Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Батис не знал отдыха. Его воинственный настрой определял наши действия. Сначала мы перебрали и пересчитали динамитные шашки. Таким количеством можно взорвать половину Лондона. У нас на складе были сотни метров детонирующего шнура и три детонатора — квадратных ящика с рычагом в форме буквы „Т“. Они сохранились среди запасов оборудования, которое когда-то было доставлено на маяк. Согласно уставу, в случае военных действий их следовало использовать для уничтожения сооружений. По небрежности или незнанию военные оставили шнур и детонаторы где-то в углу.

Наконец мы разложили боеприпасы. Батис завершил свою часть работы. Наступила моя очередь применить опыт саботажника. Мы могли использовать шашки по одной, как ручные гранаты. Но мне хотелось большего. Детонирующий шнур и детонаторы создавали дополнительные преимущества. Я решил организовать три разрушительных фронта.

Первые заряды я размещу прямо перед гранитной скалой, на которой высился маяк. Эта линия будет находиться к нам ближе всего, и по причинам безопасности заряды здесь не должны быть слишком мощными. Ни один из нас не обладал опытом настоящего сапёра и не знал взрывную силу динамита; стоит только переборщить, и от маяка не останется и следа.

Вторая линия пройдёт в двадцати метрах от первой, по опушке леса. Мы зароем шашки в снег и соединим их между собой при помощи шнура. На этом уровне я решил сосредоточить самые мощные заряды. Мне это казалось разумным: именно здесь — между лесом и скалой — обычно собирается основная масса чудищ. Перед маяком на всём протяжении от берега до берега мы поместим заряды в маленьких ямках.

Третья линия пройдёт ещё дальше: мы спрячем шашки в лесу между деревьями. Эту линию можно будет использовать по обстоятельствам и взрывать шашки, когда это покажется необходимым. Если мы захотим, чтобы чудища устремились толпой в сторону второй линии, взрыв надо будет произвести перед её использованием. Если же понадобится добить отступающего противника, мы взорвём эти шашки после основного удара. Каждая линия будет иметь свой детонатор, и мы сможем приводить их в действие, когда того потребуют обстоятельства.

Мы работали весь день. Брали по десять шашек, связывали их и соединяли с одним запалом, потом закапывали заряд, отходили на несколько метров и повторяли операцию ещё раз. Завершив всю линию, закопали также шнур, метр за метром, и вывели его конец у маяка. Потом закрепили его на стене и подняли до самого балкона, где стояли детонаторы. Животина работала вместе с нами, не осознавая, что делает. Она наполняла на берегу мешки песком до самого верха; мы привязали их к решётке на балконе, чтобы получилась баррикада. Там мы сможем укрываться от картечи, которая, скорее всего, будет лететь во все стороны. Мы трудились весь день как рабы, и к вечеру великолепное сапёрное сооружение было завершено.

— После сегодняшней ночи останется много сирот, — подумал я вслух.

— Затем мы и работали, — сказал Батис.

На остров опустилась ночь. Но они не приходили. После стольких дней мощных атак они не появлялись. Это казалось невероятным. По мере того как время шло, наше нетерпение возрастало. Где они, куда запропастились? Батис был куда более флегматичным караульным. Он провожал луч маяка круговым движением ствола своего Ремингтона. Прожектор дырявил тьму, но в его свете виднелись лишь безобидные хлопья снега. Ни одного следа, ни одного отпечатка ноги, кроме тех, что оставили наши сапоги, не нарушали белизны снежного пейзажа. У меня вспотели руки. Я то и дело снимал и надевал перчатки и убирал льдинки с усов. Может, снег нарушил привычный распорядок их жизни?

Следующая ночь принесла лишь несколько незначительных сюрпризов. Некоторых из них мы увидели, вернее сказать, услышали. Они квакали своими лягушачьими голосами за пределами светового круга, по разные стороны от маяка, но их намерения остались для нас тайной. Когда первые солнечные лучи упали на землю, мы различили их фигуры: две, три, четыре, может быть, пять, не больше. Они двигались по опушке леса, то и дело меняя направление, и даже не приблизились к маяку. На них не стоило тратить патроны, и уж тем более — динамит. В следующие ночи история повторилась. Они были, но их не было.

В моей голове роились самые невероятные предположения. Днём меня постоянно тянуло к нашим линиям обороны, туда, где связки динамитных шашек, соединённые между собой, были спрятаны в снегу. Я разглядывал отпечатки их лап, стоя на коленях, как настоящий следопыт, пытаясь понять, какая логика руководила действиями чудищ. Может быть, они учуяли динамит? Предчувствовала ли эта толпа, движимая стадным чувством, новую опасность, более грозную, чем ружья и винтовки, с которыми им уже довелось познакомиться? Иногда я удивлялся самому себе, пытаясь найти хоть какой-то смысл в лабиринте их следов. А что, если они хитрее лисы? Однако взрывчатка оставалась нетронутой. Мы пропустили шнур через обрезки шлангов и водопроводных труб, которые нашли на маяке, и только потом закопали в снег. Ни одно из наших устройств не пострадало.

Пока между баталиями длилась пауза, я ещё пару раз трахался с животиной. Я уводил её с маяка под предлогом того, что хотел отнести в лес разные железяки и мне нужна была помощь. В течение дня, чтобы занять своё время, я обкладывал шашки кусками жести, гвоздями и галькой, а также небольшими острыми предметами, которые находил вокруг. Дом метеоролога как нельзя подходил для моих планов. Мы разбирали его по кусочкам, в прямом смысле этого слова, в поисках материалов для нашего наступления. После того как мешки были наполнены, а иногда и до этого я укладывал её на кровать и овладевал ею.

Философия и любовь порой противостоят друг другу в скрытых от глаз сферах. Но война и половой акт — это настоящий рукопашный бой. Насилие над животиной совершалось как бы с её согласия. Мне не хватало рук и ног, чтобы охватить всё её тело, всю поверхность кожи. Я обращался с ней так, словно хотел добить никчёмную скотину. После каждого совокупления я испытывал острую ненависть к этой посланнице преисподней.

Бескрайнее наслаждение уже не было для меня новостью. Однако и не умаляло его. Мне довелось пережить это чувство два или три раза; может быть, четыре. Каждый раз после этого я испытывал особую тоску, чувство детской беззащитности. Так томится влюблённый, не зная своей возлюбленной, или заплутавший в пустыне, совершая бесконечные круги по песку. Запустение, царившее в нашем убежище, усиливало ощущение тупика. Дом напоминал крошечный Рим, разрушенный за тысячелетие варварских набегов. Я лежал рядом с животиной под холодными и грязными одеялами, жёсткими, словно картонные листы, и дом, изъеденный временем, направлял на меня свою лупу, точно на муравья. Вода, текущая с потолка, превращалась в ледяные пластины. Влажность согнула деревянную обшивку стен, и доски выворачивались, словно подсолнечники. Там, внутри дома, течение времени замедлялось; жизнь виделась глазами червяка. В те дни в этих четырёх стенах я чувствовал себя на середине пути между жизнью и смертью. Моё существование подчинялось лишь двум желаниям: убивать и любить. Однако оба были невыполнимы.

— Сегодня точно придут, — говорил иногда Батис с видом крестьянина, который предсказывает погоду. Но каждый раз ошибался. Чудища просто испарились. Это не было осторожностью, они презирали нас. Если нам и удавалось их увидеть, то совершенно случайно. Мы слышали топот маленьких стад за пределами светового круга прожектора. Иногда их скрипучие голоса раздавались за пеленой ночного снегопада, иногда они молча следили за нами, но маяк не привлекал их. Можно было предположить, что они пересекали твердь острова в темноте, следуя по какому-то своему маршруту к некой определённой точке, и самый короткий путь туда проходил через лес. Только и всего. Как-то раз мы выстрелили в направлении голосов разноцветными ракетами в надежде привлечь их к маяку. Безрезультатно.

Никогда в жизни не подумал бы, что когда-нибудь буду страстно желать, чтобы на нас напали толпы чудовищ. Но в действительности их отсутствие в эти дни ставило меня на грань помешательства. Однажды я увидел, что Батис сидит на стуле у наружной стены маяка. Я вынес второй стул для себя. Одна из его ножек оказалась короче других, мне не удалось удержаться, и я упал, смешно вскинув ноги. Стульев нам не хватало; и его нетрудно было починить. Несмотря на это, я разбил его о стену маяка. Я сломал ножки, спинку, а потом ещё попрыгал на обломках, чтобы от сего предмета мебели не осталось и следа. Батис смотрел на меня, потягивая ром. Он не раскрыл рта.

В другой раз я чуть не убил животину. Не припомню, как это вышло; впрочем, большого значения это не имеет. Кажется, она перетаскивала поленья. Одно из трёх, что были в её руках, упало на землю. Когда это неловкое существо хотело поднять его, ещё одно полено покатилось на землю. Она нагнулась, чтобы поднять второе полено, и потеряла третье. Идиотская операция повторялась до бесконечности. Я подошёл к ней.