Я и в самом деле размышлял о событиях августа 1914 года (сценарный набросок об этом я написал за полгода до того), приближаясь к аэропорту и разыскивая выход для пассажиров, прибывших из-за границы. Аэродром тогда еще не был перестроен и походил на множество коробок для игрушек.
Появившаяся певица, похоже, нервничала. Отделавшись от сопровождавших ее музыкантов, она явно рассчитывала на мою помощь. У меня тут же возникло впечатление, что я совсем не лишний.
II
Теперь я ее «постоянный спутник». Хотя мы со звездой и не женаты (к чему я стремлюсь). На Западе и в США она принадлежит к числу знаменитостей. Мы живем в Нью-Йорке в перестроенной мансарде довольно высокого дома. Центр квартиры образует широкая кровать, в которой я отдыхаю или читаю (пока она репетирует в подвале). За два дня я приобрел ее доверие. Я показал ей Восточный Берлин. Признаться, меня и самого грела открытость, с которой она отнеслась к земле и людям восточнее Эльбы, — есть такой предрассудок, часто возникающий по отношению к совершенно незнакомым краям. К тому же у нее живая фантазия, из-за постоянной переработки и чрезвычайной чувствительности она невротичная и «дерганная»; о моей стране она получила впечатление, радовавшее мое патриотичное сердце, вызывавшее у меня какой-то победный настрой, с которым я и стал ее добычей (сюда же надо добавить мою уже упомянутую готовность ко всему). Так ей достался нежданный дар, от которого она не могла отказаться. Она взяла меня с собой в турне, как берут к себе приставшую собаку в надежде, что она благородного происхождения. Однако я начеку. Нельзя забывать о ЕЕ ЗАПАДНОЙ ИСТЕРИЧНОСТИ. Причина, по которой она так быстро стала моей, может так же быстро, при первой же дворцовой интриге, ее у меня отобрать. Мое положение в этой квартире надежно, только пока ее здесь нет. Я поменял пожизненно обеспеченное место работы в столице ГДР на теплое гнездышко американской звезды. Защищать свои позиции мне не сложно, но ситуация может стать совершенно непредсказуемой, если я не окажусь достаточно изобретательным и останусь всего лишь нежным и преданным[35].
III
Теперь мы живем раздельно. После горячечной ссоры (я уже заказал билет на самолет в Европу, чтобы показать, что дело серьезно, правда, выкупить мне его было не на что) мы уладили наши отношения. Она оплачивает мне однокомнатное бюро (там же спальное место и душ) в одном из высотных зданий Нью-Йорка. Деньги, которые она на это тратит, считаются ссудой, которую я оплачу гонорарами за написанные мной тексты. Мы встречаемся по желанию, причем каждый вправе такое желание высказать. Другой должен в этом случае соглашаться. Все это мы написали по-английски и подписали отдельные пункты. Это конституция наших любовных отношений[36]. Она говорит, что любит и УВАЖАЕТ меня как ЧЕЛОВЕКА ДУХА, то есть она непременно хочет, чтобы я писал, чтобы я вышел на американский рынок. Она хочет, сказала она, спать с «дорогим импортным товаром». Я это понимаю и соглашаюсь на такое повышение своей значимости. Она много говорит обо мне и моей значимости в своем окружении, и я чувствую на себе жадные, оценивающие, контролирующие взгляды. Она дает понять, что у меня «марксистские» убеждения (то есть у нее дома в ее личном распоряжении есть настоящий марксист), но это, пожалуй, некоторое преувеличение.
IV
Я в отчаянии. Сидя в своем «бюро», в своей «мансарде», которая могла бы подойти для съемок фильма о детективном агентстве, я гляжу на ряд крыш высотных домов с расположенными на них водными резервуарами. С улицы доносятся шум автомобилей и сирены полицейских машин. К вечеру загорается множество окон, так что основная идея сценария приходит сразу: «Миллионы освещенных окон, в каждом скрывается по роману». Это можно подать и как многосерийный фильм. Огни Сан-Паулу, огни Токио, ночные окна Парижа, море огней Найроби и т. д.
Разумеется, о людях я знаю мало. Жителями Нью-Йорка мы на киностудии в Бабельсберге не занимались. От этого сидения наверху мне в голову лезут одни заглавия. Я пишу, и получаются истории о жизни в бывшей ГДР, о том, что я знаю (записи последних лет я привез с собой). Я набрасываю историю о разведчице из ГДР, которой дают задания следить за различными дипломатами в центре ООН. Это сочетается с освещенными окнами, на которые я смотрю.
Я много разговариваю по телефону. Через некоторое время Р. (вместо любовницы она стала моей гувернанткой) проверила мои телефонные счета. Пошли упреки. Она богата, но скупа. Мне же нужна роскошь заокеанских разговоров, чтобы двигать мое писательство, ведь оно — производная от моего самосознания.
Классическая писательская история: расстаешься с любимой, едешь в далекую страну, пишешь там об интимных вещах, известных из жизни в родной стране, и ждешь, что написанное вызовет общественный интерес. Однако то, что мне известно о сокровенных вещах моей исчезнувшей страны, не позволяет мне надеяться на интерес в Нью-Йорке, Париже и даже Германии. Я уехал, не сумев начать повествование, и не могу расстаться с любовницей, потому что обязан ей возможностью здесь жить.
Это как при запоре. Духовная деятельность отличается от пищеварения только тем, что выход массы текста на бумагу или в компьютер (спазмы) при устранении причины запора (ослабление духовного ануса) становится сильнее: чем больше выделяется, тем активнее идет процесс. Я же в своем щекотливом положении находящегося на содержании лица и соискателя на американском рынке должен следить за собой, не могу прямо выдавать то, что приходит в голову: ведь это должно понравиться. От этого движение текста застывает.
Вчера случилась первая ссора с Р., не закончившаяся примирением. Даже об этом я не могу написать. Я был окрылен, когда эта знаменитость была моей, когда я вызывал ее явный сексуальный интерес, и в этом опьянении я забыл об осторожности. Она тут же выдала мне, когда я оказался несостоятелен. Как быстро можно стать банкротом, когда все состояние держишь в одной валюте; правда, такой «полный расчет» наступает лишь в истерический момент, правда, у моей подруги вся жизнь представляет собой вереницу таких моментов, прерываемых только «истерическими паузами». Я написал ей стихотворение «Глубокоуважаемая возлюбленная…». Она смеется. Она кое-как говорит по-немецки.
V
Снова в Восточном Берлине. Наши отношения продолжались год. В чем различие кладоискательства и труда? Сразу же начинается поток текстов, которые я пишу на компьютере, как только я расстаюсь с «родным» Нью-Йорком и ступаю на землю бывшей ГДР как «чужой страны».
— У нее был роман с коммунистом…
— Да нет никаких коммунистов.
— Ну с социалистом, с партийным. Его должны были отправить корреспондентом в Чили. Она немало у него позаимствовала.
— А ее муж?
— Ревновал.
— Но ведь их уже ничто не связывало?
— Уже давно. Так, формальность. Все дело было в детях. Она была к ним очень привязана. Но теперь они стали уже почти взрослыми.
— С чего все началось?
— С доноса ее мужа. Они жили врозь. Но он протыкал шины у ее автомобиля, звонил ей по ночам в дверь, как безумный. Когда она открывала, никого не было.
— Не давал ей покоя?
— Хотел ей все испортить. Самому она ему была не нужна, но при этом он не хотел, чтобы она досталась кому-нибудь другому.
— С чего это он заявил на нее в партийные органы?
— Чтобы ей устроили разбирательство. Они заявились с ее любовником и двумя уполномоченными в квартиру. Детей выставили. Выяснили всю ситуацию. Как долго? Что именно между вами было? Как представляете себе дальнейшее? Все подробно записали. В результате требование: прекратить.
— То есть они должны были друг от друга отречься?
— Это была единственная любовь в ее жизни. Если не считать ее отношения к детям. А ее любовник, он уже не верил, что его пошлют в Чили, был готов стоять на своем. Тогда притащили и ее мужа, и он должен был выложить все. Настоящий допрос. Партийному, ее любовнику, потом влепили выговор.
— Им не удалось выстоять?
— С неделю они держались. Но без соответствующей процедуры и самокритики ничего не получалось. Его назначение в Чили отменили. Или партбилет, или отказ от незаконной связи.
— Но ведь они отрицали эту связь?
— Да. Они заявляли, что это СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ ОСОБОГО РОДА, ссылаясь на совместное посещение курсов и общение по работе.
— Хоть какое-то сомнение, какое-то колебание у партийных уполномоченных было?
— Не думаю. Был донос мужа, разбор на партсобрании и принципиальный вопрос: до чего мы докатимся, если каждый… Да, говорили оба, именно так: если каждый в этом деле будет вести себя по-социалистически, то есть быть верным и солидарным, и не путать ставший фикцией брак с пожизненным обязательством, тогда, именно тогда появятся и действительно законные отношения. Тогда спросили, согласен ли ее муж, врач, на развод. Нет, ответил он.
