На плечах одного из вошедших была россыпь мелких звездочек, хотя по возрасту он вполне мог бы иметь одну, но большую, а, вот, второму, лычки сержанта очень шли, особенно, с учетом его габаритов и красного лица.
Старлей быстро достал наручники и защелкнул на запястьях дебоширки, а когда жена Олега нехотя поднялась, легко поставил Олесю на ноги; она совершенно безумно смотрела на людей в форме, и хотя руки у нее были тонкими и «браслетов» она почти не чувствовала, сразу поняла, что игра проиграна, и зарыдала. Опасности в таком виде она не представляла, и старлей повернулся к остальным участникам событий.
— А теперь объясните, что здесь произошло?
— Волчонок какой-то… — пробормотал Олег.
— Сам ты, сука поганая! — сквозь слезы выкрикнула Олеся.
— Пойдемте в другую комнату, — предложила жена Олега, и все пошли, оставив с задержанной сержанта.
— Итак, кто тут есть кто, — старлей, шедший последним, прикрыл дверь, — предъявите, пожалуйста, документы.
Жена Олега полезла в шкаф и протянула два паспорта.
— А вы? — старлей повернулся к Маше, и она побледнела, губы постыдно задрожали — для нее ведь олицетворением милиции всегда являлась Анька, классная подруга, способная решать проблемы, а старлей смотрел на нее очень строго, как на преступницу; тем более, документов-то у нее не было!
— У меня все дома… но я живу совсем рядом… я сейчас… — она кинулась было к двери, но старлей поймал ее за руку.
— Погодите, девушка. Потребуется, мы к вам сходим; только не надо от меня бегать, договорились?
— Да… — Маша прокляла миг, когда сегодня утром вышла на улицу… даже не так — миг, когда вчера пила водку с Крыловым!
— Вот и отлично, — тем не менее, старлей не отпустил ее; открыв верхний паспорт свободной рукой, внимательно сличил фотографию с оригиналом, и остался доволен, — как я понимаю, вы, Олег Сергеевич, пострадавший?
— Ну да… — голос звучал неуверенно — скорее всего, здоровому парню было неловко за то, что его избила какая-то соплячка, — я сяду, — не дожидаясь разрешения, Олег опустился на диван, скрестив ноги, — мы с женой снимаем квартиру у отца этой девушки, — он кивнул на Машу, — Виктор Васильевич сейчас за границей, и вопросы мы решаем с Марией Викторовной. Сегодня у нас произошел инцидент, но, мне кажется, мы его разрешили, да, Мария Викторовна?
— Да… — только после этого старлей отпустил руку, и Маша вздохнула с облегчением, но нервы были настолько напряжены, что она опустилась рядом с квартирантом, при этом целомудренно расправив юбку.
— А кто та девушка, которая бросилась на меня, я не знаю, — закончил Олег.
— А вы знаете? — старлей обратился к Маше.
— Понимаете… — она принялась честно рассказывать историю их знакомства, а когда закончила, старлей скептически хмыкнул.
— Знаете, Мария Викторовна, я как-то не верю в пришельцев. Кузин! — крикнул он громко, — тащи-ка сюда эту инопланетянку!
Дверь открылась, и сержант втолкнул в комнату Олесю. Истерика у нее прошла, и она лишь всхлипывала, опустив голову и глядя, то ли в пол, то ли на свои закованные руки.
— Как тебя зовут?
— Олеся…
— Да не Олеся она! — воскликнула Маша, — я ж говорила, это мы ее так назвали!
— Помолчите! — прикрикнул старлей, и Маша испуганно прикусила свой болтливый язычок, — а фамилия у тебя, Олеся, есть?
— Я не знаю, — она решила держаться старой версии, потому что любые другие рождали в воображении даже не молоденькую лейтенанта в короткой юбке, а вышки и колючую проволоку, какими Олеся не раз видела их в кино.
— Ладно, — старлей почесал затылок, — Кузин, посмотри, что там у нее в карманах.
— Нет! — Олеся метнулась к двери, но реакция у сержанта оказалась намного лучше, чем у Олега — через секунду девушка уже стояла согнувшись и даже не пыталась вырваться, — Маш… — она снова заплакала, — Маш… не отдавай меня им… я же твоя сестра…
— Это правда? — старлей среагировал мгновенно, но Маша нервно усмехнулась.
— Нет, конечно. Это мы так, типа, играли.
Фраза осталась без комментариев, потому что Кузин, с явным удовольствием похлопав Олесю по бедрам, вытащил из ее кармана паспорт.
— А вы говорите, инопланетянка, — довольный старлей открыл документ, — Тихомирова Олеся Вадимовна, девяносто пятого года рождения, проживает… — он перевернул страницу, — улица Героев Летчиков… не Альфа Центавра, между прочим.
— Олесь, зачем ты все это придумала? — Маша обалдело хлопала глазами — у нее не было ни одной разумной версии, зато она была у старлея.
— А я вам скажу, зачем — это малолетняя аферистка; возможно, наводчица или просто наркоманка. Кузин, дай-ка ее руки, — он внимательно осмотрел вены и удивленно покачал головой, — да нет, не колется, вроде — значит, не все еще потеряно.
Паспорт старлей продолжал держать в руке и что-то его смущало; он долго смотрел на красную книжицу, а потом, открыв последнюю страницу, радостно вскинул голову.
— О! Я ж говорил, — он извлек из-за обложки новенькие оранжевые купюры, аккуратно расправил их, — двадцать пять тысяч. Откуда у пятнадцатилетней девчонки такие деньги? Олеся Вадимовна, может, объясните нам?
Но объяснять Олесе было нечего — рухнула не только мечта; рухнуло все! Как назло слезы она уже выплакала, на истерику сил не осталось; она хотела б опуститься на пол и лежать без движения, пока, либо не умрет, либо ее не выкинут на помойку, как ненужную вещь, но ее держали сильные руки Кузина.
— Не хочет Олеся Вадимовна с ними разговаривать, — констатировал старлей, пряча, и деньги, и паспорт к себе в карман, — ладно, разберемся. У меня вопрос к вам, Олег Сергеевич — вы заявление по факту хулиганства и нанесения легких телесных повреждений писать будете? Думаю, на годик-другой в колонию мы ее определим.
— Да какие там повреждения?.. — Олег смутился, — так, царапина…
Наверное, они были неплохими людьми, потому что при упоминании о колонии жена Олега взглянула на Олесю с неожиданной теплотой.
— Она ж ребенок, а там из нее сделают преступницу… — но, секунду подумав, решила, что какие-то меры все-таки следовало б принять, — я б, вот… — она сначала посмотрела на Машу, потом на старлея, — я б надрала ей уши хорошенько — вот, было б правильно!
— Ну, — старлей усмехнулся, — к сожалению, нет у нас таких полномочий — говорят, нельзя калечить тонкую детскую психику; вот и вырастают… — он повернулся к Олесе, — родители-то у тебя есть?
Поскольку Олеся продолжила молчать, он принялся сам разматывать совсем недлинную логическую цепочку:
— Раз ты прописана в квартире, то не одна ж там живешь, так ведь? Значит, родители есть. А если товарищ отказывается писать заявление, получается, задерживать нам тебя не за что; остается отвезти домой, пока ты еще чего не натворила, а там уж родители пусть решают, что с тобой делать, — он сунул Олесе в карман паспорт, — давай, Кузин, грузи ее.
Олеся подняла голову и наткнулась на три пары внимательных глаз. В них читалось множество нюансов — от растерянности и разочарования до любопытства и жалости; хотя ненависти в них не было, но и понимания тоже. Олеся вздохнула и сама направилась к выходу. Она чувствовала внутри пустоту… вернее, пустоту нельзя чувствовать — она не чувствовала ничего! Жизнь закончилась, уместившись в один-единственный день, а то, что следовало дальше, не жизнь — если раньше она только догадывалась об этом, то теперь знала наверняка.
Олесю подвели к пропахшему бензином уазику, и Кузин открыл заднюю дверь. Олеся увидела тесную клетку с решетками и холодную металлическую лавку; еще с той давней школьной драки она боялась оказаться в этом жутком закутке, прочно отделенном от остального мира, но сейчас вдруг подумала, что там не так уж плохо, по сравнению с ее домом. Кузин снял наручники и Олеся сама залезла внутрь. Дверь захлопнулась; двигатель взревел и уазик тронулся. Прежде чем выехать на проспект, он пару раз попал задними колесами в глубокие выбоины, но Олеся даже не заметила этого; она тупо смотрела в окно, и лишь один раз тяжело вздохнула — когда они проезжали мимо сверкавшего огнями «Дырявого Барабана»; правда, он быстро исчез из вида — почти так же, как и из жизни…
Олеся не поняла, почему машина вдруг остановилась и хлопнула передняя дверь. Когда внимание сфокусировалось, она узнала свой дом и свой подъезд; вернее, свой бывший дом и бывший подъезд — что она сделает, не важно, но совершенно точно, что не сможет здесь жить. Никогда! Ни под каким видом!
Сильные руки достали ее из клетки и повели к двери. Еще вчера она сгорела б со стыда под взглядами тети Наташа, сидевшей у соседнего подъезда, и пацанов, забывших о футбольном мяче и разинувших рты от удивления, но сегодня ей было все равно — она ведь больше не собиралась здесь жить. Не сопротивляясь, она шла в сопровождении двух людей с автоматами, и лишь на пороге обернулась, прощаясь со всем окружающим убожеством.
