Между тем, как он заметил, солидный Иннокентий тоже положил на нее глаз, явно выделив ее из прочих подружек. И заметил этот же Иннокентий Волин интерес к Олегу. Молчит Олег — Иннокентий занимает ее внимание, а заговорит — он сразу перебьет, вспомнит какой-нибудь случай из своей распрекрасной жизни. Гоша раз не выдержал. Ввязался:
— Плохо же ты, Иннокентий, воспитан.
— При чем воспитание? — тот набычился.
— А при том. Ты послушай и выслушай, что человек говорит, — кивнул на Олега. — А уж потом, ежели чего…
— Ты еще молод — учить-то, — возразил Иннокентий.
— На год, разве что, помоложе тебя. Ну, на два.
— А вообще, не учил бы ученого.
— Это кто тут у нас ученый? Уж не ты ли?
Гошу, нет, не переговоришь: ни за что не уступит. И ревностно он относится к своему другу, Олег это знает.
Другой украинец, дядя Микола, был Олеговым партнером в подкидного, он удивительно угадывал, какие у кого остались карты, эта его способность запоминать карты поражала. Увлекающийся и горячий в игре, по-видимому, был он таким и в жизни. В партнеры всегда звал Олега, и тот с удовольствием составлял ему компанию. Однажды в вагон к ним зашел слепой человек с баяном, играл и пел. И все испортила проводница. Была не в духе, что ли, раскричалась:
— Сейчас же убирайтесь со своим баяном! Ходят здесь всякие!..
Парни вступились: зачем прогонять? Чем он помешал? Дядя Микола даже расстроился:
— Кого ж ты гонишь, женщина? Побачь, ну, погляди же ж — кого го-онишь? Сле-по-ого!!! — В смешанном его говоре пробились слезы. Уткнувшись в платок, он плакал — плечи сотрясались от переживаний за несчастного человека.
Олег попросил Гошу принести воды. Воля выхватила из его рук стакан и принесла. И дала попить. Зубы дяди Миколы стучали о край стакана. Выражая сочувствие, Олег сел с ним рядом.
— Далеко ехать? — спросил, когда тот успокоился.
— До Артема. Слыхал такую станцию? Город? Жена у меня там и дочка. О-о, там же ж все у меня!.. А повидал я в своей жизни, братец ты мой, очень много. И слепых, и глухих, и безногих…
В купе установилась тишина. Девчонки бросали взгляды на дядю Миколу, и каждая думала о чем-то своем. Олег следил за рассказом и слушал, как колеса поезда выколачивают неровную дробь. И не замечал на себе взгляда одной девушки.
19. Маленькое дорожное приключение
В разговорах пассажиры часто упоминали Байкал. И скоро о нем только и говорили. Проводница сказала: надо дождаться Иркутска.
И дождались наконец. Иркутск, станция Байкальск.
Перед этой станцией поезд замедлял скорость, Олег с Гошей приготовились, стали на подножку. Сиганули и понеслись к распахнувшемуся перед ними знаменитому озеру. На шевелящемся плоту молодая бурятка полоскала белье, дыханьем своим то и дело согревала покрасневшие руки. Не усмотрев в ее действиях никаких дурных знамений, скинули с себя спортивные шаровары и… В коротком полете Олег услыхал испуганное «Ай!» С головы до пят пронзило жутким холодом, занялся дух!.. Вырываясь из подхватившего течения ледяной воды, один за другим, как ошпаренные, вымахнули они на тот же, шевелящийся плот… Нет, теперь девушка растерянно глядела на этих ненормальных… Олег хохотал, а Гошины глаза наполнились испугом ли, злостью ли — черт-те что было в его глазах.
— Ить дурак-то, едри йе корень! Меня туда же сманил! — Гошины зубы громко выстукивали дробь, выговаривал он невнятно.
Да откуда ж было знать заранее? Бурятка только и пояснила, когда вылезли, что здесь, в Байкальске, берет начало студеная Ангара… И захотелось им поскорей обратно — в свой развеселый теплый вагон.
Как раз надо было спешить: поезд уже дал сигнал отправления и тронулся. А ноги никак не попадали в штанины. Из открытых дверей и окон махали им и кричали: «Давайте! Скорей! Скорей!» А бежать было в гору. Сообразительный Гоша, как поднялись, вскочил на подвернувшуюся подножку и подвинулся, высвобождая место для Олега, Олег же, несмотря на увеличивающуюся скорость поезда, устремился к своему вагону, где соседки уже подняли переполох. Да вот же — он уже догнал его — подножка в пяти шагах, не далее. Впереди, однако ж, заметил стрелку для перевода путей — о, она может доставить неприятность! — и, чтобы успеть, врезал так, как бегают стометровку. Тут протянулись к нему милосердные руки — десять, сто рук!.. Отпихнул он чьи-то руки, помешавшие ему, вцепился в поручень, подтянулся немного — и стрелка благополучно проплыла под ним. С помощью тех же рук шагнул в тамбур. Рассерженная проводница отругала его во весь голос и шлепнула по голой спине. И затворила двери. И прогнала всех в вагон, подальше от беды. Девчонки, как стая встревоженных птиц, верещали:
— Чуть не опоздал, бедненький…
— Успел-то!
— Хорошо, что успел!..
— А где Гоша?
— Гоша где?! Он, что, остался?! — теребили Олега со всех боков, а он отшучивался. Он же видел, как тот сел на подножку заднего вагона.
В этом гвалте, однако ж, чего-то не доставало. Воли, вот кого тут не хватало! Он поднялся, пошел по вагону, якобы навстречу Гоше, который, пробиваясь через переходные площадки и тамбуры, должен был уже вот-вот появиться… В соседнем купе дядя Микола читает свежую газету, спутника его, Иннокентия, не видно… Ага, ну, вот он где: в конце вагона, опершись рукой в межоконный простенок, рядом с Волей этой, втолковывает ей, глаза в глаза, какую-то важную мысль, и она, усмехаясь, слушает его, и зеленые ее глаза излучают озорные искорки.
Оказывается, у нее, у Воли этой, веселый характер. И очаровательная улыбка. Сногсшибательная!
А Гоши, и правда, все нет, как нет. Где запропал, бродяга? Олег собрался было идти навстречу, разыскивать, да поезд стал притормаживать. И на глухом каком-то полустаночке вовсе остановился. И дядя Микола вышел прогуляться.
Да и вот же, никуда не делся этот Гоша Цаплин. Прибежал, объявился. И девичий гвалт возобновился с новой силой. Так позарез им всем надо было узнать подробности: где был, как ехал? Оказывается, двери были закрыты: ехал на подножке…
— Это же страшно — на подножке…
— И опасно!
Ну, чего страшного, если с четырнадцати лет осваиваешь поезда, подумаешь, подножки, площадки! И даже крышу!.. На лице его, и в ушах, и в уголках глаз — следы угольной пыли, сивые волосы раскосмачены. Пошел он умываться. И за расческой руку протянул Олегу. Аккуратный товарищ.
А Воля с Иннокентием все не возвращались. Поглощала она вдохновенные мысли отпускного товарища. Иннокентия этого. Была занята-презанята. Демонстрировала очаровательную улыбку. Олег якобы иронически, но и не без тревоги, усмехнулся.
Ничего, вернулись, в конце концов. Воля укоризненно поглядела на Олега. Показала синяк на руке.
— Откуда это? — он спросил.
— От верблюда, — сердито ответила.
Догадался, что это ее рука подвернулась, когда он догонял подножку вагона.
— Ох, виноват! — покаялся с опозданием.
Устремленные на него глаза были обижены, но волна доброты уже стирала с лица холодную строгость; независимо от ее сурового взгляда лицо уже просияло. Отходчиво сердце, — отметил про себя Олег. Что-то вроде «Больше не буду», — пробормотал он, дотронувшись до ее руки. И она кивнула ему. Простила, выходит.
И собрались наконец все. Последним явился старшой, дядя Микола. Выходил на этой захолустной станции что-то купить. Выложил на столик в зеленых капустных листьях жареную рыбу.
— Куштуйтэ, дивчатка, пробуйтэ, — заговорил по-хохлацки.
— А сами?
— Та я до нее равнодушный.
— А она чем-то пахнет, — чей-то голосок пискнул.
— О, то ж сам байкальский омуль! — возразил дядя Микола. — С душком вин же ж само то.
Говорит он по-русски, на хохлацкий переходит для колорита, чтоб не забыла молодежь, с кем имеет дело.
— Тай вы ж, хлопци, давайте, — пригласил Олега с Гошей.
Омуль всем понравился. Не костляв и тонок на вкус, не сравнить с завалившей все прилавки треской. Все сошлись на этом мнении.
Распрягайте, хло-опци, коней,
тай лягайте па-ачивать, —
начал Олег всем знакомую хоровую песню.
Иннокентий было замахал рукой (на Олегову инициативу он всегда махал рукой), да дядя Микола поддержал Олега: «Давай-давай!» И девчонки подхватили:
А я пий-ду в са-ад зэлэни-ий, в сад криниченьку ка-апа-ать.
И Гоша подтягивал, только не громко, чтоб, чего доброго, не уличили, что ему медведь наступил на ухо. Какому же русскому не знакома эта хохлацкая песня? И наши, сибирские, к примеру, разве их не поют на той же Украине, как свои?
При случае Олег поет и свои. Давние, родные. Потому что они впитались в кровь с самого детства.
