— Мы уезжаем. — Кэролайн явно пыталась успокоить его. — Телефон уже отключили.
Колин кружным путем подошел к среднему окну и теперь стоял спиной к серванту Роберта.
— Тогда идите и найдите врача. Ей очень плохо.
— Незачем так кричать, — тихо сказал Роберт.
Они с Кэролайн по-прежнему надвигались на Колина. Мэри видела, как они держатся за руки, как туго переплелись пальцы и как эти пальцы вдруг принимаются ласкать друг друга, быстрыми пульсирующими движениями.
— С Мэри все будет в порядке, — сказала Кэролайн. — Я кое-что подмешала ей в чай, но это не страшно, с ней все будет в порядке.
— Чай? — тусклым эхом переспросил Колин.
Пятясь от них, он задел стол и опрокинул бутылку шампанского.
— Какое расточительство, — сказал Роберт.
Колин мигом обернулся и поставил бутылку на место. Роберт и Кэролайн расцепились, обходя лужу на полу, и Роберт вытянул руку по направлению к Колину так, словно пытался взять его указательным и большим пальцами за подбородок. Колин отдернул голову и сделал еще один шаг назад. Прямо у него за спиной было большое открытое окно. Мэри видела, как розовеет западный край неба, как едва заметные перистые облака собираются в длинные тонкие пальцы, которые указывают на то место, куда должно сесть солнце.
Теперь они наступали на Колина порознь, с обеих сторон. Он смотрел прямо на Мэри, но у нее хватило сил только на то, чтобы разлепить еще раз губы, и все.
Кэролайн положила руку Колину на грудь, поглаживала ее и говорила:
— Мэри все понимает. Я все ей объяснила. И я уверена, что в глубине души вы тоже все поняли.
Она принялась вытягивать из-за пояса его джинсов заправленный край майки. Роберт оперся вытянутой рукой о стену на уровне головы Колина, перекрыв ему путь к отступлению. Кэролайн ласкала его живот, легонько пощипывая кожу пальцами. И хотя Мэри смотрела против света и три фигуры у окна выглядели скорее силуэтами на фоне вечернего неба, она с невероятной ясностью видела порочную отточенность каждого движения, каждого нюанса этой альковной фантазии. Непривычная четкость видения иссушила в ней способность говорить и двигаться. Свободная рука Роберта уже отправилась исследовать лицо Колина, раздвигая пальцами губы, отслеживая линии носа и челюсти. С минуту он стоял спокойно и не сопротивлялся, парализованный чувством полного непонимания. И только выражение лица быстро менялось: сначала удивление и страх, затем — озадаченность, попытка что-то вспомнить. Он по-прежнему смотрел ей прямо в глаза.
Снизу доносился обычный уличный гам: голоса, болтовня домохозяек на кухне, звуки из телевизора, — скорее подчеркивая, чем разбавляя царившую здесь тишину. Тело Колина напряглось. Мэри видела, как дрогнули его ноги, как застыли мышцы пресса. Кэролайн что-то угрожающе прошипела, и ее рука легла ему прямо под сердце. В тот же самый момент Колин прыгнул вперед, вытянув руки перед собой, как ныряльщик; удар одной руки пришелся в лицо Кэролайн, отбросив ее с дороги, другая попала Роберту в плечо и тоже заставила его сделать шаг назад. Колин рванулся к Мэри, протягивая к ней руки, как будто собирался подхватить ее со стула и улететь вместе с ней восвояси. Роберт пришел в себя как раз вовремя, чтобы ухватить Колина за щиколотку и свалить его на пол, в нескольких футах от стула, на котором сидела Мэри. Колин тут же попытался встать, но Роберт схватил его одной рукой за руку, а другой за ногу и не то понес, не то поволок по полу обратно, туда, где стояла, закрыв лицо руками, Кэролайн. Там он поставил Колина на ноги, с силой впечатал его в стену и прижал, ухватив его своей огромной ручищей за горло.
Теперь, если смотреть с той точки, где сидела Мэри, все трое вернулись на прежние позиции, примерно так они уже стояли раньше. Песочный шорох тяжелого дыхания постепенно стих, и снова стали слышны звуки улицы — оттеняя тишину комнаты.
Наконец Роберт сказал вполголоса:
— Не нужно было этого делать, ведь правда же? — и сжал Колину горло еще сильнее. — Правда?
Колин кивнул, и Роберт убрал руку.
— Смотри, — сказала Кэролайн, — ты разбил мне губу.
Она сняла с нижней губы капельку крови и мазнула Колина по губам. Он не противился. Рука Роберта по-прежнему лежала у основания его шеи, совсем рядом с горлом. Кэролайн набрала еще крови на палец, потом еще, пока не выкрасила ею Колину губы — полностью. Затем Роберт, придавив рукой верхнюю часть груди Колина, взасос поцеловал его в рот, и, пока длился этот поцелуй, Кэролайн гладила Роберта по спине.
Когда он выпрямился, Колин несколько раз звучно сплюнул. Кэролайн тыльной стороной руки вытерла розовые потеки слюны с его подбородка.
— Глупый мальчишка, — прошептала она.
— Чем вы опоили Мэри? — ровным тоном спросил Колин. — Чего вы хотите?
— Хотим? — переспросил Роберт. Он что-то достал из серванта, но тут же спрятал в руке, и Мэри не заметила, что это было. — Хотим — это не совсем точное слово.
Кэролайн радостно рассмеялась:
— И слово «желание» тоже не подойдет.
Она сделала шаг назад и оглянулась на Мэри.
— Все видишь? — спросила она. — Ты помнишь все, о чем я тебе рассказала?
Мэри пыталась рассмотреть предмет, который Роберт сжимал в руке. Внезапно он сделался в два раза длиннее прежнего, и теперь она ясно видела, что это такое, и, хотя каждый мускул во всем ее теле напрягся до предела, она смогла только едва заметно сжать пальцы правой руки. Она закричала, потом еще раз, но изо рта у нее вышел еле слышный, на выдохе, шепот.
— Я сделаю все, что вы захотите, — сказал Колин; голос у него сорвался на панический вскрик. — Только прошу вас, вызовите к Мэри доктора.
— Отлично, — сказал Роберт, взял Колина за руку и развернул ее ладонью вверх.
— Смотри, как это просто, — сказал он, обращаясь, видимо, к самому себе, и провел, легко, играючи, бритвой по запястью Колина, глубоко разрезав артерию.
Его рука дернулась вперед, и брошенная им веревка, оранжевая в косых солнечных лучах, упала, не долетев нескольких дюймов до колен Мэри.
Глаза у Мэри закрылись сами собой. Когда она снова открыла их, Колин сидел на полу, спиной к стене, расставив ноги. Его матерчатые пляжные туфли странным образом размокли и деформировались и сплошь были в алых пятнах. Ему было трудно держать голову, но глаза блестели ровно и чисто и с полным недоумением смотрели на нее через комнату.
— Мэри? — тревожно сказал он, как человек, вошедший со света в темную комнату — Мэри? Мэри?
— Я сейчас, — сказала Мэри. — Я уже иду.
Когда она опять пришла в себя, вынырнув из бесконечного сна, его голова откинулась назад, а тело съежилось. Глаза, по-прежнему открытые и глядящие прямо на нее, утратили всякое выражение, кроме усталости. И она увидела его как будто очень издалека, хотя в поле ее зрения больше ничего не осталось, сидящим у маленького прудика, окрашенного в красный цвет полосатым ромбом света, пробившегося через ставень — теперь чуть приоткрытый.
Всю следующую ночь ей снились стоны, и всхлипы, и внезапные вскрики, фигуры, которые переплетались и переворачивались прямо у нее под ногами, плескались в маленьком пруду и кричали от счастья. Ее разбудило солнце, которое заглянуло через витражную дверь балкона у нее за спиной и стало греть ей шею. Времени, должно быть, прошло уже очень много, потому что расползшиеся по всему полу следы успели покрыться сухой ржавчиной, а стоявший у дверей багаж исчез.
Прежде чем спуститься по усыпанной гравием дорожке к больнице, Мэри остановилась передохнуть в тени у сторожки. Сопровождавший ее молодой чиновник явно скучал, но был терпелив. Он поставил на землю свой кейс, снял темные очки и принялся протирать их вынутым из нагрудного кармана носовым платком. Женщины устанавливали вдоль дорожки лотки, в ожидании первых утренних посетителей. Видавший виды микроавтобус с рифлеными бортами привез продавцам цветы, а чуть ближе одинокая женщина доставала из портпледа с эмблемой авиакомпании крестики, статуэтки и молитвенники и раскладывала их на переносном столике. Вдалеке, перед больничной дверью, садовник поливал подъездную дорожку из шланга, чтобы прибить пыль. Чиновник тихо кашлянул. Мэри кивнула, и они пошли дальше.
На поверку оказалось, что за беспорядочно-суетливой поверхностью города скрывался сложный и процветающий бюрократический аппарат, скрытая система правительственных учреждений с раздельными, но пересекающимися сферами компетенции, со своими порядками и иерархиями; неприметные двери на улицах, по которым она ходила десятки раз, вели вовсе не в частные квартиры, но в пустынные приемные с вокзальными часами на стенах, с непрестанным стрекотом пишущих машинок, и в тесные кабинеты с полами, выстланными коричневым линолеумом. Ее допрашивали, фотографировали, подвергали перекрестному Допросу; она надиктовывала показания, подписывала документы, смотрела на фотографии. Она относила запечатанный конверт из одного учреждения в другое, и там ее снова допрашивали. Усталые моложавые мужчины в пиджаках — должно быть, полицейские или гражданские служащие — держались с ней корректно, так же как и их начальство. Как только удалось окончательно установить ее семейное положение, а также тот факт, что дети ее находятся в сотне миль от места происшествия, и в особенности потому, что на вопрос, который ей задавали не раз и не два, она неизменно отвечала, что никогда не собиралась выходить замуж за Колина, с ней стали еще предупредительнее прежнего — и доверять тоже стали меньше. Она естественным образом превратилась для местных чиновников скорее в источник информации, нежели в предмет заботы.
