— Что мне делать? — спросил я его, как своего непосредственного начальника.
Трагелев зло сверкнул глазами.
— Для начала спляши «Барыню».
— Зачем? — не помял я.
— Чтобы согреться.
— Нет, серьезно…
Трагелев сунул мне в руки кусок обледенелой доски.
— Распили ее пополам. Ты, надеюсь, знаешь, что значит «пополам»?
— Знаю, — обозлился я. — Но чем пилить?
— Вот именно. Если б я знал, я бы сделал это без тебя.
Он окинул меня презрительным взглядом:
— Ты, я вижу, побежишь сейчас к директору и станешь скулить, что мастер над тобой издевается. Имей в виду, что мне это будет только приятно. У меня одна мечта — убраться из этой шарашкиной артели и найти серьезную работу. Домрачев веселый человек — каждое утро он начинает с шуток: «Сделай то, сделай это». А чем делать? И из чего?
— А все-таки, чем мне заняться? — прервал я Трагелева.
— Хоть на четвереньках разгуливай. Мне-то что?
Я понял, что благоразумней всего оставить его в покое. Пошел помогать Кате и ее матери. У них все же был хоть какой-то инструмент. Я предложил Клавдии Михайловне отдохнуть, и мы с Катей так дружно взялись за дело, что через каких-то полчаса прошли через только что прорубленные двери в соседнее помещение. Здесь еще стояли довоенные прилавки. На одном из них валялась высохшая сморщившаяся морковка, а посреди комнаты лежала большая дохлая крыса. Катя поддела ее лопатой и понесла на улицу. Вернулась она с Домрачевым, который наметил углем на стене место, где пробивать следующую дверь. Как я его понял, несколько разрозненных прежде магазинов должны были стать цехами одного производства.
Потом он попросил нас не стучать и произнес небольшую речь, содержание которой сводилось к трем пунктам:
1. Завтра на комбинат прибудут новые рабочие — семь человек.
2. Вышеупомянутые рабочие имеют некоторые специфические особенности. Все они без суда выпущены из тюрьмы. Возможно, они в чем-то и виновны, но доказать это невозможно — когда везли их из одесской тюрьмы, то в последний вагон угодила немецкая бомба и вагон со всем содержимым сгорел. А везли в нем дела заключенных. В Томске ребят подержали в тюрьме, но нельзя же держать бесконечно. Поэтому соответствующие органы решили их расконвоировать и распределить по производствам. Паспортов у них нет, хлеб они будут получать у завхоза, которому переданы их хлебные карточки, кормиться в столовой бесплатно, в счет будущей зарплаты.
3. Со стороны коллектива комбината — как можно меньше расспросов. Все они утверждают, что попали в тюрьму по ошибке. Как дело обстояло в действительности, нас не касается. Но наряду с тактичностью нужно проявить бдительность. Если что, немедленно давать знать лично ему — Домрачеву.
— Час от часу не легче, — шумно вздохнул Трагелев. — Только бандитов нам не хватало.
Домрачев нахмурился:
— Такие слова надо забыть. К нам приходят молодые рабочие, и встретить мы их должны по-человечески. Вопросы есть?
Вопросов не было.
На другой день появились «новенькие» — грязные, оборванные, но жизнерадостные. И среди них мои степановские знакомые — Бекас и Морячок. Выяснилось, что Домрачев рассказал нам о новых рабочих не точно: попали они к нам не из тюрьмы. Кроме Бекаса и Морячка, они до этого работали на Черемошниках. После тяжелой работы с лесом, на морозе, они рады были попасть к Домрачеву.
Я подошел к Бекасу:
— Ты что — тоже из Одессы?
— Неважно. Сейчас нас всех под одну гребенку.
В цехах решили сложить печи с обогревателями. Все необходимое у Домрачева было, не хватало только печника. Катина мать, чего-то стыдясь, тихо сообщила, что у нее «есть один на примете».
— Давай его сюда, — приказал Домрачев.
К моему изумлению, она привела деда Фарафона. Значит, в Кривощеково к брату он не попал. Мы поздоровались. Заметив мое удивление, дед пояснил:
— Как-то так получилось… Сам не пойму. Клавдия, нечистый ее возьми, попутала: «Поехали с нами да поехали»… Куда от бабы денешься? А брату я писал отсюда — ни ответа, ни привета. Поди, уж помер…
Трагелев настоял, чтобы «чугунку» не выбрасывали. Он доказал, что она очень удобна в мастерской: пришел утром, затопил, через пять минут в цехе уже тепло и можно приступать к работе.
Дед Фарафон начал складывать печь с плитой и обогревателем, а мы с Морячком подносили ему кирпич, песок и глину. Бекас над нами посмеивался:
— Работа дураков любит.
Он был все такой же — веселый, красивый, сильный. Он не шел ни в какое сравнение с маленьким, худеньким Морячком. «Интересно бы понять, — думал я, — почему Зоя Маленькая предпочла ему Морячка». Было в нем что-то широкое, свободное, что мне нравилось. И не только мне — он чем-то привлекал и Домрачева, и Трагелева, и Катю.
Всех новых рабочих Трагелев называл «беспризорниками», и название это как-то прилепилось к ним. Среди «беспризорников» выделялся своими манерами и внешностью мальчишка по прозвищу Колчак. Я никогда не видел портрета кровавого адмирала, но, как только увидел Витьку Солдатова, так сразу поверил, что он похож на Колчака. Почему-то мне кажется, что настоящий Колчак обладал высоким ростом, а вот Витька, напротив, — низкорослый, щупленький. Но лицо — лицо у Витьки было сухое, властное, с водянистыми, жесткими глазами. Нос энергичный, с горбинкой. Губы бледные, узкие. Он никогда не улыбался. Морячок рассказывал, что прозвище свое Витька привез из Одессы — там он славился как удачливый квартирный вор. С Морячком они проходили по одному делу.
Да, я не досказал, как Фарафонов клал печь. Работал он целый день, а когда дело дошло до трубы, то неожиданно обнаружилось, что печник не в силах влезть на чердак. Фарафон начал всех обнимать и объясняться в любви. Это походило на чудо. Он отлучался только в столовую, причем вместе с нами. К тому же «так просто» водку уже нигде не продавали. Весь день старик находился у нас на глазах и все-таки где-то успел «нализаться». Бекас и Колчак обыскали его, надеясь найти остатки водки, но не нашли ничего. Между тем кончился рабочий день. Пора было уходить домой, но куда девать деда Фарафона, который совсем раскис. Первый раз я видел Домрачева таким рассерженным:
— Вызову сейчас по телефону милицию. Пусть у них ночует.
Но, конечно, никуда он не позвонил.
Положение усложнялось тем, что никто не знал, где живет старик. Кончилось тем, что Клавдия Михайловна и Катя уложили его на большие санки, на которых мы доставляли кирпич, и увезли к себе. Как потом оказалось, этот незначительный факт имел важные последствия — Фарафон так и остался жить у Мурашовых.
Домрачев принимал новых рабочих почти каждый день — большей частью это были матери с детьми, эвакуированные с запада. Они многого не умели, но безропотно выполняли любое поручение и работали не за страх, а за совесть. Одни «беспризорники» волынили. Несмотря на вдохновляющие и изобличающие речи Домрачева, они бездельничали. Хлеб выдавал им горбатый кладовщик, но хлеба они почти не ели. Обнаружилось, что под нашим комбинатом находился картофельный склад. Вся картошка в этом складе замерзла и превратилась в твердые ледяные глыбы. Как только темнело (а темнело очень рано), к нам приходил мордастый, обросший жесткой щетиной парень, который сторожил склад. Он приносил ведро мороженой картошки и выменивал ее у «беспризорников» на хлеб. Эту картошку они пекли на плите, нарезав ее тонкими ломтиками. Вид и запах у ломтиков был преотвратительный, но ели ее с удовольствием. Возможно, им нравилась не сама картошка, сам процесс приготовления. Когда они пекли ее, то уже не работали. Кроме того, их развлекали мелкие ссоры, которые вспыхивали из-за того, что кто-то захватывал не свой ломтик. Другими словами, они волынили как могли. Правда, в этих картофельных развлечениях не участвовали Бекас, Морячок и Колчак.
Для меня оставалось загадкой, зачем эту, совершенно негодную картошку стерегут. Если бы ее растащили — не пришлось бы тратить деньги на содержание сторожа. Этими своими недоумениями я поделился с Трагелевым. Он выслушал меня внимательно, а потом объяснил мне таким тоном, каким разговаривают с дошкольниками.
— Ты думаешь, один такой умный? Все знают, что ни одна столовая эту картошку не возьмет. Но и списать ее сейчас нельзя — кому-то придется признать, что ее поморозили. А за это по головке не погладят. Время-то военное. Поэтому ее продержат до новой. Осенью никто не станет вникать, от какой картошки очистили подвал…
Между тем на базаре картошка все дорожала. Цена ее поднялась до двухсот рублей за ведро. Почти каждое воскресенье тетя Маша уходила на продуктовый базарчик около девятнадцатого магазина. Приносила замороженные круги молока или жмых. Подсолнечный жмых казался нам тогда очень вкусным и сытным, особенно если его поджарить на плите. Самым лучшим жмыхом считался кедровый, но он появлялся редко.
