Этот Мякинен как насел, прочел мне лекцию об основных правах жителей частных домов. Пришлось через его башку смотреть финал по метанию копья. Сам-то он только после замедленного победного броска Парвиайнена заметил, что я не вникаю.
Во смеху-то.
Иногда с первых слов заявителя ясно: жди словесный понос, да еще особо крупными дозами. Хейнонена удалось раскусить сразу. Наверное, в моей прежней жизни случилась целая куча типичных клиентов, потому что большая часть излияний мне очень знакома.
Луома остается внимать, а я выпью-ка кофе.
У него получится. Он молодой, квартиру в рядном доме недавно купил, будет покоммуникабельней, чем я. Ну так что ж. Выслушать-то можно, главное – ничего не обещать.
У Луома отсутствует избирательный слух, а в нашем деле он просто необходим. Я постоянно его предупреждаю. Станешь слушать всех без разбору, жесткий диск быстро переполнится информацией, от которой никакого толку супротив твердых фактов.
Но, как говорится, сирены запоют при наличии весомых доказательств. Без них ваш бегун, страдающий недержанием мочи, – просто пшик. Луома считает мою позицию высокомерной, но это не так.
Иногда после долгих дежурств я совершаю пробежку до горы Палохейня, там в тишине я размышляю над своей позицией. Она жесткая. Так и должно быть. Порог терпимости у людей снизился, звонят, едва кто-то вздумает жарить сосиски на балконе или блеванет на дворовые качели. Моя позиция – мой щит.
И все-таки, по-моему, жестокость мне не свойственна. Я в состоянии разглядеть настоящую беду под мешаниной пустых стенаний. После долгого дежурства в спинном мозгу, в самой глубине моих нервов, остается самое важное, что сильнее тронуло. Теперь там этот коллаж на двери.
Вот, слушаю объяснение женщин по делу, хотя это и не обязательно. Они чересчур многословны. И вдруг ловлю себя на том, что непрестанно сопоставляю их рассказ об авторе коллажа с созданным мною образом по мотивам этого произведения на двери.
Что-то там не сходится.
Речь не просто о брошенном мужике. Коллаж указывал на романтика. Но жене об этом необязательно знать. Я стараюсь не высказывать своего мнения, однако на этот раз дело слишком туго во мне засело. Даже по возвращении домой мне хотелось соединить все фрагменты, чтобы получить портрет этого мужчины. Портрет вышел туманный, противоречивый, засвеченный, сделанный впопыхах.
Работа полицейского основывается на повторе. Одни и те же проделывают то же в той же части города тем же способом. Это отупляет и создает монотонную картину мира. Автор коллажа нарушил все правила. Обычно брошенные из-за бузы мужики делают все, чтобы превратить жизнь супружницы в ад. Этот наоборот: делает все, чтобы вернуть потерянный рай, – как ему казалось. Такой тип смешивает все карты.
Мне повезло: в процессе бесцельного бега глубокий поток сознания вдруг подхватил меня. Я отправился на длинную пробежку, чтобы потом изгнать из себя тоску. Побегав без мозгов взад-вперед по дорожкам Центрального парка, я остановился посреди района Маунуннева, за пределами изучаемой территории.
Тряхнув вспотевшей башкой, утер рожу футболкой. Я постарался сориентироваться по названию улицы: табличка пряталась в ветвях большой березы. Не очень-то хотелось разглядывать ободранный указатель, чтобы прочесть название, ясно – длинное.
Я прошел метров сто вперед, и там, словно ожидая меня, был он. Старый желтый дом фронтовика, высшее достижение бытового деревянного зодчества. Ни добавить, ни отнять.
Я сразу принял решение.
Я пережил примерно то же, что на фестивале Руйс-рок, когда впервые увидел Хелену. Она вышла из встречного света прямо на меня: спутанные светлые волосы, свитер всех цветов радуги – и поселилась в моем сердце.
Я смотрел на дом, как на Хелену. Дом был лет на пятнадцать старше моей жены, желтая краска стен уже слегка осыпалась на траву, застрехи щетинились тут и там, а черепичную крышу покрывали замшелые кочки.
Я ни секунды не сомневался. В этот дом я бы привел свою семью.
Приблизившись, я заметил у почтового ящика старика и остановился. Он стоял, опершись на свою палку, и напоминал небольшое можжевеловое дерево.
Я подошел к нему и представился.
– Чего надо?
– Вот, ищу дом.
– Вон, за спиной дом, только он не продается. Пока. Хотя сын хочет. И его жена.
Старик поднял палку.
– Пока руки смогут держать вот это, дом будет мой.
Руки его дрожали, голова подергивалась. Сморщенная кожа смахивала на плохо расглаженное одеяло. Я сказал, что не имел в виду ничего плохого.
– А что тогда?
– Я хочу такой дом.
– Стервятники.
– Вы ошибаетесь, вы принимаете меня за кого-то другого.
– Подкарауливали четыре месяца, пока Марта умрет. Этого вы ждали. И четырех дней не прошло с похорон, как первый уже звонил в дверь. Марта ушла, теперь вы хотите дом.
Старик повернулся ко мне спиной. Я сказал, что мне ничего не известно о его семье, тем более о смерти жены. Он продолжал, не обращая внимания на меня:
– Я убивал людей. Я не видел их лиц, вот твое – вижу, но я тебя не убью. Стоит тебя прикончить, как приедет другая желтая машина, и оттуда выйдет точно такой же. Вам нет конца, это наш брат кончится скоро.
Высказавшись, старик заковылял, опираясь на палку, в сторону веранды. Я увязался следом.
– Я не агент по недвижимости.
– Кто тогда?
– Покупатель. Я хочу дом для своей семьи.
– Этот не продается. Если будет продаваться, то там, в конторе. Валите к черту. У него спросите!
– Я не хочу ничего у вас отнимать, мне только необходим дом.
Старик поднял палку. А другой рукой указал на грудь.
– Трость поднимается, сердце бьется.
После этого он вошел в дом, захлопнув за собой дверь. Стекла на веранде задребезжали.
Я прочитал на почтовом ящике имя и припустил домой. Грунтовая дорожка под ногами казалась мягкой, словно я бежал по пружинному матрацу. Лес был насыщен кислородом, который вливался через рот и нос прямо в мозги. Я заметил, что духовная сила руководит моим бегом, ноги – всего лишь необходимые отростки, которым приказывали высшие силы.
Ах, если бы Хелена и Сини оказались здесь, я поднял бы их себе на плечи и побежал бы назад к этому дому, а там спустил на траву и сказал бы: вот – награда за терпение, результат моего исследования.
Весь остаток дня я думал о старике. Старик пробрался в мой сон, он мешал мне спать, разбудил по утру. Оксанен, Тайсто.
Почему?
Потому что он знал только одно дело.
И потому что он не слушал меня.
Я тоже знаю только одно дело.
И я тоже не слушаю никого.
Но в чем же различие?
В результате Второй мировой войны Финляндия вынужденно уступила Советскому Союзу территории Карелии и Печенги. Переданные земли составляли двенадцать процентов от площади страны. Оттуда необходимо было эвакуировать свыше четырехсот двадцати тысяч человек. В 1945 году утвердили один из гениальнейших и эффективнейших законов в нашей истории – закон о приобретении земли. В соответствии с ним, в стране создали сорок пять тысяч новых фермерских хозяйств и пятьдесят шесть тысяч участков под строительство жилых домов. Таким образом разместили беженцев и фронтовиков, в том числе и Тайсто Оксанена.
Ему после войны предоставили шанс, участок и готовые чертежи типового дома.
Мне государство оплатило обучение и переселило из деревушки в городскую многоэтажку.
О его войне нам всем необходимо было знать, о моей войне не рассказывал никто.
У него дровяное отопление, у меня центральное.
У него баба, у меня женщина.
У него школа жизни, у меня высшая школа.
У него костыль, у меня соломинка.
У него – засадить, у меня – возбудить.
Он – если он беженец – спасался от войны в эмиграции.
Мою деревню разорили, а мне показали город. Или Швецию.
От этих сравнений пульс зашкалило за сто шестьдесят. Неохота было идти в душ, я опрокинул воду на башку из кувшина.
Полтора этажа. Посередине печь, рядом кухня, спальня и гостиная, наверху две маленьких спальни для детей. Таких домов выросло в Финляндии после войны примерно семьдесят пять тысяч. Дипломированные архитекторы впряглись в проектирование небольших домов для народа, единственный раз в истории этой страны. Редкий домик сохранился в первозданном виде, без дополнительных флигелей и новых жильцов.
По крайней мере, один.
И он должен быть моим.
Пульс сразу упал до 130.
В блокноте я создал новый раздел: Дом. Ниже записал все, что знал на данный момент об объекте и его владельце.
Хотя я еще ничего не знал о старике, я решил продолжить сравнение, подражая исследователям-урбанистам и специалистам по моделям поведения, которые выдают сентенции на основании вида из грязного окна автобуса.
У него жена умерла, у меня ушла.
У него сын в браке, у меня дочка в цветастом платье.
У него времени мало, у меня еще меньше.
