— С использованием лака Жана Дюнана, — подтвердила она с полуулыбкой, усаживаясь на краю письменного стола. — Теперь вы осознаёте ценность этого собрания. Приняв бразды правления Обществом, я заменила все переплеты, придав собранию эстетическое единство, каким гордился бы сам Бодлер. Это лучшее собрание подобного рода в мире. Пользуются им исключительно члены Общества. Здесь есть книги, существующие в единственном экземпляре. — В глазах ее блеснула гордость.
— А вам не кажется, что они должны быть доступны и посторонним?
— Никоим образом. — Шанель улыбнулась. — Ну, перейдем к делу. Рукопись при вас?
Итак, догадка моя оказалась верной: ей не удалось вернуть находившуюся у Венне рукопись. Она все еще где-то там — старик успел ее припрятать, прежде чем его убили. Теперь задача моя была ясна: выбраться отсюда живым и отыскать ее.
— Нет.
Шанель моргнула.
— Зачем же вы попусту тратите мое время? — Она едва не рычала.
— Всего пару недель назад рукопись находилась здесь, стояла среди других подлинников Бодлера на этой стене, в переплете Легрена, как и все прочие.
Гамбит я строил на сведениях, полученных от Мадлен, хотя и не имел никакого понятия, попадет стрела в цель или нет. Шанель смотрела на меня с непроницаемым видом завсегдатая казино. Подняла руку — видимо, чтобы взять со стола колокольчик и вызвать лакея. Я сунул руку в торбу, вытащил пистолет, навел на нее.
— Не советую звонить. — Сердце снова сорвалось в мучительный, кинжальный галоп.
Шанель отхлебнула коньяка, сощурилась и принялась меня рассматривать, будто оценивая впервые. Она молчала. Если своим молчанием она намеревалась выбить почву у меня из-под ног, у нее это получилось. Однако отступать было некуда.
— Зачем было продавать рукопись, чтобы потом таким сложным образом добывать ее снова?
Она не ответила, лишь невозмутимо курила, не сводя с меня глаз. Я оказался в идиотском положении: самозванец, надумавший сыграть роль, которая ему не по силам. Не получив удовлетворения, я понял, что мне остается лишь нажимать сильнее:
— Зачем убивать человека, который ее купил?
Вновь никакого ответа. Хуже того, я почувствовал, что краснею. Молчание так затянулось, что мне сделалось невыносимо.
— Кажется, я знаю зачем. Вы думали, что, воспользовавшись неминуемым вторжением, выманите из укрытия Мадлен. Обернись дело чуть иначе, возможно, вам бы это и удалось.
Наконец я получил отклик: Шанель улыбнулась — коварной, едва уловимой улыбкой. Тогда я не понял ее смысла. В конце концов, она же не ведала, что пистолет мой не заряжен.
— А, Мадлен, — произнесла она. — Мадлен Блан. Могла бы я догадаться, что она в этом как-то замешана. Просто очаровательное создание, не так ли? В нее так легко влюбиться. Вы, полагаю, догадываетесь, что вы не первый. Не первый вы в нее влюбились, не первый ей поверили. Не первый согласились ради нее пойти на преступление, которое карается смертью. Но главное — вы не первый, кого она обвела вокруг пальца. Дело в том, что мы имеем дело с прискорбным — и очень опасным — случаем умопомрачения. И хотя сама я уже давно одна из жертв ее умопомрачения — по сути, с того момента, как стала президентом Общества, — я прекрасно знаю, что есть и другие пострадавшие. Среди них — мужчины, которые в нее влюбляются. Мадлен Блан — одержимая. И прекрасно распознает одержимость в других. Одержимость ее очень легко принять за любовь, особенно если жертва сама жаждет любви. Вы давно с ней знакомы? Подозреваю, что не больше нескольких недель. Я права?
Только что согрешив чрезмерной болтливостью, я предпочел промолчать.
— Молчание ваше крайне красноречиво. А вы не предполагали, что Мадлен все спланировала с самого начала? Или вам представляется, что вы встретились случайно, как это бывает с настоящими влюбленными? Специалист по Бодлеру знакомится с женщиной, которая предлагает ему редкостную награду — вернее, две: свое сердце и редкую рукопись, причем происходит это всего за несколько дней до аукциона. Изумительное совпадение, не так ли? — Шанель посмотрела мне в глаза. — Она вам говорила, что в одной из прошлых жизней вы были Бодлером? А она — Жанной Дюваль?
Я решил, что не пророню ни слова. Она улыбнулась вновь, откинулась на спинку стула, затянулась.
— Месье, меня Мадлен преследует едва ли не два десятилетия, так что о ее уловках я кое-что знаю. Вы, пусть и в малом масштабе, тоже стали жертвой ее безумия. Но нам, по крайней мере пока, дарована одна привилегия: мы живы. Есть такие, кому повезло меньше.
Она пригубила коньяк. Я вновь удержался от искушения заговорить — это не так сложно, когда ты держишь человека на прицеле. Понял, что восхищаюсь апломбом Шанель.
— Сами подумайте, — продолжала она, обогнув письменный стол и усевшись в кресло по другую сторону. — Подумайте, во что она убеждала вас поверить. Она считает, что человеческая душа способна переселяться из одного тела в другое. Месье, я вас не знаю, но смею предположить, что вы человек образованный. Судя по вашему акценту, вы немец и, возможно, еврей. При таких обстоятельствах не стоит удивляться тому, что разум ваш оказался в заложниках у привлекательной женщины. Немцу-еврею, оказавшемуся в этом месте и в это время, простительны старческие заблуждения. Так что обижаться на вас я не стану, сколько бы вы ни наставляли на меня пистолет. Вместо этого взываю к вашему разуму. Я уверена, что смогу убедить вас в том, что у меня есть рациональные объяснения всем этим бредням Мадлен. Видите ли, когда я в тысяча девятьсот двадцать первом году вступила в Общество, она уже была его членом. Состояла в нем довольно много лет и при президентстве Аристида Артопулоса даже получила должность секретаря. Разумеется, она не сомневалась, что станет его наследницей. Но после моего появления Артопулос решил, что я в качестве президента принесу Обществу больше пользы. Задним числом я понимаю, что еще до моего вступления в члены Общества Мадлен уже находилась во власти своих фантазий, вне досягаемости разума и логики, но тогда это было еще не столь очевидно. Видите ли, душа Мадлен безнадежно изранена. Во время войны она была сестрой милосердия, и это разрушило ее психику. Контузия, понимаете ли. Она одна из тех выживших в этой страшной катастрофе, кто внешне здоров, но мучается тайным недугом, только в ее случае это недуг духовный. Возможно, к Бодлеру ее влекло именно в силу его безумия. Кстати, из его произведений ближе всех к сердцу она принимала «Воспитание чудовища». В какой-то момент, наверняка терзаемая комплексом исконной вины, она возомнила себя одним существом с Эдмондой де Бресси, персонажем этой рукописи. А со временем измыслила этот сложный сюжет, сложив воедино детали из разных источников, включив в него даже модель корабля, которую вы разглядывали, когда я вошла. Она так погрузилась в чащу своих выдумок, что в итоге, когда Артопулос передал президентство мне, решила, что я ее древняя соперница, исчадие ада, чья цель — погубить не только ее, но и весь мир. По счастью, в тот момент в руках у нее не было огнестрельного оружия, иначе я прямо тогда бы и погибла. Она нас покинула — говоря точнее, исчезла без следа, прихватив с собой рукопись. Время от времени ей удается убедить какого-нибудь легковерного любовника исполнить ее просьбу — она надеется на то, что в конце концов от меня избавится и в итоге займет якобы причитающееся ей место президента Бодлеровского общества.
Шанель позвонила, вызывая лакея, поднялась. Я вдруг обрадовался тому, что магазин пистолета был пуст. В противном случае в мыслях моих воцарился бы полный сумбур: пробудив сомнения в здравости рассудка Мадлен, Шанель заставила меня усомниться в здравости моего.
— Месье, уберите пистолет, он вам сегодня не понадобится. Я вам гарантирую безопасность. Из жалости. Вы всего лишь ни в чем не повинный недотепа. Мой вам совет — покиньте Париж немедленно. Немцы возьмут город меньше чем через неделю, и я вам обещаю: они придут за вами. В иных обстоятельствах я бы прямо сейчас вызвала полицию. Вы человек злосчастный, но сегодня, считайте, вам улыбнулась удача. У меня есть дела поважнее. Всего вам доброго, месье. И удачи вам. — С этими словами она вдавила окурок в пепельницу и вышла с таким видом, будто больше не может терять ни секунды.
