Генри Олди - Черный Баламут. Трилогия

Смерть семени и жизнь ростка.

Наконец многочисленные губы Четырехликого разлепились для ответа.

— Недостаточно заслуг, — ясно прозвучало в тишине. — Проси меньшего.

Полагаю, Черный Баламут в этот миг проклял себя за расходование накопленного Жара во время битвы: одно «Беспутство Народа» должно было стоить ему изрядной толики тапаса… Да и забавляться в Безначалье, являясь троим Локапалам в облике огненной пасти, пробовать силы, закутавшись в плащ-невидимку, сотканный из миллионов разных личностей, — мальчишество! безумство! поступок тщеславного глупца!

— Проси меньшего, — повторил Брахма, и четки быстрей заструились меж его тонкими пальцами. — Я жду.

И тут, растолкав всех, вперед выбежал малыш Вишну. Глаза его горели двумя безумными звездами, волосы растрепались, обнаженный торс взмок от пота — странно, но сейчас он был как никогда похож на собственную аватару! Словно собака в поисках хозяина, малыш заметался на открытом пространстве, надсадно хрипя и пытаясь вытолкнуть из глотки невидимый кляп.

— Дайте! Дайте ему… умоляю!

Ничего не понимая, мы следили за Опекуном Мира.

Сошел с ума?

Не вынес разрыва со своим же воплощением?!

— Дайте!..

Наконец он остановился перед Черным Баламутом, дрожа всем телом.

— Я… я тебя породил… — прозвучали странные слова, заставив нас передернуться от озноба, — я тебя и люблю! Тебе не хватает? Не хватает, да?! Хорошо! Я, Вишну-Даритель, Опекун Мира, при свидетелях отдаю собственный Жар этому существу, требующему звания Бхагавана! Весь тапас, накопленный благодаря ему же, сумевшему разорвать пуповину, весь плод моих страданий, милостыню мук — отдаю! Да будет так!

Мерцающий плащ-кокон вокруг Баламута просиял звездным небосводом и погас.

— Недостаточно, — отрезал Брахма, играя четками. — Проси меньшего.

Упав на колени, малыш Вишну смотрел на нас мокрыми от слез глазами.

— Дайте! Пусть сбудется!

Что-то он понимал, мой младший брат, мой беспокойный Упендра, строитель Великой Бхараты… что-то он понимал, чего не понимал никто, и предложенное им было горячечным бредом, согласиться с которым можно лишь на краю пропасти — а где сейчас стояли мы?!

Опомнись, малыш!

Опомнись, Индра!

Секач, не делай этого!..

…Властная рука отстранила меня. Тяжко ступая, вперед прошествовал тощий оборванец, подпоясанный коброй. Гирлянда черепов болталась у него на шее, издавая костяной стук, а котомка хлопала по спине, при каждом ударе выплевывая горсть пепла. Сегодня Шива-Разрушитель не пожелал принимать ни один из целого собрания своих устрашающих образов, ограничась тем, что мы видели.

Баламут отступил на шаг, когда Шива остановился перед ним.

— Я внял просьбе Опекуна Мира, светоча Троицы, — тихо произнес Разрушитель, и малыш заскулил у его босых ног. — Я отдаю Черному Баламуту треть собственного Жара, отдаю при свидетелях, и сказанное мной не может быть ложно. Да будет так!

На миг меня ослепил блеск трезубца, невесть откуда взявшегося в руке Шивы, и почти сразу страшным огнем полыхнул в ответ кокон Баламута… занялся Пралаей, пожаром светопреставления, вынудив реальность дрогнуть зыбкой пеленой, — и угас.

— Недостаточно, — донеслось от Брахмы, стоявшего в ожидании. — Проси меньшего.

И тогда я, Стогневный, Стосильный и Стоглупый, шагнул вперед, встав рядом с Шивой и малышом.

«Назад! — истошно вопило все мое существо. — Назад, дурак! Ты не понимаешь, что делаешь!»

Да.

Не понимаю.

И, наверное, уже никогда не пойму.

Но внутренний сута гонит упряжку по краю пропасти, заставляя коней исходить пеной, камни летят из-под копыт и колес, а значит, прошло время раздумий, как прошло и время молний.

Дыхание наполнилось грозой, руки сами раскинулись крестом, и впервые возглас «Хорошо есть, и хорошо весьма!» прозвучал легко и естественно, словно признав за мной право на себя.

— Я, Индра, Локапала Востока и Владыка Тридцати Трех, внял мольбе Опекуна Мира! И именем Свастики Локапал добровольно отдаю Черному Баламуту десятину Жара Трехмирья, чтобы сбылось несбыточное и явилось требуемое… Да будет так!

Не произошло ничего.

Не вспыхнул кокон, не ударил гром, трезубцы не заблистали в ночном мраке, и мертвые не восстали ото сна. Разве что малыш поднялся с колен, и Четырехликий Брахма мягко отодвинул меня в сторону, приблизясь к Разрушителю и Опекуну.

Троица стояла перед Черным Баламутом.

Все было взвешено, сосчитано и измерено.

— Куда идешь? — спросил Шива, отчетливо произнеся ритуальную формулу встречи почетного гостя.

— Куда идешь? — срывающимся голосом повторил малыш, и правая рука Разрушителя легла ему на плечо.

— Иди куда хочешь! — подвел итог Брахма, и ритуальная формула прощания с почетным гостем вдруг прозвучала непривычно: задумчиво и чуточку грустно.

— Иди куда хочешь!

И Золотое Яйцо раскололось пополам.

Торжественный въезд в Хастинапур прошел в угрюмом молчании. Редкие тюрбаны взлетали в воздух, цветочный ковер быстро увядал под копытами и колесами, превращаясь в дурно пахнущую грязь, горожане прятали глаза, и опустевший дворец напоминал заброшенное кладбище.

Из миллионов ушедших на Поле Куру вернулись семеро: братья-Пандавы, Черный Баламут и его родич, небезызвестный Правдолюб.

А по пятам триумфаторов адскими выкормышами неслись проклятия вдов и сирот. Также отравляла праздник выходка престарелого Слепца: раджа встретил племянников на ступенях и возжелал первым из всех обнять непременно Бхиму, убийцу своих сыновей. Хвала прозорливости Кришны! — Баламут толкнул в объятия старика ближайшего стражника в железном доспехе, и вскоре на земле валялся труп в покореженной броне.

Слепца официально объявили невменяемым от горя, сослав вместе с женой на поселение в лесную обитель. К общему сожалению, за сосланными последовали Видура-Законник и царица Кунти — брат незрячего раджи и мать троих из пятерки Панданов. Переубедить не удалось «И не пытались…» — роптали злые языки. Ложь! — пытались, искренне пытались, но все оказалось тщетно. Старики упрямее ослов Впрочем, жизнь мало-помалу брала свое. Имущество павших было поделено наследниками, отгремели тризны, стих плач, а женщины рожали почти исключительно мальчиков, не стесняясь ради замужества пренебрегать варной и родом супруга — особо выбирать-то не приходилось! И на семейном совете в Городе Слона было решено начать «Конское Приношение» — давнее «Рождение Господина» публично признали сорванным из-за козней и зависти, а значит, на самом деле состоявшимся.

О чем повсеместно кричали глашатаи. Надев венец Махараджи, старший из Пандавов лично вывел из ворот столицы черного коня с белой звездочкой во лбу, вывел и хлестнул нагайкой по крупу.

Следом двинулось наспех собранное войско во главе с Серебряным Арджуной.

Вести, вскоре затопившие Хастинапур весенним половодьем, радовали и огорчали одновременно. Да, мощь оружия заставила окрестные уделы вслух признать владычество Города Слона, но наследники погибших на Курукшетре царей оказались заносчивей, чем родители, и головы склоняли только под нажимом силы. Да, Арджуна покорил воинственных тригартов, но был опасно задет стрелой и уронил свой знаменитый лук Гандиву на землю. Да, пало на колени Пятиречье, но сперва гордые синдхи дали захватчикам бой, зубами цепляясь за каждую пядь родной земли, и когда Серебряный рискнул прибегнуть к небесному оружию… Первые же слова мантры вызова ввергли его в столбняк, и вместо явления огненных стрел пришлось пережидать слабость, прячась за спинами щитоносцев. А в Кошале витязь вообще был смертельно ранен, волосок его жизни грозил лопнуть в любую минуту, и лишь чародейство тамошних ятудханов сумело вернуть героя к жизни — чтобы «Конское Приношение» продолжилось.