Но, выйдя на работу после праздничных выходных, я не обнаружил в офисе никого, кроме Лидии, от которой узнал страшные вести. Во время визита вождя в Лас-Вегас на ежегодный конгресс по политическим инновациям произошла катастрофа. Активы партии были полностью заморожены. Кредиторы не дали аскетам ни единого шанса, расплачиваться за проведение конференции было нечем. Ситуация осложнялась тем, что вождь, как любой нормальный человек, заглянул в Лас-Вегасе в казино. Игра не заладилась, и через трое суток рулеточных баталий Моржового выставили на улицу. Микки Гэ’ндон выслал лидеру последнее золото, и Клим неделю добирался домой на перекладных. Вот так неожиданно само существование партии оказалось под вопросом. Некоторые предательски настроенные аскеты (восемьдесят шесть процентов членов партии) объявили о выходе из стройных рядов. Испарился Генри Маслоу, слинял в Африку Убид, отсиживался в Америке Микки Гэ’ндон. Только Владимир Ильич не сдрейфил и уже готов был лететь в Лас-Вегас отыгрываться, но дело уперлось в отсутствие у Членина загранпаспорта. Четкая и ясная картина процветания страны уродовалась грубыми мазками безденежья. В критической ситуации необходимо было действовать стремительно. Но как?
Признаюсь, после разговора с товарищем Секс сомнения в том, что аскеты оправятся от тяжелейшего удара, возникли и у меня. Но именно в такие сложные и кажущиеся безвыходными моменты лидер партии должен своим примером вдохновлять соратников на продолжение борьбы. Для победы в войне иногда приходится уступать в отдельных сражениях, чтобы потом перегруппироваться и с новыми силами идти к безоговорочной победе. Только перегруппировываться Климу было негде. Из «люкса» его выселили, снимать жилье было не на что. Подвал на улице Правды проплатили на полгода вперед, но жить в нем Моржовому не хотелось. От предложения Лидии Семеновны переехать к ней вождь отказался. Ближайшие соратники от него отвернулись. И как-то незаметно квартира моих родителей в Дальних Лихобозах превратилась в единственное пристанище для продолжения борьбы. В один прекрасный день Клим заявил мне об этом, едва я переступил порог редакции. Выглядел он в ту пору удрученным, был небрит и даже его шапка – бессменный символ власти казалась поникшей. Времени на обдумывание приказа главного аскета у меня не было, я лишь смущенно улыбнулся. Оставалось предупредить родителей, что ужин сегодня придется готовить на четверых…
…Будет и Великий постГлава XVI
Простые радости
Бездарнейшая ересь...
Яков Пришлый о тетралогии «Аскетская Россия»
С момента катастрофы минул месяц. Зима в очередной раз пришла неожиданно, даже небольшой гололед в середине декабря поставил столичные власти в тупик. Неторопливо бродя по родным Лихобозам, рассматривая детишек, весело играющих в снежки, я радовался вместе с ними первому снегу. Больше радоваться было нечему: в кармане ни гроша, работы нет, нет любимой, нет цели в жизни, рассчитывать не на кого. Удивительно, но несчастным я себя не ощущал, сквозь призму последних событий мне незаметно открывалось внутреннее устройство бытия. Так все шло своим чередом: в семь утра люди вставали на работу, в девять вечера по телевизору сообщали, что в стране по-прежнему все в порядке, солнце заходило на западе. Никакого общественного резонанса не последовало, до меня и каких-то аскетов никому не было дела. Проявлялся универсальный закон сохранения: суммарное количество счастья, любви и материальных благ во вселенной постоянно. Это значит, что если одному в дверь постучалась удача – другому до крайности не повезет. На каждого, кто любим, всегда приходится кто-то никому не нужный. И если кому-то удалось отхватить кусок общего пирога, то остальным ничего не останется. Я пребывал в абсолютном вакууме, на многие световые годы от меня не было ни души.
Жизнь многому меня научила, я не был больше желторотым юнцом, полгода назад судорожно искавшим хоть какую-нибудь возможность для трудоустройства. Осознал, что даже небольшой успех обходится дорого. Трудности меня не пугали, я смело смотрел вперед, но света в конце туннеля не видел. Четко понимая, что пробиваться по жизни придется с боем, я готов был стать курьером, дворником, разнорабочим, идти на завод к отцу, лишь бы не висеть на шее у родителей. Разговор о знакомом мне шарикоподшипниковом предприятии папа больше не поднимал, только иногда сокрушался, что я в свое время к ним не устроился. Родители вообще с пониманием отнеслись к моим злоключениям и готовы были разделить навалившиеся трудности.
Мне хорошо запомнилось заселение к нам вождя, я очень переживал, потому что до сих пор немного побаивался его. Но все прошло как по Маслоу, родители сразу догадались, кто перед ними стоит – свежую «ОблаЗОПу» я частенько приносил домой. Мать немного опешила, а отец взглянул на меня с уважением.
– Что ж вы стоите-то? Проходите, проходите. – Мама быстро оправилась от небольшого потрясения.
Вторивший ей отец замахал руками:
– Чувствуйте себя как дома, Клим Елисеевич. Вы как раз к ужину, любите макароны с сыром?
Моржовый был молчалив, изредка кивал головой и мычал, что чувствует себя неловко. Стеснительно поджимая губы, он с интересом разглядывал семейные фотографии, рамки с которыми украшали нашу скромную квартиру. Когда мои домашние убежали на кухню, оставив нас в моей комнате, Клим объяснил причину своего обреченного вида:
– Съел с утра чебурек у метро – теперь живот болит. Собачатины хватанул, похоже, вот псы во мне и тявкают. Не могу понять, хочется мне в туалет или нет? Коньячку, что ли, принять – есть в доме выпивка?
Спиртного мы не держали; узнав об этом, Клим погрустнел еще больше. Но после плотного ужина и пары свежих анекдотов в папином исполнении настроение вождя улучшилось. Родители почти не ели, а все суетились вокруг дорогого гостя, чтобы у него остались самые положительные впечатления.
– Вот так и живем, – мама развела руками, – скромно, но и не бедствуем. Я учительница в школе, а муж на заводе трудится. Почитай, лет тридцать уже!
Жевавший макароны Клим чуть не подавился. Изумленно глядя то на меня, то на маму, он пытался прийти в себя. Отец хлопал его по спине и косился в мою сторону:
– Уважает рабочих, значит. А ты не хотел к нам идти, я же говорил, пожалеешь.
Ухмылялся папа недолго, потому как сразу возникла проблема. Наша квартира была малогабаритной – мы не могли предложить вынужденному постояльцу даже место на кухне. Получалось, уступить постель главному аскету должен был я. Не родителей же прогонять? Мама приняла волевое решение – на некоторое время отправить меня к соседу. «Да, выпивает. Но кто не пьет – тот продаст, – мама становилась увереннее с каждым словом. – Есть в нем зерно, я тебе скажу!»
Существование дяди Миши неразрывно было связано с пивом, хотя он всеми силами выступал за трезвый образ жизни. Искренне полагая, что хлебный напиток спиртным не является, сосед готов был клеймить всех употребляющих водку, вино, коньяк и прочую алкогольную продукцию. Клеймил, правда, не ругая, скорее жалея и сочувствуя. Открыв дверь, он отхлебнул любимого «Пролетарского» и глубокомысленно изрек: «Лучше пиво в руке, чем девица вдалеке». Сделав еще один жадный глоток, дядя Миша наконец-то осведомился о цели моего визита. После сбивчивых объяснений дверь начала закрываться. Лишь за мгновение до окончательного затворения я успел донести, что за постой заплатим пивом. И заплатим от души. Тогда жестом полным человеколюбия, как актер провинциального театра, дядя Миша пригласил меня войти: «Добро пожаловать в мой палас!»
Открывшиеся виды повергли меня в уныние. Две голодные кошки безумно прыгали по использованной пивной таре. Обои отклеивались, паркет был редок, как зубной ряд профессионального боксера. Таких достижений прогресса, как стиральная машина, холодильник или плита, не наблюдалось. Мебель отсутствовала: старый диван и пара стульев, скорее всего, были «приобретены» на помойке. Устойчивый запах тухлятины прочно укоренился в этом жилище. И радиоточка! Я помню ее еще с детства – она никогда не выключалась. Один и тот же нудный голос постоянно докладывал о новых достижениях в общественно-политической, экономической и спортивной жизни страны. Без изменения тона, громкости и эмоциональной окраски, без перерывов на рекламу и музыкальных пауз. Казалось, трансляция до сих пор ведется года из тысяча девятьсот семьдесят восьмого.
