У сеньориты Лиз кружилась голова – от рома, зацветшего фруктами, от сейбы в павлинах, от карминовой фрамбуйяны и лиловой хаккаранды, от полосато-стоячих хвостов мапаче и от индейских руин, где, казалось, уже горел огонь, указывая дрогу кораблям майя. Но более кружилась от Карлоса Хосе Абрахама по фамилии Чиатуте. Они глядели на темное в ночи, но с внутренней бирюзой море, и Карлос объяснял, что Чиатуте – это богиня майя, дающая легкую смерть при родах, и нашептывал легенду о поцелуе.
«Когда-то в нашем городе улочки были так узки, что позволяли возлюбленным соседям целоваться, выйдя на балконы. Тараско и Франческа каждый вечер, перед сном, сливались в поцелуе, так что кошки перебегали по ним с крыши на крышу. Это вошло в привычку, как прохладный душ на ночь.
Их судьбы во многом были схожи – матери умерли с помощью богини Чиатуте, а отцы только и знали, что торговать лангостами, то есть лобстерами, по-вашему. Но однажды дон Селебре, папа Франчески, открыл для себя новость, в кого влюблена его дочь, и был расстроен и взбешен, потому что ненавидел соседа напротив дона Сааведро – они очень соперничали по лангостам. Он запретил Франческе выходить на балкон, но та отвечала дерзко. И вот дон Селебре, потеряв смысл и манеры, схватил первое, что попалось под руку, а это, к несчастью, была гигантская лангоста, и швырнул в девушку, да так, что клешня пронзила шею. Франческа упала замертво.
В урочный час возлюбленный ее Тараско, без тревоги в сердце, готовый к поцелую, вышел на балкон. Его уже ждала Франческа. Она обняла и поцеловала, как никогда, нежно. Так нежно, как могут целовать лишь призраки и духи, все отдавая, но и забирая все.
Свет уплыл, лишился дыхания Тараско и рухнул с балкона прямо на головы своего папы дона Сааведро и папы Франчески дона Селебре, которые только что выскочили на улицу, чтобы выяснить отношения.
С тех пор два дома торговцев лангостами пустуют. Но в полнолуние можно увидеть Тараско и Франческу, их объятия и поцелуй и как кошки перебегают по ним с крыши на крышу. Я покажу тебе эти балконы», – и Карлос прильнул, как нежный призрак, к губам сеньориты Лиз.
В общем Карлос Хосе Абрахам Чиатуте рассказал правдивую легенду. Ей уже не менее пятидесяти лет. Сначала у нас на острове появилась эта легенда, не знаю, не могу сказать, откуда, а уж потом построили два дома, друг против друга, с балконами впритык, нарочно, чтобы показывать туристам. Лучше сказать, известно много случаев, когда все начинается со слова.
Пожалуй, и сеньорита Лиз поверила в легенду Карлоса прежде, чем узнала как следует его самого.
Они стали жить вместе на вилле «Могила улитки».
Сеньорита Лиз и не мечтала, что ее исследования примут такой сокровенный оборот. В общении она стремительно познавала все обычаи современных индейцев майя и вела дневник, записывая каждый поступок или просто движение Карлоса Хосе Абрахама – как он ест, как спит, как чихает, как говорит, ругается, сморкается, чешется, как занимается любовью, и какие звуки при этом издает. «Как оселотль! – думала Лиз. – Моя книга будет посильнее, чем у Стефенсона!»
Она уже сделала ряд первосортных открытий. Во-первых, индейцы не бреются, потому что у них ни черта не растет, и это удобно в быту. Во-вторых, совсем не воняют, даже когда очень потеют. Так попахивают земляным орехом или земляникой с молоком. А в особых случаях, связанных с третьим открытием, – озоном после грозы. Таков уж у них обмен веществ. Хотя Карлос настаивал, что именно майя обучили европейцев мыться, хотя бы раз в неделю. От них, мол, так несло, что немыслимо было бороться за независимость.
В-третьих, любовь в гамаке. С непривычки Лиз укачивало до потери сознания, и она пользовалась гигиеническим пакетом, но вскоре свыклась, как с морской болезнью, и ей уже казалось, что все происходит то ли в небе – с орлом, то ли в кроне огромного душистого дерева – с котом. В нее проникали столетия. Совершенно первобытные ощущения, которые, в-четвертых, притормаживали работу.
Когда Лиз удавалось выпасть из гамака, она сразу все записывала, и книга продвигалась достаточно быстро, как дни нашей жизни.
На острове Чаак время и впрямь шло как-то иначе, чуть кривее, нежели в прочих местах планеты. Особенно это замечалось, конечно, в гамаке, но не только.
Карлос, вложив деньги от продажи Страстей, организовал соревнования по древним видам ритуального пятиборья среди индейцев майя. Они собрались на диком берегу острова рядом с полуразрушенной клиникой доктора Хуана. Солнце пять минут как поднялось на ладонь от моря.
Были тут Люсиферо и Люсифуго, сыновья покойного сеньора Синфо, Альфонсо Виладью, каменщик, из здешних масонов, садовник Эмилиано сорок девятый и еще человек двадцать, которые не представляли, зачем они здесь, – Карлос не успел растолковать – и прохлаждались пивом.
Главным в физической культуре майя оказались, к удивлению Лиз, не скорость или сила, а медлительная вдумчивость, выносливость, неспешность. Начали с соревнования «бускапьедрас», то есть поиски камешков. Усевшись в ряд на пляже, участники шарили руками и ногами в песке. Карлос объяснил, что по новым правилам засчитываются не только камешки, но и ракушки, плодовые косточки, бычки, битая посуда – словом, все инородное, включая резину и пластик.
Когда солнце поднялось на тридцать семь ладоней, в общем, ровно через три часа, определили победителя. Им стал Эмилиано сорок девятый, нарывший кучу всякого добра. Он уже примеривал почти свежие трусы и розовую шапочку для купания.
После перерыва приступили ко второму виду – прыжки назад с места, «сальтоатрас». И тут воодушевленный Эмилиано, напоминавший в розовой шапочке штоф фруктового ликера, остался позади всех, что и явилось победой. На радостях, поскольку полагались премиальные, он выпил две бутылки семейного пива, рассчитанные на семью из девяти человек, и его едва не отлучили от соревнований. Братья Люсиферо и Люсифуго пожаловались Карлосу. «Эмилиано сорок девятый „муй допадо“, – сказали они. – Очень под допингом! Невозможно с ним состязаться». «Пиво не в счет, – ответил Карлос. – В олимпийском уставе про пиво ни строчки». «А про текилу? – спросил Альфонсо Виладью, хитрый каменщик. – Он и текилу пил». «Текилу в основном выпила сеньорита Лиз, – сказал Карлос. – Поглядите, какая счастливая». Лиз и правда вся светилась и растворялась под солнцем, записывая-таки из последних сил примечательное. В частности, она отметила, что индейцы майя, хоть и не поголовно, склонны к доносу.
Третий вид назывался «абахо де агуа» – сидение под водой на время. Солнце, стоявшее в зените, на восемьдесят пять ладоней от моря, довело почти до кипения воду в мелкой прозрачной бухточке, где разместились на дне, держась за коралловые рифы, сидельщики. Сначала они пускали пузыри, изо рта, носа, ушей, откуда могли, так что бухточка, казалось, вовсю кипятится. Потом, все выпустив, перестали и только пучили, подобно гигантским креветкам, глаза. Лишь Эмилиано сорок девятый тихо и добродушно покоился, смежив веки и склонив голову, на белом, плотном и рифленом от приливов песке.
Всплыли все разом, с мелкими промежутками, как вареные фрукты в компоте. А выиграл Альфонсо Виладью, задержавшись на миг дольше братьев Люсиферо и Люсифуго.
Лиз не могла в это поверить, но солнце переместилось ровно на шесть ладоней, а значит сидели под водой не менее получаса. «Лень было вылезать», – коротко объяснил Карлос.
Сгрудившись на берегу, майя уже готовились к предпоследнему виду пятиборья «грито морталь» – смертельному воплю, на громкость и безысходность. «Был и шестой вид, – сказал Карлос, вроде извиняясь за недостачу. – Человеческие жертвоприношения. Но сейчас, без тренировок, с этим сложно».
Все же сеньорита Лиз решила окунуться, освежить голову и оценить качество воды – возможно, обилие коралловых рифов позволяет как-то понемногу дышать ею. Она нырнула и поплыла с открытыми глазами. Когда легкие опустели и стало ясно, что вода не годится для дыхания нормального человека, Лиз увидала перед собой – ей показалось – огромную розовую медузу с черной бахромой. Но это был забытый Эмилиано сорок девятый в шапочке. Вокруг его безмятежной головы кружились, поклевывая, рыбки, и голубой реликтовый краб, осторожничая, подбирался к беззвучной, бездыханной ноздре.
Сеньорита Лиз впервые столкнулась с утопленником и так сразу напугалась, что едва не захлебнулась. Их кое-как вытащили на берег и уложили рядом, лицом в небо, скрестив руки на груди.
Лиз глядела, как невероятно быстро, так что ощущалось вращение земли, летит к закату солнце, как наливается светом безумно острый, концами вверх, месяц. Не очень приятно, что ее оставили с покойником – надо будет отметить их простое отношение к жизни и смерти, – но так хотелось спать от многочисленных переживаний. Она закрыла глаза и сразу поплыла меж коралловых рифов, спокойно дыша морской водой. Вот так просто, думала Лиз, так можно до бесконечности.
