Приходил Слире и начинал погоню. Он шумел, исчезал и появлялся снова. Приходил Скюдде и застывал рядом со мной. Слова играли в атмосфере. Слова, которые я слышала от взрослых: "мертвый", "больной", "брошенный", "арестованный", "убитый". Это были опасные слова. Когда кто-то произносил их, из человека как бы выходило ядовитое вещество. Цвет вокруг человека становился грязным, как будто он покрывался слоем сажи. Скюдде "делал формы" из слов и "вставлял" их в картины. Это могло быть поле, на котором неподвижно лежал человек, это могло быть кладбище или гроб, большая больница и дяди в темных костюмах с белыми халатами поверх них. Тети в странных белых шапках. Дом с зарешеченными окнами и т.д. Я рывком возвращалась в кровать. Я слышала свой голос. Кто-то подходил и поднимал меня, шептал мне на ухо: "Ну, ну, полно, тебе приснилось что-то неприятное, ты вся мокрая от пота". Мой мир снова становился обычным, и я могла опять "летать вокруг".
Ночи были особенными. Я редко спала, и рядом с моей кроватью стоял маленький зеленый ночник. Я обращала на него взгляд и погружалась в этот зеленый свет и оказывалась в другом измерении. Там было все: вода и воздух, ветер и движение. Я просто "парила" в нем и "плыла", как на ковре. Это зеленое пространство было наполнено, и все же там ничего не было, оно не был пустым, но там не было ничего постоянного, оно все время меняло форму, и я была в этой форме. В окне брезжил свет. Папа начинал ворочаться, потом вставал и шел на кухню, я кралась за ним.
В крайней комнате жил пастор. Он приезжал через каждые две недели и оставался на целый день, он сидел и записывал проповеди. Никому не разрешалось входить в эту комнату. Я тайком проникала туда, там было душно и сумрачно, стояла тяжелая дубовая мебель, висели бархатные портьеры, я говорила "совестливые портьеры", и все смеялись (в шведском языке слова "совесть" и "бархат" созвучны), темно-бежевые обои и огромные картины. Там был небольшой алтарь, со скамеечкой впереди. На нее была постелена черная ткань, которая свисала с нее, с красивым серебряным крестом, поверх нее лежала тяжелая белая ткань и на ней стояли две свечи, графин с водой и стакан, а также раскрытая Библия. На стене висел телефон. Он иногда звонил, и воздух прорезал такой пронзительный звук, что, когда он раздавался, я всегда "выскакивала" из тела.
Мое место было под письменным столом. Я залезала под него и сидела совсем тихо. Я молча раскачивалась всем телом, и все остальное исчезало. Иногда пастор сидел тихо и вдруг разражался каскадом слов. Он читал отрывки из Библии, а потом разыгрывал елейную сцену со множеством слов, которые образовывали в воздухе самые фантастические разноцветные картины. После этого он часто обращался ко мне и спрашивал, как я думаю, годится ли это, но он никогда не ждал ответа, а отвечал сам, я была чем-то вроде компании в его собственной атмосфере, и ему нравилось, когда я сидела там.
Я "двигалась" среди его слов. Они "плавали" в воздухе, и я следовала за ними. Иногда они приобретали смысл, иногда они были просто забавными завитушками, которые звучали красиво. Приходили Слире и Скюдде, мы играли в "пятнашки" среди этих слов, "ловили" их, держали, но они все время "ускользали". Появлялись новые, и старые исчезали. Я старалась, но не могла схватить их. Опять возникали старые, они с новым грохотом появлялись изо рта священника, и я опять могла приниматься за охоту. Было ужасно весело "танцевать" среди слов, которые исчезали и появлялись. Разыгрывалось множество историй. В них рассказывалось о внезапной смерти, о рождении ребенка в вертепе, о добрых и злых, об умных и глупых, о множестве людей, которые были мужественными и честными, и совершали множество вещей, которые были созвучны моему миру. Я видела множество людей, которые брели в песке среди домов, которые были словно белые четырехугольники без крыши. У них была красивая развевающаяся одежда, они несли большие глиняные горшки с водой. Иногда их преследовали, иногда они шли вместе, иногда друг за другом, иногда их убивали. Картины и происшествия сменяли друг друга, а я была зрителем. Иногда я тоже была с ними, но они не видели меня, только я видела все.
"Ирис, тебе пора идти, чтобы не испачкать пол", - пастор вытаскивал меня из-под стола, ставил меня на ноги, поворачивал меня лицом к двери и отправлял меня из комнаты. Я механически шла в кухню, и меня отправляли в туалет. Мама обычно говорила довольно строгим голосом: "Так, значит, ты была у пастора. Надеюсь, ты не сказала какой-нибудь глупости, чтобы мне не пришлось краснеть за тебя?"
Когда пастора не было в комнате и мама входила, чтобы полить цветы, я могла пробраться внутрь, залезть под стол и сидеть тихо, пока она не уходила. Тогда я садилась на маленькую скамеечку у алтаря, открывала какую-нибудь страницу Библии и погружалась в нее. Это так увлекало меня, что я переставала дышать. Передо мной как бы разворачивался фильм, появлялось множество людей, животных, воды и пески, дома и церкви, стоял неимоверный шум. Мне нужно было только "включить" звук голоса пастора в моей голове, и тогда происходило множество фантастических вещей.
Спустя много лет, когда я изучала историю религии, эти рассказы снова всплыли в моей памяти. Наш преподаватель говорил о том, что всем нужно ознакомиться с Библией, чтобы легче было изучать его предмет. Я думала, что ничего не знаю о Библии, и приготовилась корпеть над ней, но это оказалось ненужным, постепенно библейские истории "ожили" во мне, и я могла извлечь из них главное. Я понимала, что они не таковы, какими представлялись мне в моем мире, когда я была ребенком, но суть была той же, и нужно было только "поймать" ее и преобразить. Это была странная ситуация: знать множество вещей, иметь источник, из которого можно черпать, источник, о существовании которого я за секунду до того не подозревала.
Постепенно я поняла, что все это длилось около четырех лет, от трех до семи лет, с того момента, когда я начала кричать, до тех пор, пока я не пошла в школу. Все закончилось, когда пастор умер, а новый пастор никогда не пользовался крайней комнатой. Я продолжала тайком пробираться туда, но там уже не было той атмосферы, словно какой-то важный ее компонент исчез.
Однажды, когда я стояла там, в моем мире, зазвонил телефон. Он зазвонил так резко и неожиданно, что я рухнула на пол и у меня началась "вспышка", я кричала и кричала и вздрагивала. Кто-то ворвался в комнату, поднял меня и держал, пока я не успокоилась.
Иногда меня отправляли в комнату, чтобы я подошла к телефону, и это было так страшно. Я брала трубку, и как будто пастор подходил ко мне сзади в своей большой развевающейся черной рясе. Лицом он был похож на орла, и у него была только одна рука. Другую ему ампутировали, потому что у него был рак. Когда он подходил достаточно близко, я "выскакивала" из тела и роняла телефонную трубку. Спустя некоторое время я видела себя лежащей на полу перед телефоном, трубка висела на проводе, и я слышала, как кто-то в трубке кричал: "Алё!! Алё, кто там? Вы можете ответить или повесить трубку, связь нарушена, нельзя же так, алё!!?" Я бросалась прочь, иногда просто выбегала и пряталась, иногда бежала в кухню, хваталась за чью-нибудь одежду и тащила кого-нибудь к телефону.
Много позднее я поняла, что мама панически боялась телефона и, если поблизости, кроме меня, никого не было, она посылала меня, хотя знала, что я не справляюсь с ситуацией.
Еще хуже было, когда я должна была звонить. Стоять там, крутить ручку и ждать, пока телефонист ответит, потом сказать, с кем я буду говорить, - это у меня никогда не получалось. Я могла удерживать в голове только одну инструкцию, и когда телефонист раздраженно добивался ответа, я опять чувствовала, как сзади ко мне подходит пастор, окутывает меня своей черной рясой и поглощает меня, и я исчезаю. Я видела комнату сверху. Я видела маленького ребенка, лежащего на полу. Я видела телефонную трубку, висевшую на проводе, спустя мгновение я слышала в голове чей-то голос, который кричал "Алё, эй-эй, алё, повесьте трубку...", я вздрагивала, поднималась и вешала трубку. Такая ситуация повторялась много раз, мне давали поручение, я начинала выполнять его, но тут кто-то входил в мою атмосферу, и все менялось. Я не могла ничего исправить, ни рассказать о том, что произошло, ни понять, что я должна была сделать или вспомнить, что я делаю не так. Я сижу на качелях. На дворе лето, тепло. Светит солнце. Лучи проникают сквозь листву, и я вижу капли на траве. Раннее утро, выпала роса, и внутри меня просыпается радость. Никто из окрестных детей не проснется так рано и не помешает мне.
Я раскачиваюсь и взлетаю высоко. Я словно лечу по воздуху. Ветер обвевает меня, и в животе становится щекотно. Я слышу легкое поскрипывание дерева и шелест листьев. Тепло разливается по всему телу, и я даю качелям остановиться.
