Когда вошла Джорджи, ее отец тщательно линовал перенумерованные листки. Крикетный сезон был в полном разгаре, а он еще не приступил к своим записям. Сбоку стопкой были сложены газетные сообщения о крикетных матчах.
— Можно на минутку, папа?
Полковник обратил на нее смутный взгляд человека, который вынужден оторваться от важнейшей умственной работы из-за глупого женского каприза.
— Что такое?
Джорджи замялась, опасаясь почти неизбежной насмешки.
— Все книги внизу я перечитала, а из библиотеки ничего не прислали. Не дашь ли ты мне что-нибудь из своих?
Подобно многим нравственным мужчинам, Фред Смизерс собрал небольшую, но очень им ценимую коллекцию порнографических книг и открыток, которые приобретал в столь разных угодьях библиофильства, как Гибралтар, Симла и Черинг-Кросс-роуд. Хранилась коллекция под замком в ящике бюро, навеки запертом в углу спальни. Ни Алвина, ни Джорджи, ни кузен ничего про это сокровище не знали.
Полковник не открыл бюро и не пригласил дочь выбрать какую-нибудь книгу из заветного ящика. Самую такую мысль он отверг бы с добродетельным негодованием и сказал только:
— Что-нибудь, наверное, найдется. Посмотри сама.
— Я бы хотела хорошую книгу, — объяснила Джорджи, извлекая из хаоса несколько печатных произведений.
— А? Но у тебя же есть Библия и молитвенник.
— Я не про то, — неловко возразила Джорджи. — Мне бы хотелось что-нибудь… Не просто чтиво, а настоящую хорошую книгу.
— Я чтива в руки не беру, — с суровым достоинством произнес полковник. — И ничего подобного ты тут не найдешь, можешь быть уверена.
— Да нет же! — воскликнула Джорджи, сразу проникаясь женским смирением. — Я не то хотела сказать, папочка. Я… ты мне не посоветуешь, какая из твоих книг, по-твоему, будет мне полезна?
Умиротворенный полковник не без труда поднялся на подагрические ноги и принялся ворошить бумаги, но безрезультатно.
— Хм! Лучше бы твоя мать, Джорджи, не трогала моих вещей. Уж конечно, она тут рылась. Куда девалась эта чертова книга? Отличная штучка, дорогая моя. Куда же это я… А! Вот она.
И полковник торжествующе извлек на свет потрепанную книжку в бумажной обложке, озаглавленную «Охотники Озарка». Его дочь покорно приняла из его рук это глубокомысленное произведение, сказав с благодарностью:
— Спасибо, папа!
В поразительно теплый для мая день мистер Перфлит отправился рапортовать Джорджи Смизерс о своих успехах. По какой-то причине, которую он не потрудился себе объяснить, оделся он с особым тщанием — элегантный серый костюм из тонкой шерсти, голубая рубашка и голубой мягкий галстук. Он даже взвесил, не эксгумировать ли свой университетский блейзер, но его удержала мысль, что надеть блейзер, даже чтобы угодить женщине, с его стороны было бы недостойным лицемерием. Да и особой причины или желания угождать Джорджи у него не было, просто он инстинктивно приспосабливался к женским предрассудкам. Что всегда полезно.
Джорджи была одна в саду «Омелы» и слегка покраснела, когда они обменялись рукопожатием. Он заметил, что она надела свое воскресное платье и старомодный кулон с мелкими жемчужинками. Мистер Перфлит был в превосходном расположении духа, что у него всегда сопровождалось особой болтливостью. Они медленно прогуливались по дорожкам между подстриженных кустов, и мистер Перфлит упоенно разглагольствовал.
— Ну-с, — начал он со смешком, — по-моему, мы утерли им носы. Все договорено. Вам удалось заручиться согласием Марджи относительно сторожки?
— Да. Она сказала, что сразу же напишет отцу, а Том и Лиззи пусть селятся там, как только поженятся.
— Превосходно!
— Но как им быть с мебелью?
Мистер Перфлит обдумал этот вопрос в молчании.
— Мне кажется, это уж дело их родни. В конце-то концов мы их выручили в главном, не так ли? Но я сгораю от нетерпения рассказать вам, что мне удалось сделать.
Джорджи молчала. Ее охватило то ощущение пустоты и никчемности, которое испытываем все мы, когда происходит то, что мы предвкушали с таким нетерпением. Неясное томление, которое пробудили в ней неосторожные прикосновения мистера Перфлита, ловко замаскировалось под озабоченность судьбой Тома и Лиззи. Чувства, побудившие ее разыскать кулон и надеть свое лучшее платье, остались ей непонятны, но она понимала, что испытывает разочарование, и упрекнула себя за утрату прежнего интереса к своим протеже. Джорджи и мистера Перфлита разделяла стена неловкости, рожденной неосознанным желанием. Хотя у обоих оно было слабым и приглушенным. Уныло некрасивое, глуповатое лицо Джорджи охлаждало вялую похотливость мистера Перфлита, а ее немножко отталкивал человек, так бесстыдно жонглировавший идеями. Словно ангел-хранитель в белоснежном одеянии нашептывал ей: «Этот мужчина тебе не подходит, дорогая моя». Джорджи ощущала что-то сатанинское, что-то почти ницшеанское в этом болтливом и сентиментальном бонвиване.
Мистер Перфлит вдруг обнаружил, что находится не в лучшей своей форме. Сам себе ангел-хранитель, он мысленно предостерегал себя от обременительных альянсов. Чудесное настроение, с которым он приступил к разговору, уже поугасло. Он почувствовал, что его остроумие не так уж смешно, но тем не менее продолжал:
— Вы бы, наверное, предположили, что Каррингтон меня раскусит. Не тут-то было!
— Но при чем здесь он? — изумленно спросила Джорджи.
— Ха-ха! В подобных запутанных делах, дорогая моя, стратегия требует, чтобы материальной победе предшествовала бы моральная. Я отправился к Каррингтону, потому что хотел положить конец махинациям гнусной ведьмы Исткорт. Теперь поняли?
— Но что может сделать мистер Каррингтон? — сказала Джорджи, с тревогой вспомнив, какое тягостное поражение потерпела она сама.
— Очень много. Потребовалась масса усилий, но льщу себя надеждой, что мы победно заручились поддержкой церкви. Мы с ним жутко долго вели, как он выразился бы, задушевную беседу. Я подчеркнул, что жизнь в этих приходах постоянно отравляется беспочвенными и злобными сплетнями. Намекнул, что и сам он от них пострадал. Затем я перешел к Тому и Лиззи, нарисовал трогательную картину их простодушных любовных забав — естественно, не упомянув про бравого полицейского, — а затем спросил, можно ли допустить, чтобы исткортский ядовитый газ искалечил их юные жизни. Я настаивал, что на нем лежит священный долг помочь не только им, но всему его приходу.
Мистер Перфлит улыбнулся — лукаво, сказал бы он сам, самовлюбленно, сказали бы другие.
— И как вы думаете, что он намерен сделать? Ха! Ха!
— Что?
— Прочесть проповедь на тему милосердия к ближним и добрососедской любви. Я особенно настаивал на добрососедстве, потому что наша местная Ата с таким лицемерием злоупотребляет этим словом. А в качестве текста проповеди он намерен прочесть весь эпизод с женщиной, взятой в прелюбодеянии. Ха-ха-ха! Как было бы прекрасно, если бы они все по очереди сбежали, начиная со старших, но, увы, надежды на это мало. Ха-ха!
— О! — Джорджи была сильно шокирована. — Не кажется ли вам, что вы не должны были обманывать мистера Каррингтона? Не следует шутить со священными предметами.
— Вздор! Кто шутит со священными предметами? Что плохого, если он изобличит один из наиболее очевидных и упорных грехов своей паствы? А если у него не хватило ума самому до этого додуматься, почему бы мне и не подбросить ему парочку свежих идей? И все это во имя священного дела верной стратегии, дорогая моя.
Джорджи покачала головой, но не сумела найти опровержение софистике мистера Перфлита. Внезапно он хохотнул несколько нарочито и поглядел на Джорджи с добродушной злокозненностью.
— Соль же заключается в том, что матушка Исткорт будет потом сыпать намеками, будто у него есть своя причина быть терпимым в подобных делах.
Джорджи побагровела. Она почувствовала, что Перфлит довольно ядовито намекает на нее. Но у нее не было силы преодолеть свое смущение. И в эту секунду над кустами мелькнуло малиновое лицо кузена под обвислыми полями твидовой шляпы.
— Боже великий! — огорченно ахнул Перфлит. — Смейл! Быстрее, пока этот невыносимый зануда нас не увидел! Спрячемся где-нибудь.
Они, пригибаясь, юркнули за кусты.
— Сюда! — шепнула Джорджи, увлеченная возможностью поиграть в прятки. — Я покажу вам мое убежище.
В глубине неухоженного смизерсовского сада прятались полуразвалившиеся службы, некогда возведенные из развалин большого елизаветинского амбара. Туда никто никогда не заглядывал. Высокая дощатая дверь сарая вся прогнила, боковая дверца из крепких брусьев висела на одной петле.
Войдя следом за Джорджи, Перфлит оказался в глубоком сумраке, пропахшем пылью, истлевшей соломой, паутиной и мышами. Он споткнулся о сломанную тачку.
