— Ага.
— Она была интересной, загадочной, очень привлекательной, но ее было так трудно понять.
Мать жениха оттаскивает Нину и возбужденно шепчет ей на ухо:
— Одно дело, он развелся со мной, но жениться вот на этой! Сама говорит о Париже и хочет казаться такой модной, но из всех причесок в мире выбрала самую неподходящую, впрочем, и другие бы ей не подошли. От того, что ты моложе, легче не станет, коли у тебя вкуса никакого, согласны? Записали лимонное суфле?
— Карамельный пудинг!
— Подумайте только, как я могла за него выйти? А? Но я была совсем девчонка, которой подарили тепло, и я расцвела и расправила крылышки.
Она впадает в задумчивость, но возникшую паузу тут же заполняет новая жена, бывавшая в Париже:
— Да, то, что он расстался с Ольгой, нас очень огорчило.
Она качает головой и выразительно вздыхает:
— Она была художницей.
— Но из скромных, — уточняет муж, — мы ни разу не видели ее картин.
— Нет, она стыдливо закрывала их покрывалом, пока они не приносили дохода.
— Что?
— Простите, — прерывает мать жениха, — давайте обсудим с поваром свадебное меню для моего сына, а вашу болтовню о прическах из Парижа оставим на потом?
— Арне! Ты слышишь, как твоя отвергнутая жена меня третирует?
— Я никого не третирую. Я готовлюсь к свадьбе моего сына!
— И моей дочери! — говорит женщина, до того молчавшая, очевидно, мать невесты. — Потому что замуж выходит моя дочь, а не Ольга.
Она фыркает.
— Ты слышишь, Арне, как твоя нынешняя жена третирует будущую тещу нашего сына своими разговорами об Ольге?
— Отвечай, Арне! — Обе просят с угрозой, но Арне больше не участвует в дискуссии.
Мать жениха пользуется случаем и предлагает католическую церковь в Драммене:
— Когда слабо светят масляные лампы, повсюду лежат вянущие цветы, инстинктивно наполняешься тишиной и покоем и понимаешь мировоззрение католиков.
— И ты все еще злишься, Хильдегрюнн! Тебе стоит сходить к психоаналитику и наконец-то пережить ваш развод, — шипит новая жена бывшей, Арне ретировался под яблоню.
— К психоаналитику? Ха! Моя жизнь насыщена, полна впечатлений, я в гуще событий и мне всего хватает!
Она протягивает Нине список желаемых вин и, обиженная, важно удаляется через лужайку, не оглядываясь. Та, что была в Париже, притягивает к себе Нину и шепотом объясняет:
— Так много в жизни происходит нехорошего. Воспаленные раны, которые не заживают. Так полезно их вылечить. Вот и у Хильдегрюнн такое воспаление, которое всегда угрожало Арне и мне, она — болячка, от которой надо избавиться, поэтому ее смерть — когда она наконец умрет — приобретет смысл.
Нина, Агнес и Ада решают сами все сделать по своему разумению. Стол для венчания на лужайке, «Три звезды» играют свадебный марш на террасе, невеста с отцом спускаются по лестнице, через столовую и выходят на природу, где любящих соединят под открытым небом.
— Два человека, которые нашли друг друга и хотят сказать друг другу свое «да», Францен, — разве это не прекрасно! — говорит Нина вечером у костра.
Он приехал с совсем юной фру Францен номер три с «ц», ел, пил и совокуплялся с ней два дня подряд так, что все слышали скрип пружин, надо бы поменять матрас.
Бренне стучал в их дверь костылями, когда шум достигал пика, у него самого не было женщины уже четыре месяца и пятнадцать дней, — извиняется он вечером у костра, пока боснийское трио репетирует неприятно грустные свадебные песни своей родины. Нина попросила Сванхильд смилостивиться над ним, но она любит другого, и потом, как это возможно с его загипсованными ногами?
— Я бы с удовольствием тебя утешила, но как, когда мне самой нужно утешение, — вздыхает она.
— Свадьба, Францен, это прекрасно!
За два дня до свадьбы на автобусе приезжает Будиль, она выглядит разбитой после длительного воздержания от алкоголя. Но к ее одежде не придраться, на нее не действуют ни погода, ни дорожные условия, как обычно. Драматически черный костюм, черные колготки со швами и тирольская шапочка набекрень.
— Я знаю, что ты думаешь, молчи, — говорит она и просит Нину занести в дом мешки и сумки, у нее самой болит палец на ноге. — Профессиональная травма! Подагра! Врач сказал, что я самая молодая женщина с подагрой за всю историю человечества. Я ставлю рекорды, не напрягаясь. Какое тихое место и какой забавный человек в гипсе там, на лужайке, надеюсь, у тебя все в порядке с лицензией на алкоголь. Да? Хорошо! Господи, какие ужасные рентгеновские снимки ты повесила в библиотеке! Они напоминают снимки подагры, сделанные моими врачами. Нет, не спрашивай, я не заплатила им ни кроны, природное здоровье или ничего. Так? Оно не продается. Отлично!
Она распаковывает вещи и устраивается, надевает китайский шелковый халат, вышитые китайские тапочки с помпонами из лебяжьего пуха, демонстрирует всем желающим свой больной палец на ноге, он действительно плох.
— Ну вот, пора выпить, уже две минуты седьмого!
Она заказывает у Нины джин с тоником, садится на террасе, задрав больную ногу на стул, и зовет Агнес, которая побежала за ее шкатулкой слоновой кости, чтобы выяснить, какую цепочку ей надеть, чтобы украсить себя ради такого особенного случая.
— Ах, как чудесно, — вздыхает она, сделав большой глоток. — Ну вот теперь мне полегчало. Морской воздух лечит. Я уже чувствую. Как хорошо, что ты пригласила свою старую подругу на море, чтобы она пришла в чувства. Как поживает стихотворение?
Со стихотворением все не так плохо. Так или иначе она продвигается, все условия располагают.
— Ну да, я вижу. А твое затворничество?
— Нет никакого затворничества.
Будиль смотрит на море сквозь темные очки, мажется солнцезащитными кремами и с воодушевлением, стоит ей чуть выпить, рассказывает о вреде алкоголя.
— Умеренность — вот что нам надо, друг мой, умеренность! И пить воду! Каждый второй бокал — вода, дружок, вот в чем суть!
Агнес получила задание следить за тем, чтобы у Будиль всегда была вода в стакане, но ее и так не убывает.
— И ставить черточку на карточке за каждый выпитый бокал!
Торжественно, с многозначительным кашлем она вынимает карточку с курсов Фанни Дакерт из перламутровой сумочки каждый раз, когда наливает себе джина, купленного в Швеции, чтобы все видели, что она ничего не скрывает. Ставит жирную черту в графе с «джином», но после семи-восьми черточек карточка уже забыта, и на следующее утро ее подбирают в кустах, где она застряла, сдутая ночным ветром. Правда, у Будиль большая стопка карточек, и так же торжественно с кашлем она достает новую, чистую следующим вечером ровно в шесть часов, потому что до этого пить не следует.
Изготовлены новые столы, на них постелены нижние скатерти, чтобы ничто не елозило и не выскальзывало, белые, жесткие дамасские скатерти свернуты и выглажены в подвале и положены сверху. Шкафчики в туалетах блестят. По такому случаю куплены белые полотенца с вышитыми сердечками. Повсюду стоят цветы розового шиповника. «Три звезды» репетируют свадебный марш и родные свадебные песни, переводя их по ходу дела слушателям:
— Не приходи ко мне с розами. Ты красивее роз.
— Пойте, пойте! — просит Будиль и кружится, несмотря на подагру.
— Да, пойте, — говорит Сванхильд, она сидит за шиферным столиком и учит Бренне складывать салфетки розочками.
— В первую нашу встречу все во мне всколыхнулось. Ты была самой прекрасной на свете.
— Еще!
— Во вторую нашу встречу ты обещала любить меня и быть верной.
— Да!
— В третью нашу встречу ты изменила мне. Я увидел тебя в объятиях другого, в чужих руках.
— Стоп! Это же свадьба.
— Они не поймут слов.
— Все равно поймут.
— Продолжайте! Продолжайте!
— Теперь я хочу уехать далеко-далеко. Я уеду в Америку.
— Почему именно в Америку? — спрашивает Бренне.
— Там, надеюсь, мне, когда-то покинутому тобой, поможет Господь.
На кухне стоит Нина в облаке из муки, а перед открытым окном Уле прибирает граблями гравий, выравнивая его красивыми дугами, которые потом все обходят.
Заезжает сестра невесты с карточками для гостей, свадебными песнями, написанными серебряными буквами и перевязанными шелковыми ленточками. Ада и Агнес собирают белые с прозеленью ландыши в густом лесу, срывают с них листья, и ставят в большие ведра, ландыши расточают по комнатам пьянящий аромат, медленно наступает вечер, и количество розочек из салфеток все растет на шиферном столике, сидя за которым Эвенсен тоже научился этому искусству.
— Эх, видела бы это Гудрюнн, — говорит он и, улыбаясь, качает головой. — Гудрюнн бы не поверила!
