— Давно сочинил? — спрашиваю.
— Давно, — отвечает. — Как увидел тебя в лесу, так и понял: вот она, моя будущая жена.
— Скажите пожалуйста, какой провидец.
— Провидец не провидец, а некоторые вещи знаю. Никуда тебе от меня, Клепка, не деться. Моя будешь.
Меня в жар бросило, мурашки по телу побежали, голова закружилась. Хотелось кричать: «Говори, говори еще!» Но нельзя же.
— Какой ты, Тошка, самоуверенный.
Спокойно так сказала, а саму колотун бьет, руки-ноги ходуном ходят.
— Вовсе нет. Просто знаешь, как говорят: мы с тобой созданы друг для друга. Поэтому поженимся, будем жить-поживать, добра наживать и умрем в один день.
— И много мы добра наживем?
— Да уж не меньше, чем у твоего директора. А если и меньше, что за беда? Была бы любовь, остальное приложится.
— Хорошо, а где мы будем жить?
— А где хочешь! Могу я в Москву перебраться, как-нибудь устроюсь, а лучше ты домой возвращайся. Москва — сволочной город.
— С чего это «сволочной»?
— С того, что, когда мы там встречались, ты была как ежик, на которого сразу десять лис нападает, и по виду старше на десять лет. Нет, не по виду… держалась так. А дома ты другая, девчонка совсем, заводная, веселая… любимая. По-моему, Москва тебя заедает. Вот что в ней хорошего? Можешь мне объяснить? Только не говори, что музеи и театры.
Вообще-то я как раз хотела сказать: культурная жизнь, но, по-честному, музеи и театры мне до лампочки. Магазины, пожалуй, да. Хотя, по сути, и они теперь везде одинаковые. А так квартира, работа, телевизор. Если не знать, что ты в Москве, то и не догадаешься. Подумала я об этом, и так вдруг домой захотелось — не передать! Но я наваждение отогнала. Нет уж, думаю, к черту. Ты, Антоха, конечно, гипнотизер, но меня тебе не заморочить. Даром я, что ли, за свое нынешнее положение воевала? Осталось только Ваню с женой развести, и дело в шляпе, а я вдруг возьму и все брошу?
Обидно, что Ваня сам меня замуж не зовет. Наоборот, всячески этой темы избегает, а когда его к стенке припрешь, выскальзывает как угорь. Сразу делает похоронное лицо:
— Я пока не могу травмировать Тату подобными разговорами. У нее очень слабая нервная система, а мы и так причинили ей много боли. Давай немного подождем.
А еще лучше вместе порыдаем, давненько мы этого не делали. Ой, ну их на фиг!
Короче, влипла я по уши и даже не поняла, когда и как. Вот оглянешься назад и не скажешь: досюда Тошка мне был по барабану, а тут я о нем думать начала. Незаметно под кожу влез. Но теперь-то мне без него никуда, а что делать? Свихнуться можно. Пробовала предложить: перебирайся в Москву, хоть ближе друг к другу будем. Он и слушать не захотел.
— Просто так, — говорит, — никуда перебираться не стану, мне и здесь хорошо. У меня своя жизнь, друзья, работа. Вот если ты за меня замуж согласишься пойти, а с Москвой расставаться не захочешь, тогда — пожалуйста, я готов. Не думай, я быстро устроюсь, все-все у тебя будет, что только пожелаешь, я по одному твоему слову землю переверну. Но делить тебя с твоим Ваней не собираюсь, даже не надейся.
Мне от его слов и тоскливо, и сладко; наговоримся, а потом я сижу, смеюсь и слезами заливаюсь. Такая любовь пропадает! Почему Ваня меня так не любит? То есть любит, но не так? Столько с ним сложностей, сплошные шипы и колючки. А с Антохой, если б не по телефону, и говорить бы ничего не пришлось. Все с полуслова понимает, мысли читает на расстоянии.
И вот однажды он меня в очередной раз уговаривал замуж идти, а я твердила:
— Думать забудь, я для себя давно все решила. — Но сама мечтала, как все брошу и к Тошке уеду.
И вдруг он осекся на полуслове, замолчал, а потом совсем другим голосом, тихо-тихо, сказал:
— Люблю тебя, глупую. И ты меня любишь, я знаю. И чего тебе сейчас хочется, тоже знаю. Вот и давай, решайся!
Меня прямо холодом обдало. Чувствую: еще чуть-чуть — и побегу на вокзал за билетом. И что тогда будет?
В тот же день села и написала письмо. Дескать, дорогой Антоша, то, что у меня есть, бросать не хочу, мозги тебе пудрить — тоже, мне с тобой очень хорошо, но замуж за тебя не пойду. Прощай.
Два часа отправить не решалась. Протяну руку к мыши и отдерну — сердце кровью обливается. Как я, думаю, без него? Чем жить буду?
Когда отправила, ревела до самой ночи. Навзрыд. Ванька с работы пришел, перепугался:
— Что с тобой? Что с тобой?
Я его отпихиваю:
— Ничего, настроение плохое. Уйди!
И если б правда ушел, нисколечко бы не пожалела. Сдался он мне.
Прошла неделя. Я чуточку успокоилась, хотя первые дни то и дело в почту заглядывала и телефон из рук не выпускала. Антоха не писал и не звонил. Мне даже обидно стало: вот, значит, какая твоя любовь? Дунешь — и нет ее? Потом решила: ну и пожалуйста, и прекрасно, и замечательно. Хороша б я была, если бы поддалась на его уговоры и все бросила. Так хоть при своих осталась. А камень из груди мы куда-нибудь выкинем. Когда-нибудь.
Прошло десять дней. Я себя выдрессировала не проверять почту, уже целых три дня держалась. Ваня собрался в командировку. Я расстроилась: в одиночку труднее с собой справляться. Накупила фильмов, обложилась журналами. Держись, думаю, Клепка. Но пасаран.
Села вечером, диск поставила, пялюсь в экран. Толком ничего не понимаю, но все же картинки, звуки. Отвлекает.
Вдруг звонок. Я, вообще-то, сразу поняла: он. Беру трясущейся рукой трубку, а сказать ничего не могу, голос пропал.
— Клепка?
— Да…
— Ты сейчас что делаешь?
— Кино смотрю.
— Спуститься можешь?
— Куда?
— Вниз, к подъезду, куда еще?
— Ты что, приехал? — А у самой уже слезы.
— Не реви, дурочка, выходи лучше.
Убейте, не помню, как из квартиры вылетела, закрыла дверь или нет. Ничего не помню, кроме Антохи. Стоит у подъезда с васильком в руках. Где взял-то, непонятно.
— Держи, — говорит, — тебе.
Я плачу, смеюсь, губы дрожат, слова вымолвить не в состоянии.
Тошка меня к себе притянул, прижал тесно-тесно. Что со мной сделалось — не передать! Так бы и стояла всю жизнь.
А он в ухо шепчет:
— Вот, решил приехать, поговорить. По телефону ты глупая, а письма писать вообще не умеешь.
Я ему в грудь, не поднимая глаз:
— Пойдем ко мне наверх. Ваня в командировке.
— Эх, — отвечает, — оказывается, мог бы не приезжать. Ты и без телефона глупая. Я же сказал: красть и делить тебя ни с кем не буду. Я не вор. Не дошло еще?
Я молчу.
— Просто мне захотелось все это тебе в глаза сказать. Ну и поцеловать еще разок. Проверить: на самом деле ты существуешь или привиделась тогда, у костра.
— Проверил? — Я всхлипнула и нос об его рубашку вытерла.
Он меня по голове погладил, ладонь на затылок положил, ласково на шею надавил, чтоб я лицо подняла, — и поцеловал, так, что сердце зашлось.
И вот как в книгах пишут: не знаю, сколько прошло, мгновение или вечность. Я будто улетела куда-то. А когда мы друг от друга оторвались, Тошка сказал:
— Все, иди. Не могу больше, с ума сойду. Давай, Клепка, думай и решайся. Все равно другого выхода нет. Сама видишь.
Я от него отклеиться не в состоянии. Но он сам к двери меня подтолкнул:
— Иди. Я позвоню.
Круто развернулся и зашагал в темноту.
Я стою как парализованная, понимаю, что звать, спорить бесполезно, а глаза от Антохи не отрываются. Его уж не видно, а я все стою и стою.
И почему-то вдруг вспомнила одну вещь. Когда Иван метался, уходить ко мне или нет, Тата ему сказала:
— Она все равно скоро влюбится в мальчика своего возраста. Молодое тянется к молодому.
Вот ведь дура, дура, а понимает.
Прямо не знаю, откуда и подступиться. От Адама? Допустим.
Вначале Бог подарил нам Грансоль, и мы сказали, что это хорошо.
И хорошо не просто, а феноменально, фантастически, феерически! Честное слово, не ожидала, что так будет. За последние пять лет Татка мне все уши прожужжала про это место — они с Иваном его случайно открыли, и уж на что путешественники, а на четыре года залипли. Съездят, целый год вспоминают со словами, что назад, конечно, безумно хочется, но есть и другие страны, а потом, ближе к сентябрю, сообщают, что опять в Грансоль собрались. А то еще там не досмотрели и сям не побывали.
Я на все восторженные вопли тупо отмалчивалась. Насчет заграницы Татку элементарно с резьбы срывает, поэтому к ее рассказам я относилась скептически. Хотя она всегда говорила: сама бы увидела, сразу бы поняла.
Но вот автобус подвез нас к гостинице, мы вышли — и оно случилось. Оно — в смысле счастье. Мгновенно как-то нахлынуло, захлестнуло с головой. Любовь нечаянно нагрянет… и все такое прочее. Довольно странно влюбиться в отель, правда? А я влюбилась.
Через неделю, когда к нам присоединился Протопопов, он первым делом сказал, что обычно очень привередлив к условиям, а здесь не замечает ни старой мебели, ни мелких дырочек в шторах, ничего. Даже дверь в ванную, измазанная вонючим столярным клеем, его не смущает. Ну, дверь — это уж ему особо повезло, нас с Таткой судьба миловала.
