магда носит лазуритовые бусы на крепкой своей валлонской шее с полосами от небрежного загара и считает их дешевкой, правда — чесночку не дает и притронуться, магда знает место своим вещам! не хуже грифона, стерегущего гиперборейское золото, не хуже гишзиды с двумя рогатыми змеями, мимо магды не проскочишь, о нет! у нее морозильные яблоки в глазах, она не верит в то, что вещи живут не прошлым, а позапрошлым своим бытием, она плохо спит, но не станет сушить и толочь с медом уши дракона или оборачивать вокруг запястья кожаный ремешок, вымоченный в пене загнанной лошади, нет — она выпьет горячего рому с медом, и засунет ладонь с выгнутым средним пальцем между своих высоких ног, и станет потирать не спеша, вызывая раба лампы, запальчивого раба, что служит ей добрых двенадцать лет, а все не дождется ни покоя, ни воли
львиноголовая лейденская дева, она не слушает меня, когда я говорю о шумерах, водя пальцем по ее деревянному частому гребню, она помнит, что купила его в лавке на иль-монте и в тот же день купила за пару фунтов пробковый потертый портсигар, а веретена там разве не было? спрашиваю я, и она хмурится, бесстыдная приблизительность моей памяти утомляет ее, другое дело — венсан, деловитый смуглощекий венсан, томящийся артуром в тюрьме из римских костей, не печалься, магда, — за ним придут, осталось немного, почитай манускрипт из йоло, магда, послушай, как звучит — оэт и аноэт! гоуэр! манавидан фаб ллир! но нет, не слушает, полный рот сырного пирога у нее и полные глаза слез
февраль, 23
thorn + wyn
давным-давно, когда я жил с братом на даче в каралишкес, мы ходили на маленький рынок у костела, туда приходили тетки с ягодами
я все ждал, что станут продавать куманику, мне про нее рассказывали гостившие у родителей улыбчивые карелы, и потом я нашел ее в энциклопедии — rubus nessensis, но в лукошках у теток лежала мятая малина, потом крыжовник, а ближе к осени — неспелая брусника, до конца сентября меня терзала оскомина, а куманики все не было, я вырвал страничку с рисунком, повесил над столом и так часто смотрел на нее, что, казалось, я знаю ее вкус
правда, много лет спустя он оказался совсем другим
твоя руна — торн, это третья по счету, сказала мне толстая девушка дайна в вильнюсской больнице, когда папа умер, я долго там жил, сейчас уже не помню сколько, она написала мне на ладони шариковой ручкой — thorn, руки нее были распухшие, с ямочками, как будто кто-то долго тыкал карандашом, а улыбка слабая, будто она боялась раздвинуть губы как следует
теперь-то я знаю, отчего бывает такая улыбка — оттого, что сестра смотрела ей в рот и не давала спрятать за щеку синие и белые капсулы
твоя руна обозначает молот тора, у тебя внутри есть шип, и ты живешь как хочешь, дуб и куманика — вот твои защитники! сказала она, тор — это шип смерти, которым бог один усыпил валькирию брюнхильд, но это и шип жизни, притупляющий оружие противника, видишь ли, тебя хорошо берегут! она засмеялась, не раздвигая губ
а твоя руна? спросил я из вежливости, потому что не поверил, я жил тогда совсем не так, как хотел, а моя руна — вин, дайна быстро написала зеленое wyn на своей ладони, она похожа на флюгер и обозначает радость, и золотую середину, и согласие — я посмотрел на девушку с ужасом: если вот так выглядит согласие, то я не согласен
ее потом перевели куда-то, но я уже знал, почему мне всегда так хотелось этой лиловой небывалой малины, этой ассирийской горечи — rubus nessensis
куда там иову с его волчецом и куколем, пусть вместо пшеницы вырастает куманика и вместо ячменя куманика
февраль, 24
вот еще такая штука есть — если близко к человеку встаешь, ну то есть совсем близко, так что слышно, как у него там внутри хрипловатый маятник мается, задевая сизые розовые стенки, когда вот так близко встаешь, то на секунду начинаешь любить его ужасно сильно, просто становишься им и любишь его как себя
со мной такое случалось пару раз, а сегодня случилось в третий: я полюбил эту самую фиону, столкнувшись с ней в полдень в дверях в зеленной лавке на чейнмаркет
хожу туда за сельдереем и сливовым домашним джемом
раньше я ее видел с археологами в кафе, неужели она археолог? такая рыжая! торопливая! и вечно кутается в огромные платки с бахромой — этот был цвета разбавленной охры — как будто на сквозняке, и вот с нею я застрял в створчатых узких дверцах, на счет раз, два, три, и услышал ее сердце, и почуял дыхание
вам холодно? спросил я и сам испугался
глаза у нее вблизи оказались крыжовенного цвета, а нос слишком тонкий, с розовым простуженным кончиком
этот кончик меня и добил я не хочу быть с фионой, я хочу быть фионой как хотел быть лукасом, или даже сильнее ведь я не слышал, как стучит его маятник, и он ни разу не усмехнулся мне вот так, одной только расщепленной морщинкой у рта
ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ
24 февраля
Кошмар какой-то. Ночью меня подняли с постели звонком из дежурного отдела в Мджарре. Пришлось заводить машину, ехать в порт, а оттуда полчаса добираться паромом. Вертолета мне пока не полагается. Вертолеты у нас для туристов и инспектора Джеймисона.
Эжена Лева обнаружили на территории портовых доков, в яме со строительным мусором.
Что он делал на острове Гозо, этот чертов француз? Ездил ночью купаться в Голубую лагуну? Искал приключений в портовом баре с местными девчонками? Но ведь Мджарра такое тихое место, к полуночи там все замирает, и лагуна, и девчонки.
Уже ясно, что он разбился о громадные катушки с промышленным кабелем.
Хорошенький у них там мусор. Множественные ушибы и переломы, повреждения, несовместимые с жизнью… Куда же он так быстро бежал, что влетел в эту яму, как загнанный лис в ловушку?
Очень подозрительно.
Еще один несчастный случай! — весело сказал мне Аккройд, когда я вернулась в отдел в девять часов утра, не успев даже толком причесаться и умыться.
Ужас в том, что теперь надо начинать все сначала. А ведь дело Надьи Блейк можно было закрывать через неделю. Я уже представляла себе, как вызову этих археологов, посажу у себя в кабинете на разномастные стулья, минут десять помучаю их задумчивым молчанием, а потом сообщу, что они свободны.
А теперь — все сначала! А ведь он уехать хотел, этот Эжен малахольный. Приходил меня уговаривать. Выходит, я сама к этому руку приложила?
27 февраля
Совсем нет времени писать дневник. Вероника говорит, что я даже похудела за эти дни… что ж, это хорошо, правда, пока не слишком заметно. Еще она говорит, что я стала нервной и неприятно сосредоточенной. Еще бы — у меня сроду не было столько работы, хорошо ей пустой библиотеке бумажки перелистывать.
Три дня занималась своими археологами, написала отчет инспектору Джеймисону — на шесть страниц! Главное, что не дает мне покоя, — это каким образом они попали в эту комнату? Или, как выражается многоуважаемая доктор Расселл, — в камеру.
Символично, хмм.
Сдается мне, когда я закончу с этим делом, кое-кто и впрямь отправится в камеру.
Профессор Форж заявил, что нашел описание хранилища в старинной рукописи.
А рукопись — в библиотеке. Причем не всю, а только несколько обрывков.
Просто кино какое-то, про розу, с Кристианом Слейтером.
Без описания, говорит профессор, они бы это место не простучали. А так — за неделю нашли и выдолбили проход, не поднимая особого шума.
Допустим.
А что они там искали? И какая такая рукопись? Почему этим занялась начальница американской экспедиции, у которой была совершенно другая задача, к тому же кончились все сроки возможных работ?
Узнать, что об этом думают в ее университете.
Напишу им завтра.
Почему профессор взял с собой эту Надью, не имеющую никакого отношения к археологии?
Зачем она вообще поехала на Мальту? Судя по показаниям Оскара Форжа, у нее в Лондоне остался больной отец, который почти год не встает с постели.
Написала отцу в клинику, наверное — зря.
Почему профессор попросил о помощи именно Фиону Расселл, ведь они раньше не виделись и даже не переписывались? Если оба не врут, разумеется.
Почему они не наняли рабочих снова, чтобы управиться за пару дней?
Откуда у профессора эта рукопись, и имел ли он право использовать найденную там информацию в личных целях? Знают ли о раскопках в архиве?… или кто там его работодатели?
Узнать, кто дал ему эту работу, и сделать запрос.
Купить шампунь с красноватым оттенком и капли для глаз.
28 февраля
Я похудела на два фунта.
Фиона Расселл приходила ко мне жаловаться на жизнь. Ей нужно срочно ехать в Мадрид, к мужу, который там что-то реставрирует, потом — новый проект, где-то в Южной Америке, а разрешения на выезд не дают.
Отпущу ее, пожалуй. Под свою ответственность. Но не сразу, а недельки через две.
