он отказывался выпустить целую группу арестованных боевиков, взятых в Лодзи, когда они напали на митинг социалистов. Утренняя ее злоба, все ее возмущение, тогда ее охватившее, не прошло совсем, но, словно отодвинувшись в сторону, на маленький огонь, уже не кипело, а остывало по мере приближения часа встречи с этим чиновником.
