Он взял, сморщившись, приблизил права к очкам, беззвучно шевеля губами, прочел.
– Что за имя такое? Ты откуда?
Белка открыла рот и с ужасом поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, что сейчас скажет. Раздел памяти, ответственный за географию, просто отключился. Морж ждал. Он поднял голову, серые глаза, увеличенные стеклами очков, подозрительно разглядывали ее лицо. Белка понимала, что каждая секунда стремительно и бесповоротно приближает страшный момент, когда морж протянет руку к телефону и позвонит в полицию. В панике она уже была готова выскочить наружу и бежать куда глаза глядят, как неожиданно что-то мелькнуло в сознании и она произнесла:
– Занзибар.
– Занзибар? – удивился морж. – Что это?
– Занзибар, – повторила Белка, менее уверенно добавила: – Страна…
– Занзибар? А где это?
Информация о местонахождении Занзибара у Белки была нулевая. Она неопределенно показала рукой в угол, где стояло чучело медведя гризли, пробормотала:
– Юго-восток… Африки… В районе экватора…
Морж кивнул, похоже, ответ его устроил.
– Стесняться тут нечего. Занзибар так Занзибар. Мой дед, вон, из Германии приехал. И тоже ничего. Всяко бывает. Мы все тут – приезжие.
– Да я там только родилась, – оживилась Белка. – Меня в три года родители привезли.
– Вот я и гляжу – говоришь-то ты без акцента. А имя – чудное.
Он засмеялся, Белка засмеялась тоже. К лацкану малинового пиджака моржа была приколота полированная железка с выгравированным именем «Курт».
Белка стояла под душем и плакала. Громко всхлипывала, шмыгала носом, иногда что-то шептала. Слезы мешались с мыльной водой, стекали по лицу, телу, уносились в маленький водоворот стока. Белка не знала, отчего она плачет – наверное, от счастья.
Из кукольного флакона она выдавливала на ладонь шампунь и снова намыливала бритую голову, лицо, тело. От пены, пышной и легкой, пахло летом, яблоневым садом. Наверное, так пахнет счастье. Смутные воспоминания промелькнули в памяти: обрывки каких-то снов – теперь вся прошлая жизнь ощущалась как сон. Зеленый склон, яркий, солнечный, а на нем красные маки. Раскрывалась, нет, распахивалась бескрайняя летняя синь, по которой с торжественным величием плыли мохнатые облака, белые и мягкие, как зефир. Когда облако наползало на солнце, синева вокруг становилась еще пронзительней, а край облака вспыхивал ртутным светом. Само облако темнело, наливалось серым. Из-за него по всему небу расходились веером лучи, точно кто-то там за облаком подавал ей сигнал о чем-то крайне важном.
А иногда облака просто таяли: огромный, в полнеба, белоснежный замок важно плыл по небу и вдруг прямо на глазах распадался на мохнатые куски, которые продолжали ползти в том же направлении, истончаясь и постепенно превращаясь в брюссельские кружева, а после в дым, в сон, в ничто.
Где все это было? Когда?
Подняв голову, Белка зажмурилась, подставила лицо под душ. Нестерпимо защекотало небо, Белка тихо засмеялась. Ее ладони скользили по телу, она гладила бедра, плечи, грудь. Трогала пальцами набухшие соски. Внутри, где-то внизу живота, она ощутила тепло – томное, растущее. Словно медленно разворачивался павлиний хвост, мягкий и бархатный, в искристых звездах и глазках. Ультрамарин переходил в бирюзовый, вспыхивал золотом. Ладонь скользнула по животу, остановилась на лобке, палец повременил и медленно проник в нежно пульсирующую глубину. Мягкое тепло темной волной стало расти, подниматься, Белка выдохнула с полустоном, закусила губу. Она уловила пульс, горячий и нервный, она подчинилась ему. Теперь все ее тело было как одно трепещущее, пульсирующее сердце. Что-то неумолимое, тягучее, как липовый мед, упругое, как ночной поток, заполнило ее тело, властно подхватило и понесло. Круговорот затягивал ее в бездонную вселенную, вспыхивали и гасли звезды, ей послышались звуки – ласковые, словно кто-то играл колыбельную, едва-едва касаясь клавиш. Донеслось пение, она попыталась разобрать слова. Голос был слабый, далекий, но Белка, постепенно холодея, словно в добротном ночном кошмаре, различила:
А луна этой ночью,
как на горе, ослепла —
и купила у Смерти
краску бури и пепла.
Вселенная стала крошиться, звезды рассыпались в пыль, пыль уносилась и гасла. Уносилась и гасла. Все вокруг заполнила холодная тьма.
Она вышла из душа. Оставляя мокрые лужицы на линолеуме, подошла к зеркалу в прихожей, вплотную приблизила лицо к стеклу. Долгим и строгим взглядом смотрела на себя, будто не узнавая.
– Кто ты? – прошептала она. – Куда, куда ты бежишь?
От ее дыхания зеркало затуманилось, нижняя часть лица стала мутной, остались лишь глаза – чужие и холодные.
В ту пятницу Белка работала во вторую смену, работала одна – Сюзи на выходные укатила в Рино с новым ухажером (взрослым мужиком лет сорока с темно-вишневыми глазами, увы, лысоватым, но с невероятно красивым именем – Альберто). Анюта начала канючить уже с утра, к полудню Белка плюнула и согласилась взять сестру с собой.
– Но учти, – Белка грозно подняла указательный палец, – не ныть!
Анюта, сцепив руки за спиной, вытянулась и радостно закивала.
Она была совершенно не похожа на худую, голенастую сестру – румяная, улыбчивая, вся какая-то сдобная, Анюта и по характеру была покладистей и веселее.
– Не ныть-не ныть-не ныть! – пропела Анюта, уносясь в свою комнату. – Я желтое платье одену!
– Не одену, а надену! – крикнула из кухни мать.
Отец выглянул из-за экрана компьютера – рассеянно, будто вынырнул из другого мира. В том мире еще оставалась надежда найти работу. Он отправлял по дюжине резюме во все концы страны, читал мудрые блоги искушенных экспертов, обещавших вот-вот наступление экономического процветания, переписывался с такими же, как он, бедолагами на разных форумах. Нет, нет, безусловно, надежда еще была.
– Софья! – крикнул он им в спину. – Глаз с нее не спускай! В вертепе вашем…
– Не спущу! – крикнула за сестру Анюта и хлопнула дверью.
Белка затормозила свою «Короллу» (развалюха, по случаю купленная за триста долларов, была на два года старше Белки) перед служебным входом. Опустила стекло, набрала код. Полосатая рука шлагбаума сложилась пополам и поднялась. Они въехали на территорию луна-парка, проехали задами. Изнанка праздника выглядела не так привлекательно, как пестрый фасад: вдоль дороги был свален строительный мусор, пустые контейнеры, ржавели железные бочки из-под краски.
– Короче, так! – строго объявила Белка. – Или ты в конторе…
– Не-ет! – скуксилась Анюта.
– Не ныть! Мы ж договорились!
– Не хочу в конторе…
– Цыц! – Белка выставила ладонь. – Дослушай хоть… Или я запираю тебя в конторе до конца смены…
– Или? Или?
– Или… – Белка сделала паузу, – сажаю на колесо.
– На колесо! На колесо! Хочу на колесо!
– Тоже до конца смены. И никаких других каруселей-качелей…
– На колесо! – перебила ее Анюта. – И еще мороженое! Можно? Ванильное с тертым шоколадом и карамелью. И с орехами.
Белка переоделась в рабочую «униформу» – отец определенно убил бы ее, если бы увидел в этих шортах. Сняла лифчик, натянула майку с надписью «Коллизеум: попробуй – тебе понравится!». Сложила вещи в сумку, сумку сунула в свой шкафчик. Телефон не втискивался ни в один карман, Белка заткнула его за пояс, но он вывалился и оттуда.
Появился директор.
– А где… эта… – Он рассеянно потер руки, вспомнив, добавил: – Ну да, да. Ты одна, значит?
– С сестрой. Она там, на колесе.
– Ну пусть, – директор кивнул. – Это пусть… Я через час отъеду… Ты, короче, сама. Парень этот, как его? Карлос, да, Карлос – он все выключит. Потом охрана приедет… – Директор завороженно пялился на ее соски, проступающие сквозь тонкую ткань майки. – Они тут… А я поеду…
Директор задержался в дверях.
– Сегодня пятница, – повернувшись, сказал он. – Приедет… один человек. Ну ты знаешь, ты его видела. Ты тут не крутись, в конторе, ладно?
Вечер шел своим чередом, народу было не много. Белка отрывала корешки у розовых билетов, проверяла запоры на дверях кабинок, давала сигнал Карлосу, тот запускал механизм. Тройка нетрезвых мексиканцев пыталась втиснуться в двухместную кабинку, из-за них пришлось остановить колесо. Впрочем, ненадолго, минут на пять.
Анюта вела себя пристойно, иногда высовывала маленькую ладошку сквозь решетку и махала то ли сестре, то ли кому-то еще. Один раз Белка отвела ее в конторскую уборную, но это было до приезда Саламанки.
Он появился, как обычно, около восьми. Его джип, черный мордатый «Лендровер» с тонированными стеклами, подкатил прямо к дверям конторы. Распахнулась дверь, Саламанка, смуглый, худой и гибкий, как матадор, лениво выбрался из машины. Потянулся, ладонью провел по туго зачесанным назад волосам. Гулко топая сапогами, поднялся на крыльцо. В руках у него была потрепанная спортивная сумка (по мнению Сюзи, каждую пятницу эта сумка была доверху набита деньгами – недельный доход, собранный дилерами Сан-Лоредо).
