— Не хочешь пересесть вперед?
Лео упрямо смотрит в окно.
— Я похож на самого стремного таксиста в мире, — вздыхает Ист. — Давай, пересаживайся.
Лео наклоняет голову так, чтобы поймать взгляд Иста в зеркале заднего вида. Теперь уже она прожигает его глазами.
— Нет.
— Пожалуйста.
Это его «пожалуйста», произнесенное усталым, замученным тоном, подействовало. У Иста все болит после драки? Останутся синяки? Может, ему, как и ей, трудно дышать? Не говоря ни слова, Лео выходит из машины и пересаживается вперед. Сиденье теплое, и поначалу ей кажется, что его нагрел своим телом Кай, но после она замечает горящий индикатор подогрева, и ее благосклонность по отношению к Каю слегка меркнет.
— Спасибо, — благодарит Ист.
— Просто отвези меня домой, ладно?
Ист издает короткий саркастичный смешок.
— Если память мне не изменяет, именно это я и пытаюсь сделать весь вечер.
Они молча едут вдоль улиц, и с каждым новым перекрестком, отделяющим Лео от событий на вечеринке, невидимый обруч все туже стягивает ее грудь. Рука, которой она стискивала пивную банку, ноет; пульс бьется в такт с мельканием оранжевых фонарей, ритм сердца подстраивается под это мелькание, оранжевые всполохи, которые снова и снова освещают салон автомобиля.
Они одновременно замечают вывеску кафе быстрого питания, и внезапно Лео ощущает запах теплого клубничного коктейля на раскаленном дорожном покрытии, видит, как его струйки разбегаются по гравию, и в их блеске отражаются маячки скорой помощи. Лео крепче хватается за ремень безопасности, выпрямляет спину и чувствует на себе взгляд Иста.
— Молочный коктейль пролился, — говорит она. — Той ночью. Растекся по всей дороге.
Ист едва заметно вздрагивает. Поняв, о чем она, стискивает челюсти, и этого оказывается достаточно, чтобы плотный комок гнева в душе Лео растаял и из глаз покатились слезы, да еще таким ручьем, что она и сама не ожидала.
— Ох, черт, — испуганно бормочет Ист. — Сейчас, сейчас, дай мне минутку. Все хорошо, слышишь? Все хорошо.
Он сворачивает на парковку хозяйственного магазина — одного из немногих зданий в городе, с которыми у Лео не связаны воспоминания о сестре. Кафе осталось позади, липкий сладковатый запах еды развеялся, Лео расстегивает ремень, и этот резкий щелчок режет ей слух. Она поворачивается к Исту, пылая гневом и одновременно заледенев от горя, — и пламя, и лед жгут ее изнутри.
— Вот именно! — кричит она, наставив на Иста палец. — Ты знаешь! Ты — единственный, кто знает, единственный, кто был там вместе со мной, кто помнит, как она… — Спазмы сковывают горло, и Лео вытирает лицо рукавом, наплевав на то, как сейчас выглядит. — Во всем мире больше никто об этом не знает, Ист, даже я! А ты не хочешь мне ничего рассказывать!
Ист расстроен и смущен, он смотрит то на сложенные на коленях руки, то на стойку для тележек перед магазином.
— Прости, — помолчав, говорит он. — Ты не можешь вспомнить, знаю, а я не могу забыть. Иногда, — прибавляет он после напряженной паузы, заполненной хриплым дыханием Лео, — мне кажется, что тебе повезло. Если бы я мог стереть эти воспоминания из памяти, избавиться от них, я бы сделал это не задумываясь. Поверь, Лео, тебе это не нужно.
Признание Иста повисает в воздухе, его откровенность отрезвляет Лео.
— Мне паршиво от того, что ты подрался, — меняет она тему. Во-первых, это правда, а во-вторых, слова Иста — до боли жгучие и резкие, так что Лео кажется, будто она смотрит на слепящий свет, такой яркий, что ей приходится сморгнуть и отвести взгляд
Лицо Иста печально вытянуто, в больших глазах — сочувствие и отблески праздничной иллюминации.
— Лео, это просто дурацкая драка на дурацкой вечеринке, — мягко отвечает он. — Порой ребята приходят чисто позадирать друг друга. Да, глупо вышло, но все уже закончилось.
Автоматические двери хозяйственного магазина раздвигаются, из него выходит мужчина с полиэтиленовым пакетом. Наружу вырывается мелодия рождественского гимна «Вести ангельской внемли», потом двери смыкаются и звуки стихают.
— Ничего не закончилось! — спорит Лео. — В том-то все и дело. Это никогда не закончится! Народ на вечеринке просто игнорит меня, потому что не знает, как со мной говорить. Я не знаю, как с ними говорить. Сперва был ее день рождения, потом День благодарения, теперь Рождество, а тут еще мои родители и Стефани, и… Нины больше нет, она ушла навеки, но боль-то никуда не делась. Больно будет всегда! — Лео делает глубокий, судорожный вдох. — Это никогда не закончится. Будет длиться и длиться, и боли нет конца и края, и в одиночку я уже не вывожу, ясно? Мне нужно знать, что есть еще кто-то, кто может меня понять. — Она торопливо проводит рукой по глазам. — Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Ист медленно кивает. Его взгляд обращен не на Лео, а на мужчину с пакетом, ковыляющего к своему авто; локоть выставлен из окна, пальцы тыльной стороной прижаты ко рту.
— Хорошо, — произносит он после того, как в магазин заходят еще двое посетителей, а какая-то женщина выкатывает на парковку тележку, заполненную листовой фанерой. — Хорошо. Ты права. Прости. — На этот раз в его голосе Лео слышит не раскаяние, а скорее печаль и обреченность.
— Стефани беременна, — сообщает Лео. — Срок еще совсем небольшой, но — да.
— Значит, все-таки сказали тебе?
— Угу. Ребенок должен родиться в мае.
Прежде чем ответить, Ист играет желваками. Трижды.
— Ух ты.
— Ага. — Забавно, какую бездну смысла порой несут самые короткие слова.
— И как тебе новость?
— Да какая разница. — Лео закусывает щеку изнутри и снова глядит в окно. — Ненавижу это чертово Рождество. — Тишина в салоне автомобиля, словно утяжеленное одеяло, придавливает обоих к сиденьям, так что нет сил даже пошевелиться.
— Знаю, — отзывается Ист.
— Не представляю, как его пережить.
— Это не имеет значения. Рождество наступит в любом случае.
Ист прав, поэтому слышать это еще тяжелее.
— Первый год — самый трудный, — продолжает он, все так же не глядя на Лео.
Его мама. Он потерял ее много лет назад, сколько точно — Лео не знает.
— А потом станет легче?
— Не легче. Но по крайней мере ты поймешь, насколько сильна твоя боль, и, не знаю, научишься ее терпеть. — Ист тянется к рычагу переключения передач и только теперь переводит глаза на Лео. — Отпустило?
Пожав плечами, Лео вытирает лицо манжетой свитера.
— Прости, что ввязался в драку.
— Прости, что сорвалась на тебя. Мне жаль, честно.
Ист улыбается уголками губ, и Лео спрашивает себя, сколько раз Нина видела эту улыбку, часто ли сидела на переднем сиденье рядом с Истом так, словно в целом мире есть лишь они одни.
— Можно вопрос? — осторожно интересуется Ист.
— Конечно.
Он шутливо изображает бросок:
— Кто научил тебя целиться в почки?
Лео невольно улыбается.
— А ты как думаешь?
— Следовало ожидать, — вздыхает Ист.
Лео со смехом кивает. Она и забыла, как это чудесно — смеяться после слез. Лео словно бы ощущает дуновение легкого бриза, который разгоняет тучи. Дышится легче, тиски, сжимающие грудь, немного ослабевают, и всю дорогу, пока Ист везет Лео домой, мелькающие оранжевые фонари озаряют машину, точно свет маяка, и эти спокойные, ритмичные сигналы указывают ей путь, ведут либо в порт, либо в шторм — Лео уже и сама точно не знает, куда.
13 декабря, 20:05. 118 дней после аварии
Понимание, что затея плоха, приходит, как правило, слишком поздно — в этом и проблема, считает Лео, однако на то, чтобы сообразить, что появляться на этой рождественской вечеринке не стоило, ей хватает пяти минут.
Мэдисон стоит рядом, за спиной у нее — ангельские крылышки, над головой — закрепленный на проволоке пластмассовый нимб, хотя вечеринка не костюмированная и все остальные одеты как обычно. Мэдисон сияет, словно звезда на макушке праздничной елки.
