А мне особенно нравилось, как толстый дядька с огромным барабаном на животе бил по натянутой коже здоровенной колотушкой. Покойник утопал в цветах, из которых, как правило, торчал какой-нибудь желтый крючковатый нос. И я пытался опознать по этому носу соседа или соседку. Мне представлялось непростым делом обнаружить в трупе сходство с некогда живым человеком. Потом приезжал катафалк и увозил гроб с мертвецом на кладбище. Музыканты чехлили инструменты и уходили. Соседи разбредались по квартирам. И только цветы, разбросанные у подъезда, еще какое-то время напоминали о чьей-то смерти.
По жизнеутверждающей мысли моего сына, «похороны – это когда людей сажают в землю, и они там выздоравливают».
СВАДЬБА
Вечером я пошел в ресторан на свадьбу к мало знакомым мне молодоженам. И меня заставили сказать тост.
Я сообщил, что был сегодня уже на похоронах и вот теперь на свадьбе. Такой насыщенный выдался день. И что второе событие мне нравится больше. Я пожелал им, чтобы дорога, по которой они с сегодняшнего дня пойдут, рука об руку, была им пухом.
И еще, чтобы они были трижды счастливы.
Все запрокинули головы и влили в себя граммов по тридцать водки, не чокаясь.
Невеста была, как смерть – вся в белом.
Громко звучала плохая музыка.
Рядом со мной за свадебным столом сидела женщина лет тридцати пяти.
– Почему вы все время молчите? – обратилась она ко мне. – Совсем меня не развлекаете!
– Я вообще мурло, – ответил я.
– Кто? – не расслышала она.
– Мурло! Нудло! – прокричал я ей в барабанную перепонку.
– Мудло?
– Не мудло, а нудло!
– А-а… Нудло лучше.
Когда я предложил положить ей черной икры, она вдруг оживилась и сказала, указывая вилкой в свою тарелку:
– Какая мрачная ирония – черная икра и осетрина воссоединились…
– Как вас зовут? – тут же поинтересовался я.
– Маша.
– Маша, давайте оставим молодоженов?
Она сказала, что хочет дождаться демонстрации окровавленных простыней.
– Невеста уже третий раз выходит замуж, – напомнил я.
– Судя по всему, вы со стороны жениха?
– Я независимый эксперт.
– Это правильно. Независимость – это хорошо. Выпьем за это!
И мы выпили за независимость. Потом за толерантность. Потом за взаимопонимание. Потом за любовь. Потом мы ушли ко мне.
СОН В ЗИМНЮЮ НОЧЬ
Я слышал, как дворники скребли лопатами за окном – выпал первый снег. Пришла сороковая зима моей жизни. По телевизору сообщили, что лет через шесть солнце может взорваться, нагревшись до критической температуры. Неужели я стану свидетелем конца света? Неужели солнце действительно лопнет, как электрическая лампочка, и мир погрузится в вечную тьму и бесконечную зиму?
Я засыпал, съежившись под тонким покрывалом. И вдруг почувствовал, как кто-то укрыл меня пледом. Еле заметно, беззвучно. Мне сразу стало тепло и уютно.
Многие годы никто не укрывал меня.
Пройдя сквозь одиночество, обиды и разочарования, я привык во всем полагаться только на себя. Я уже давно не жду какого-то особого внимания к собственной персоне, не говоря уже о заботе. Возможно, я лишь чуть-чуть надеюсь на то и другое.
Когда я жил с родителями, мама укрывала меня пледом. Не помню, укрывала ли меня жена. Мне кажется, многие даже не задумываются над тем, как это важно, – знать, что если ты вдруг замерзнешь в неудобной какой-нибудь позе, заснув перед телевизором, то тебя не оставят околевать, как бродячего пса на едва теплой крышке канализационного люка. Что чьи-то заботливые руки накроют пледом эти скованные сном сто семьдесят беззащитных сантиметров, эти шестьдесят пять килограммов пока еще живого веса.
ПОЛНАЯ ЗАДНИЦА
Мне сорок лет. С точки зрения калькулятора это 14 400 дней.
А часов? А минут? Так жизнь превращается в пыль.
Я всегда не любил математику и калькуляторы.
За все это время мне так и не удалось отрастить нормальную бороду, найти нормальную работу, создать нормальную семью, завести нормальную женщину. У меня нет ничего. Даже положения в обществе. Даже делового костюма. Даже распорядка дня. Я живу, как попало.
Как люди находят себе женщин, которые хотя бы не выводят их из себя? Я искал в разных городах и странах. С одинаковым результатом. Всегда меня что-нибудь раздражало.
Меня раздражали:
манеры есть и одеваться
прически
интонации
мимика и жесты
фрагменты тел
вкусы
запахи
музыка, которую они предпочитали слушать
характеры
рост
взгляды на жизнь
сухость влагалища
влажность влагалища…
Однажды мы гуляли с Вадиком Соломоновым по ночному Ратингену. Только что прошел дождь. И все было, как в сказке. Брусчатка блестела под ногами. Листья сверкали над нашими головами. Тусклые фонари освещали какой-то древний замок. Круглая луна болталась в пруду. Крякали лягушки, зеленые даже в темноте. Какие-то неизвестные мне птицы что-то чирикали по-немецки.
Я рассказывал Вадику об одной девушке, с которой познакомился.
И всем была девушка хороша, только вот задница у нее очень полная. Сама девушка определила свою фигуру, как гитарообразную. Мне же представлялось, что сходства больше все же с каким-нибудь контрабасом или виолончелью.
На что Вадик ответил:
– Брось, ты уже через месяц перестал бы обращать внимание на ее задницу.
– Нет, – сказал я, – я себя знаю. Через месяц я уже ничего не смогу замечать, кроме этой задницы. На ней свет сойдется клином. Она затмит собой солнце, которое и без того вот-вот взорвется.
А ведь если посмотреть на отражение в зеркале, что я там увижу? Аполлона Бельведерского? Так нет же.
Такая выходит неадекватность. А что с ней делать? Может, обратиться к психотерапевту?
Помню, как-то одна Маша шептала, лежа на моем плече:
– У тебя лицо такое… Все в нем правильно. Ничего не раздражает. На другие лица смотришь – что-то в них не устраивает. Хочется переделать нос или уши.
Я смотрел в потолок и следил за тем, как вздымалась паутинка на люстре.
– Я все время думаю о тебе, – шептала она. – Волнуюсь. Как ты там? Что ты ел? Может быть, ты жарил чебуреки. А что, если они подгорели, а у тебя язва? Или, думаю, не обидел ли тебя кто-нибудь? Ты же такой беззащитный. Ты мне веришь? – на всякий случай спросила она.
– Нет, – на всякий случай ответил я.
В ОДЕЯЛЕ
Когда на улице поздняя осень или ранняя зима. Когда еще не начался отопительный сезон. Когда голые деревья стоят, словно перевернутые вверх корнями. Когда за окном холодная бесцветная зыбь и небо в окне висит мокрой простынёй. Я люблю зарыться в теплое одеяло, обложиться каким-нибудь печеньем – сухарями – шоколадом, большой чашкой чая, сигаретами, включить телевизор и не идти на работу, и так сидеть целый день. И время незаметно проползает по-пластунски, на брюхе где-то под диваном. И уже стемнело, и люди возвращаются с работы. Спешат в метро, на автобусы, чтобы быстрее проскочить сквозь новые холода, сквозь зябкий ветер. Вжимают головы в плечи, стараясь укрыться от первого снега или последнего дождя. А я в тепле, зарывшись в одеяло, смотрю телевизор или читаю книжку.
И в этой берлоге, в этом логове больше ни для кого нет места. Вне зависимости от количества квадратных метров полезной жилплощади.
И тогда мне хорошо, что я живу один.
– Тебе со мной хорошо? – как-то спросила меня та Маша.
И я не стал врать:
– Мне с тобой хорошо, – сказал я честно, – и без тебя хорошо.
И больше мы не встречались.
НИКТО МЕНЯ НЕДОСТОИН
Мой лучший друг, которого я знаю уже лет сто, считает, что все равно, с какой женщиной жить. Что нет никакой разницы. А вот я бы не смог жить, например, с его женой. А он женат столько, сколько я его помню. Даже больше. И ничего. И у него все хорошо, а у меня все плохо. Хотя я сомневаюсь, что он смог бы жить с моей бывшей женой. Я вообще не представляю себе такого человека.
Перефразируя известный афоризм, можно сказать, что каждый получает ту жену, которой достоин. Я просто еще не нашел достойной меня женщины.
Может, моя беда в том, что я не способен на компромисс?
А неспособность к компромиссу – прямой путь в палату интенсивной терапии, куда некому будет принести мне куриный бульон, кефир, апельсины и все такое.
Когда я работал в областной молодежной газете, у меня было общественное поручение. Я должен был навещать больных, олицетворяя собой заботу всего трудового коллектива: кефир, апельсины, все такое… Но я, как правило, пропускал эту фазу и приходил сразу на похороны.
В ОТЧАЯНИИ
Как-то я позвонил другу. Трубку сняла жена. Я спросил:
– Как дела?
Она сказала:
– Миша, он в отчаянии.
– Что делает?
– Лежит на диване.
Я тоже целыми днями лежу на диване в отчаянии.
