Скачки в Туркмении! Веселый поединок, где колхозы и конезаводы перед лицом народа утверждают свое трудовое достоинство. Недаром здесь спорят на тельпеки — проигрыш не убыток, символ: проигравший уходит с непокрытой головой. Обычно каждый колхозник ставит на коней своего колхоза, и если солнце жжет его маковку, то сердце его жжет молчаливый упрек: ты плохо работал.
Огромное поле ашхабадского ипподрома клубилось золотистой пылью. На внутреннем круге, обведенном скаковой дорожкой, было особенно шумно и суматошно. Здесь располагались станы колхозов, участвующих в скачках. Сновали объездчики, наездники, тренеры, выделявшиеся праздничными тельпеками.
Вились бледно-голубые дымки костров, расположенных вблизи станов, запах плова проникал даже за изгородь, на трибуны.
Объездчики проваживали коней. Толстые войлочные попоны окутывали спины, шеи, головы коней. И когда объявляли заезд, конь выходил из попоны во всей своей трепетной красе, как бабочка из кокона.
Здесь царило полное равенство возрастов: старый наездник Бердыев уважался наравне с маленьким Кара, пятнадцатилетним подростком; пожилой кривоногий Гельды, без перерыва сосущий мятую папироску, — наравне с двадцатилетним стройным наездником 21-го завода в щеголеватом белом костюме и хромовых сапогах. Все они были мастерами своего дела, и если Гельды насчитывал больше побед, чем другие, то дело заключалось не столько в его безукоризненном мастерстве, сколько в том, что он скакал на конях бахарского колхоза, лучших в республике.
Человеком, привлекшим к себе особое внимание, был старый Ага-Юсуп. Вокруг темного, одноглазого, пропеченного солнцем лика Ага-Юсупа ореолом сияла легенда. В старину об Ага-Юсупе говорили, что шайтан открыл ему тайну души коня, что Ага-Юсуп взглядом своего выцветшего белого глаза может укротить самого бешеного скакуна. А когда он клал на шею коня свою тонкую, с женскими длинными пальцами руку, дрожь прохватывала тело коня, ресницы начинали часто и мелко биться, и конь впадал в покорный, бодрствующий сон…
Так гласила народная легенда. Ей верили даже те, кому собственными глазами доводилось видеть, как молодой горячий двухлеток скидывал наземь старого тренера; как, пощупав шатающуюся челюсть, Ага-Юсуп в десятый раз карабкался на спину норовистого скакуна; как с зари до заката маялся он с упрямым молодняком, приучая его к езде и седлу. Словом, все, кому привелось видеть неприкрашенный облик труда Ага-Юсупа, исполненного каторжных усилий, преодолений, срывов и неудач, неизбежных во всяком большом человеческом труде, — все верили в магическую силу старого тренера. Эта легенда была как бы устным памятником замечательному мастеру. И подобно тому, как в памятнике из мрамора или бронзы облик человека освобождается от грубой обыденности черт, легенда об Ага-Юсупе не хотела знать о тяжкой каждодневности его труда…
Ага-Юсуп стоял близ шатра своего колхоза, со спокойной благожелательностью поглядывая на окружающую суету. Порой он слышал свое имя, но никогда не оборачивался на голос. Он знал: то не зов, а восхищенный шепот.
Стан бахарцев выделялся среди других своим богатством. «Старики» воздвигли огромную юрту из цветных кошм. На костре в прокопченном котелке шипел жирный плов. Объездчики проваживали вокруг юрты статных коней, завернутых в бахромчатые попоны, хлопотали наездники, младшие тренеры, робко переминались почитатели, и невозмутимо, как утес, высилась монументальная фигура славного бахарского башлыка Рахмета Сеидова. Огромный, с чуть обрюзгшим, но еще красивым лицом, он гордо держал голову, украшенную кубанкой из серебряного барашка с красным дном; бухарский халат распахнут на груди так, что всем виден орден Ленина, полученный Рахметом за десятилетнее безупречное руководство передовым колхозом.
Одним движением широких бровей отвечал он на робкие приставания зевак, и лишь изредка сверкали его зубы, когда давал он приказание объездчику или младшему тренеру.
Стан колхоза «Заря» выделялся иным — своей скромностью. Они выставляли на скачки всего лишь трех коней, им не к лицу была кичливость.
Чары, бледный под смуглостью кожи, но как-то торжественно подобранный, оглядывал пестрое поле ипподрома, то и дело со скрытой тревогой возвращаясь взглядом к Жаворонку. В огромном просторе ипподрома конь казался ему как бы меньше ростом. Не подозревая о надеждах и опасениях своего тренера, Жаворонок скромно прохаживал вокруг юрты, порой скашивая на Чары добрый янтарный глазок.
В забеге для двухлеток «Заря» не участвовала, Чары со сложным чувством следил, как один за другим выезжают наездники на дорожку. Был тут и кривоногий Гельды в зеленой шелковой рубашке, белых штанах, вправленных в мягкие сапоги, и красной жокейской шапочке, надетой козырьком назад; и стройный наездник 21-го завода с гладким, никогда не улыбающимся лицом; маленький, черный, как жук, Кара в красной рубашке; тяжеловесный Амман из Керков.
Горячие двухлетки нервничали. Гнедой Аммана наседал крупом на своих соседей. Гельды и наездник 21-го завода первыми сумели вырваться из сутолоки. Гнедой Аммана понес его прочь от старта. Амман проскакал далеко за трибуны, прежде чем смог поворотить коня. Знатоки неодобрительно качали головами: между конем и всадником чувствовался разлад.
Но вот, выйдя на прямую, кони пустились вскачь, с разлету приняли старт и распластались вдоль дорожки. Дистанция была короткой, непродолжительной оказалась и борьба. Рыжий бахарского колхоза и соловый 21-го завода шли бок о бок. На каждом повороте между ними завязывалась схватка за бровку. На последнем повороте Гельды пожадничал, срезал угол и вышел вперед, но тут же, с досадой махнув рукой, свернул с дорожки и через поле поскакал к своему стану.
Наездник 21-го завода спокойно закончил дистанцию. Вторым пришел Кара на пегом иомуде; последним, выпятив толстую спину и тщетно мочаля хлыст о бока гнедого, прискакал Амман.
Наездник 21-го завода повел солового мимо трибун. Ему охотно аплодировали. Победа его была закономерна, так же как и первый проигрыш Гельды, — тот вначале всегда нервничал…
Скачки продолжались. Ахалтекинцы, иомуды, полукровки, гнедые, белые, каурые, буланые, чалые, рыжие, тихие и горячие, спокойные и норовистые, сдержанные и бешеные демонстрировали свое искусство. Тельпеки переходили из рук в руки. Знатоки редко ошибались, по едва уловимым признакам угадывали они вероятного победителя. В то время как большинство зрителей, привлеченных красотой гнедого с белыми чулочками и белой звездочкой на лбу, сразу избирали его фаворитом, знатоки, подметив нахлопь пены в углу его рта, отдавали предпочтение невидному чалому иомуду. И действительно, иомуд приходил первым. Если конь перед стартом горячился, рвался вперед и, к вящему восторгу профанов, вставал на дыбы, знатоки остерегались ставить на такого коня. «Выдохнется», — решали они и делали выбор между более спокойными его соперниками.
В девятом заезде на приз имени Советской Армии участвовала и «Заря». Чары взобрался на Мелекуша и медленно двинулся к скаковой площадке. В ровном гуле ипподрома хрипловато звучал голос диктора:
— …номер первый — Дарьял двадцать первого конезавода, номер второй — Тариель колхоза «Бахар», номер третий — Орел колхоза «Луч», номер четвертый — Гюльчи колхоза «Труд», номер пятый — Мелекуш колхоза «Заря»…
Когда диктор назвал «Зарю», удивленно-насмешливый гул прокатился над ипподромом. Чары не мог этого не слышать. Стоя у бровки, он услышал разговор:
— Ставлю тельпек на Мелекуша, — сказал человек с красными глазами без ресниц.
— Идет! — радостно крикнул какой-то парень. — Дарьял будет первым!
— Не спорю, — насмешливо отозвался красноглазый. — Я ставлю на то, что Мелекуш придет последним…
«Хоть бы начинали скорей», — с тоской подумал Чары, но старт задержался из-за серого в яблоках бахарского Тариеля.
На беговую дорожку его вывели два младших тренера. Едва только они отпустили узду, как Тариель взвился на дыбы, медленно и грозно повернулся на задних ногах, резко опустился, кинул задом, едва не вышиб наездника из седла, и вдруг понесся наперерез полю. От стана бахарцев наперерез Тариелю бросились несколько человек, размахивая хлыстами. Тариель метался по полю, силясь выплюнуть волосяной жгут — мундштук ахалтекинцев.
Случалось, что на скачки пригоняли плохо объезженных коней, но такого дикаря здесь еще никому не доводилось видеть. А самое поразительное — недоуменный гул пронесся из конца в конец ипподрома, — что в седле сидел многоопытный Гельды, а тренером Тариеля был сам Ага-Юсуп…
Наездники уже подходили к старту, когда Гельды наконец вывел Тариеля на дорожку. Тариель сильно заносил круп в сторону, казалось, он скачет боком. Желая выправить коня, Гельды немного ослабил поводья. Тариель помчался вперед, прорвал строй коней и едва не сшиб человека с флажком.
