Когда Алла Александровна уехала, Василий Васильевич занавески на окнах по утрам не раздергивал; он к ним не прикасался, потому что они напоминали ему о женщине. В самую ясную погоду в доме торжествовали сумерки, а на столе торчала в стакане свечка, которую Василий Васильевич никогда не зажигал, даже если не было электричества.
Как-то Василий Васильевич смотрел в окно сквозь полупрозрачную ткань и увидел на дереве фантастическое существо. «Неужели такие птицы бывают?» — подумал Василий Васильевич; затем сообразил, что это по занавеске с обратной стороны ползет паук…
Петкевич Юрий Анатольевич родился в 1962 году. Закончил Белорусский институт народного хозяйства и Высшие сценарные курсы. Печатался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Знамя», «Континент» и др. Живет в Белоруссии, в деревне Новый Свержень Столбцовского района Минской области.
Евгений Сабуров
Облака заговорили
* * *
Чайка, взмывающая над землей,
погружена в голубой цвет,
как будто серый кабриолет,
карабкающийся высокой горой.
И я, наблюдая за ней, в зной
понял прохладу лет.
Но то ли мы стали красным вином
излишне увлечены,
то ли спокойствия лишены,
отягощены виной —
так или по причине иной,
но мы не влюблены.
А значит, трезвости нет как нет
и прохлада лет не дает
ни капли воды на горящий рот,
ни оправданья бед,
и, погружена в голубой цвет,
чайка в горы плывет.
* * *
М. А.
Женоподобные метели
сносили, приносили снег
на полувековые ели,
на отвороты хвойных век,
из-под которых вдаль глядели
на берег, на слиянье рек
холмы, почти как человек.
А мы ходили да ходили,
и наш спокойный променад
ни взрывами морозной пыли,
ни тресками лесных петард
холмы в те дни не бередили.
Лишь наст скребли автомобили
да в календарь толкался март.
Прислушавшись к своим капризам,
поверив на слово тому,
что небо небывало близко
и что сидеть в своем дому,
когда с холма, согнувшись книзу,
ныряет лыжник! Что ему,
когда метелью ум пронизан!
Переступая скользких мест,
выглядываемых тревожно,
предательский внезапный блеск,
мы тяжело и осторожно
передвигались в темный лес,
переминали правду ложью,
перетрудили милость Божью,
поставили на совесть крест,
вздохнули и спаслись, возможно.
Холмы устойчиво лежали,
сообразуясь с облаками,
под ними в белоснежной шали
река, не видимая нами,
струилась чистою печалью,
и было сладко, как вначале,
когда так пусто за плечами,
без снов и вздохов спать ночами.
* * *
Шмель в цветочек залетел
леший музыку запел
по копытам мерина
кузнец ударил нервно
силу рук измерил
и стал работать мерно.
А по краю а по кромке
мира лезли облака
разговаривала громко
с нами быстрая река
это было лишь сначала
а потом она молчала
миновала мельницу
зажила замедленно
облака же и в начале
ничего не отвечали
в тишине себе ползли
тенью павши до земли.
Тень сгущалась шмель пугался
глядь цветок осиротел
закачались сосен пальцы
будто взяты на прицел.
Облака заговорили
стали молния и гром
взвились кучи водной пыли
там где плавал водоем
дождь пошел да и прошел
а потом опять пошел.
Где прозрачный легкий воздух
жаром душу иссушал
встал огромной стенкой грозной
водяной тяжелый вал.
Грозы дальние гремели
грозы ближние глушили
заливали в речке мели
лес поили в небе жили
шелк ласкался невесом
мы лежали нагишом
в потемневшем сразу мире
на неведомой квартире.
* * *
Заповедные пределы,
те, которых не прейти, —
это мама, это тело,
это мягкий запах мела,
сад утех и вечер птиц.
Огляди свои владенья,
длань над ними растопырь,
там сквозь пальцы дети, дети
каждодневно мечут деньги,
их сбирает нетопырь.
Зрелость серыми кострами
над страной моей взойдет,
снег растает под дождями,
жар, растасканный ветрами,
прекратит мутить народ.
И жестокость станет славной,
и обида не такой.
В основном, в сердечном, в главном
все переместится плавно
под невидимой рукой.
Мы ли это? Ты ли это?
Мыли лето до зимы,
зиму пропили с рассветом,
но пределов по заветам
так и не достигли мы.
Выйти бы за грань привычки,
обернуться злым сморчком,
вынуть трубку, вынуть спички,
как права качают птички,
слушать поутру молчком.
Сабуров Евгений Федорович родился в 1946 году в Ялте. Поэт, драматург, прозаик, известный экономист. В 1991 году вице-премьер России; в 1994 году — глава правительства Крыма. Живет в Москве.
Марина Палей
Long Distance, или Славянский акцент
Сценарные имитации
Фильм четвертый
МЕХАНИЧЕСКИЙ ПОПУГАЙ
Сема Гринблад, человек без грин-кард, вероятно, поэт.
Эликсандэр Нечипайло, он же Эликс (Санек).
Девушка в белом
Дама в красном
Дама в оранжевом
Дама в желтом
Дама в зеленом
Девушка в голубом
Дама в синем
Дама в фиолетовом
Завсегдатаи Русского клуба
«RUSSKAYA GLUBINA».
Актер в хромовых сапогах и с граненым стаканом
Русский человек в русской косоворотке
Хор и солисты на сабантуйчике
Прочие завсегдатаи клуба.
Медсестра.
Ладонь и голос продавца.
Механический попугай.
Субъект и его люди.
Голоса с учебной кассеты.
Действие происходит в Нью-Йорке, ранней осенью в начале 90-х годов XX века — у врача, в клубе, в магазине, в квартирах, на улице, — точней говоря, в сознании Семы Гринблада.
Сцена 1
КАБИНЕТ ДЛЯ ПРОВЕРКИ ЗРЕНИЯ
Это довольно маленькое помещение, одну из стен которого полностью занимает зеркало. В нем отражается офтальмологическая таблица с жирной, черного цвета, латиницей. Остальные стены, а также кафельный пол, белы, как белый сон, когда кричишь, а голоса нет.
В центре кабинета стоит очень полная, очень черная негритянка в белых теннисках, белых носках, белоснежной футболке и таких же шортах. Поверх футболки и шорт надет белый служебный халат. Это медсестра.
На высоком стуле с механически поднятым сиденьем испуганно замерло странное на всякий немедицинский взгляд существо. Оно выглядит довольно инопланетным под тяжестью массивной металлической маски, плоские части которой на уровне переносицы образуют то ли очки, то ли прибор для астрономических наблюдений. Маска придает ее пользователю комический вид неуязвимости и ненасытимой сексуальной жестокости.
Комический, потому что он не выдерживает комбинации с упомянутым выражением испуганного тела, сводясь полностью на нет цыплячьей сутулостью, обгрызенными ногтями и сэконд-хэндовскими башмаками, пятками которых, не доставая ими до пола, существо неврастенически колотит по высокой выдвижной ножке. Существо зовут Сема Гринблад.
Медсестра освобождает пациента от маски, но сейчас мы видим только его затылок. Что же до лицевой части, то подбородок Семы фиксируется медсестрой в выемке некоего прибора, похожего одновременно на астролябию и видеокамеру с треножным штативом, — объектив прибора нацелен на отражение офтальмологической таблицы.
Медсестра. Сейчас, в этом приборе, я буду менять для вас линзы. О’кей? А вы будете говорить, как вам лучше. Начнем. (Нажимает кнопку.) Так лучше? (Выждав, нажимает другую.) Или так лучше?
Сема. Так лучше… Нет, так, как было… Нет! Кажется, так, как сейчас…
Медсестра. Еще раз. Лучше… так? Или… так, как было?
Сема. Не знаю… А как было?
Медсестра. Вот так…
Сема. А теперь?
Медсестра. Теперь так.
Сема. А было?.. Простите, я, наверное, идиот…
Медсестра (хладнокровно). Never mind.
Сема. А как было раньше? Я уже не помню… Можете мне показать еще раз?
Медсестра. Пожалуйста. Было так.
Сема. Ага. Хорошо. То есть плохо… А сейчас?
Медсестра. Так.
Сема. Так?.. Не знаю… Затрудняюсь сказать…
Медсестра. В каком случае хуже?
Сема. В обоих случаях хуже… Простите, я, наверное, идиот…
