— Джентльмены, можете говорить. И вновь наступила мертвая тишина.
Лишь из дальнего угла, отгороженного сетью для Простака, сидевшего там привольно, без клобучка, и сильно линявшего, доносилась невнятная воркотня холерического пехотного полковника.
— Проклятые черномазые, — бормотал он. — Проклятая администрация. Проклятые политиканы. Проклятые большевики. Что в воздухе я вижу пред собою? Кинжал проклятый? Хвать за рукоять. Проклятое пятно. Так-то, Простак, останься тебе всей жизни один только краткий час, и то был бы ты проклят во веки веков.
— Полковник, — холодно произнесла сапсаниха, — не при младших офицерах.
— Прошу прощения, Мэм, — мгновенно откликнулся несчастный полковник. — Знаете, в голову что-то вступило. Какое-то глубокое проклятье.
И вновь тишина, официальная, жуткая и спокойная.
— Кто этот новый офицер? — осведомился тот же прекрасный и яростный голос.
Никто не ответил.
— Ответьте сами, сэр, — скомандовала сапсаниха, глядя прямо перед собой, словно бы разговаривая во сне.
Они не могли разглядеть его сквозь клобучки.
— С вашего позволения, — сказал Варт, — я дербник…
И умолк, испуганный тишиной.
Валан, один из настоящих дербников, стоявший с ним рядом, склонился и вполне добродушно прошептал ему на ухо:
— Не бойся. Называй ее «Мадам».
— Я дербник, Мадам, если позволите.
— Дербник. Это хорошо. А из какой линии Дербников вы происходите?
Варт ни малейшего понятия не имел, из какой линии он происходит, но не осмелился обнаружить себя ложью.
— Мадам, — сказал он, — я один из Дербников Дикого Леса.
Вслед за этим опять наступила тишь, серебристая тишь, которой он начал страшиться.
— Существуют йоркширские Дербники, — произнесла наконец ее почетное превосходительство своим медленным голосом, — и валийские Дербники и Мак-Дербники с севера. Затем имеются Дербники Солсбери, есть кое-кто в окрестностях Экебура, также О'Дербники из Коннаута. Но я что-то не слышала ни о каком семействе из Дикого Леса.
— Осмелюсь сказать, Мадам, — произнес Балан, — это скорее всего младшая ветвь.
— Благослови его Бог, — подумал Варт. — Завтра специально словлю воробья и скормлю ему, когда Хоб отвернется.
— Не сомневаюсь, капитан Балан, что это правильный вывод.
Вновь наступило молчание.
В конце концов сапсаниха звякнула в колокольчик. И произнесла:
— Ну что же, перейдем к катехизису, а после — присяга.
Варт услыхал, как при этих словах слева от него нервно закашлялся перепелятник, но сапсаниха не обратила на это внимания.
— Дербник из Дикого Леса, — сказала она, — каковы суть Звери Ногатые?
— Звери Ногатые, — ответствовал Варт, благословляя свою звезду, что свела его с сэром Эктором, давшим ему Первостатейное Образование, — суть скакуны, собаки и соколы.
— Отчего же оные прозываются «Звери Ногатые»?
— Оттого, что жизнь сих зверей зависит от мощи их ног, а потому, по закону, всякий, кто причиняет ущерб их ногам, почитается покусителем на сами их жизни. Ибо захромавший скакун — это мертвый скакун.
— Хорошо, — молвила сапсаниха. — Каковы суть твои наиглавнейшие члены?
— Крылья, — ответил Варт, мгновенье поколебавшись, — это была догадка, ибо ответа он не знал.
Одновременно звякнули все колокольца, и надгробные изваяния горестно опустили поджатые ноги. Теперь они, обеспокоенные, стояли на двух ногах.
— Твои что? — резко воззвала сапсаниха.
— Он сказал — его проклятые крылья, — сообщил из своего загона полковник Простак. — Кто первым крикнет «Стой!», тот проклят будет!
— Крылья и у дрозда есть! — выкрикнул кобчик, в тревоге впервые раскрыв свой острый изогнутый клюв.
— Думай! — чуть слышно шепнул Балан. Варт лихорадочно думал.
Крылья, хвост, ноги, глаза — чего же нет у дрозда?
— Когти!
— Это сойдет, — добродушно произнесла сапсаниха, выдержав одну из своих пугающих пауз. — Верный ответ — «Ноги», как и на все остальные вопросы, но «Когти» тоже неплохо.
И все соколы, — мы, разумеется, вольно используем это понятие, ибо были средь них соколы, были и ястребы, — вновь подобрали ноги и успокоились.
— Каков же первый закон ноги?
(«Думай», — сказал дружелюбно настроенный маленький Балан из-под ложного махового пера.) Варт подумал и надумал правильно.
— Не пущать, — сказал он.
— Последний вопрос, — произнесла сапсаниха. — Как мог бы ты, Дербник, убить голубя крупнее себя.
Тут Варту повезло, ибо он слышал рассказ Хоба о том, как это сделал однажды Балан, и он осторожно ответил:
— Я придушил бы его ногой.
— Хорошо! — сказала сапсаниха.
— Браво! — встопырив перья, воскликнули остальные.
— Девяносто процентов, — быстро прикинув, сообщил перепелятник. — Если, конечно, вы дадите ему половинку за когти.
— Пусть дьявол закоптит меня! Проклятье!
— Полковник, прошу вас! Балан зашептал Варту:
— Полковник Простак несколько не в себе. Мы полагаем, что тут вся причина в печени, но кобчик уверяет, что он не выдержал постоянного напряжения, в котором ему приходится жить, чтобы соответствовать высоким принципам ее светлости. Он говорит, что ее светлость однажды обратилась к Полковнику с высоты своего положения в обществе, как кавалерист к пехотинцу, понимаете, и тому оставалось только зажмуриться, — голова пошла крутом. Так он с тех пор и не оправился.
— Капитан Балан, — произнесла сапсаниха, — шептаться невежливо. Мы продолжаем вступительные испытания нового офицера. Ваш черед, падре.
Бедный перепелятник, вид которого в последние несколько минут становился все более нервным, запунцовел и принялся лепетать какую-то путаную клятву, в коей упоминались ногавки, должики и клобучки. «Сею ногавкой, — слышал Варт, — наделяю тебя… любви, почета и повиновенья. — пока должик нас не разлучит.»
Но прежде чем падре добрался до конца этой клятвы, голос его сорвался, и он зарыдал.
— О, смилуйтесь, ваша светлость, я проявил небрежение и не сумел сохранить учебные пособия.
(«Учебные пособия — это кости и прочее, — объяснил Балан. — Ты ведь должен присягнуть на костях».)
— Вы не смогли сохранить учебные пособия? Но это первейший ваш долг — хранить учебные пособия.
— Я знаю.
— Что же вы с ними сделали?
Голос перепелятника треснул под тяжестью кощунственного признания:
— Я… я их съел, — и несчастный священник расплакался.
Никто ничего не сказал. Нарушение воинского долга было настолько ужасным, что слова утратили смысл. Все стояли на двух ногах, поворотив к преступнику незрячие головы. Ни слова осуждения. Только и слышно было, во все пятиминутное молчание, как всхлипывает и тихо-тихо икает невоздержный священнослужитель.
— Ну что же, — в конце концов произнесла сапсаниха, — придется отложить посвящение до завтра.
— С вашего разрешения, Мадам, — сказал Балин, — быть может, мы смогли бы произвести испытание нынче ночью? Насколько я понимаю, кандидат свободен в передвижениях, ибо я не слышал, чтобы его привязали.
Услышав об испытании, Варт внутренне содрогнулся и решил про себя, что Балин не получит завтра и перышка от Баланова воробья.
— Благодарю вас, Капитан Балин. Я как раз сама размышляла об этом.
Балин заткнулся.
— Кандидат, вы свободны?
— О да, Мадам, к вашим услугам: но испытание мне как-то не по душе.
— Таков порядок.
— Позвольте, позвольте, — задумчиво произнесла ее почетная светлость, — какое у нас было последнее испытание? Вы не припомните, Капитан Балан?
— Мое испытание, Мэм, — сказал дружелюбный дербник, — и оно состояло в том, чтобы провисеть в опутенках всю третью стражу.
— Раз он не привязан, он этого сделать не сможет.
— Вы бы могли немного его поклевать, Мэм, — произнес кобчик, — конечно, в разумных пределах.
— Отправьте его постоять рядом с Полковником Простаком, пока мы трижды не прозвоним в колокольца, — предложил второй дербник.
— О, нет, нет! — с мукой закричал из своего удаленного мрака полоумный полковник. — Не надо, ваша светлость. Умоляю вас, не делайте этого. Ведь я, ваша светлость, такой проклятущий подлец, что не могу отвечать за последствия. Пожалейте, ваша светлость, бедного мальчика, и не введите нас во искушение.
— Полковник, следите за собой. Это очень хорошее испытание.
— О Мадам, меня предупреждали, чтобы я не становился рядом с Полковником Простаком.
— Предупреждали? И кто же?
Бедный Варт уже понял, что ему осталось либо признаться в своей человеческой природе и не выведать больше ни единого их секрета, либо пройти через предстоящее испытание и обогатиться новыми знаниями. Трусом он быть не желал.
