Может, найдется писатель, который создаст новых «Кузнецов грома»? «Может, это будет Игорь», — подумал Паша и засмеялся.
Ольга появилась минут через десять. Чуть запыхавшись — торопилась, с очаровательным румянцем. Она была в очень изящном, приталенном полушубке, легком и заигравшем колечками под лампой. На голове — тоже легкая, оригинальная шапка типа кубанки. И вся она такая тоненькая, миниатюрная, — Паша только и отступил в коридор.
— Извиняюсь, задержалась. Я отпросилась на ночь вроде как к подруге, ну… Дочь родительских друзей. Она, слава богу, живет отдельно от своих, в городе. Пришлось у нее посидеть, для приличия.
И пока Игорь возился с заваркой, галантно самоустранившись, Павел и Ольга располагались в гостиной. Пашу слегка позабавило, как она раздевалась, сосредоточенно расправляла полушубок на вешалке, перед зеркалом вертела что-то в районе груди. Видно было, как ответственно она собиралась сюда: знала, что ночь проведет на улице, а дневное тепло обманчиво… а он, Паша, так и не подумал ни о чем — балбес. И так почему-то стало весело и легко, что он засмеялся. Засмеялась и Ольга.
— Слушай, я вот вспомнил сегодня… Ты читала такие книги? — «Иду на грозу», «Кузнецы грома»…
— Нет. Интересно?
— Я тебе их принесу, если найду дома. Так вот…
«Так вот» не случилось. Из ванной вышел голый Данила и мокро прошлепал по коридору, даже не прикрываясь, и все болталось из стороны в сторону, напоминая что-то живое, брошенное в мертвую серую пыль. При этом на лице он сохранял столь невозмутимое выражение, какое бывает у басистов на сцене, когда они, как ни в чем не бывало, отращивают и рушат на себя столбик сигаретного пепла.
Ольга вытаращила глаза.
— Ты охренел?! — почти заорал Паша. — У нас, вообще-то, гости!
Данила сфокусировался, ойкнул, развернулся, убежал.
— Никогда не думала, что волосатые мальчики со спины так похожи на девочек, — с юмором прокомментировала Ольга, и Паша удивился, как мгновенно к ней вернулось самообладание.
— Оль, ты, пожалуйста, извини, он…
— Да все нормально! — Она рассмеялась. — Пацаны, у вас так весело!
Слово не ее лексикона.
С кухни высунулся Игорь:
— Народ, может, пойдем без него? А то он в таком состоянии…
Но тут же — голос из ванной:
— Но-но! Что за разговорчики! Я готов! И кто-нибудь принесет мне штаны наконец?..
В эту ночь самолет Ту-214 авиакомпании «Дальавиа», вылетевший из Москвы в Хабаровск, вынужден будет вернуться в Домодедово и совершить экстренную посадку. Через десять минут после взлета экипаж обнаружит на датчике снижение давления масла в правом двигателе. Командир экипажа примет решение отключить двигатель. По сообщению «Интерфакса», никто из 146 пассажиров не пострадает. В то же время РИА «Новости», так же со ссылкой на пресс-службу аэропорта, сообщит о 142 пассажирах. А наша четверка прошатается добрую половину ночи по городскому центру, косо расцвеченному оранжевым и лунным. То ли чуть протрезвевший, то ли нет, Данила будет кайфовать от особого хруста, с каким крушится мартовский ледок. Игорь станет откусывать полосы прозрачного скотча, ибо с ножницами при замерзших руках — возни больше, и долго еще не отплюется от дряни. Листы со страшной правдой об «АРТавиа» останутся болтаться, перепоясанные скотчем, на столбах, исполненных советской витиеватости, на щитах «Сегодня в филармонии», стоящих с мучительными пропусками букв. Прохожие встречались нечасто…
Неприятное случилось, когда дошли до кинотеатра — со стандартными чудесами сталинского рококо да пещерными от пепла, тяжеленными урнами. Это Игорь предложил наклеить здесь пару листовок. Взвизгнул скотч. Еще отошли на шаг, любовались делом рук своих: ровнехонько висят.
— Ребята, шухер, — Паша проговорил сквозь зубы. — Тихо, не вертите головами.
Милицейский «бобик», едва светясь подфарниками, катился по боковой улице. Тихо-онечко. Присматривался. Скрипнул тормозами: у УАЗов они всегда пронзительны.
— Черт. Черт. Выбрасывайте все, быстро, — паниковал Игорь. Пакет с листовками был у Данилы, тот не отреагировал: раскачивался, настороженно дернул ноздрей.
— Э! Молодежь! — гаркнул один из ментов, едва вышел из машины. — Документики!
Скрываться поздно, и друзья обреченно ждали, когда к ним подойдут — тяжеленной властной походкой. Полиуретановая дубинка свисала из-под полушубка, как скрытое негритянское превосходство.
— Я что, неясно выразился? Документы! Чего по ночам шатаемся? Пьяные, что ли? Нет? А чего этот качается? — мы еще из машины заметили! Что пили? Что в пакете? Показываем, показываем, не стоим…
Игорь беспомощно посмотрел на остальных — и протянул пакет.
Мент, румяный, в сдвинутой шапке, достал пару листовок. Встал так, чтобы падал свет. Присвистнул:
— Ого! Леш, посмотри. Тут у нас какие-то воззвания… «Уважаемые граждане… Нас обманывают…» Е-мое… Так, поехали-ка в отделение. Там разберемся.
Отчаяние. Отчаяние.
— Может, договоримся… — забормотал Игорь, но тут Данила, молчавший до сих пор и разводивший ноздрями, как конь, гаркнул:
— Да че с ними, с уродами, разговаривать! На! — И не успели сообразить, как он с размаху, как в Голливуде, ударил в румяное лицо, да так, что полетела шапка, да так, что хлопнулся сам на спину.
Суета. Сшибанье лбами. Паша так вцепился в руку Оли, что ей стало больно. Они и сами не поняли, как оказались в ближайшем дворе, и еще бежали, тяжело, поскальзываясь. За ними не гнались. Глухо матерясь, менты пинали Данилу, потом подняли, заломив до темноты руки…
Темнота. Убежавшие силились отдышаться в каком-то из совсем глухих дворов и не могли. Тягуче сплевывали в снег. Паника.
— Он ударил мента. Он ударил мента.
— Господи, вот идиот!
— С его-то прошлым!.. Его же теперь точно будут судить!
Общая истерика продолжалась минут пять. Игорь пинал снеговика. Все это время Ольга молчала. А потом сказала:
— Ладно. Я звоню папе. Попрошу, чтобы Данилу вытащили. Как у него фамилия?
— Ты точно можешь это сделать?
— Не знаю. Надо попробовать. Надо выручать.
Сжав мобильник и бормоча что-то себе, Ольга ушла в другой конец двора, где было совсем темно и что-то, кажется, текло. Не возвращалась долго. Наконец, заплаканная, — у Паши сердце рухнуло.
— Папа не поможет. — Она старалась, чтобы голос не дрожал.
— Что случилось?
Тут только не выдержала. Разрыдалась.
— Он на меня… накричал… Бросил трубку… Сказал… что я его обманываю… Шляюсь неизвестно где и с кем… влипла в какую-то историю… Как я теперь вернусь домой?
Паша обнимал ее, гладил, уговаривал.
Случилась катастрофа.
Под водосточными трубами наморозило целые студни, и стояла яркая ото льда ночь.
Паша, я не смогла тебе дозвониться. Сейчас у вас четыре часа: всю ночь ты не выходил в онлайн. Да и бог с ним. Ты ведь теперь работаешь с утра до вечера, и глупо требовать, чтобы ты еще и по ночам торчал у компа. Ты молодец. Правда.
Я не смогла дозвониться и поэтому пишу по мылу: очень хочется сообщить срочно. Я позвонила лечащему врачу (спасибо, кстати, за номер). Слава богу, все не настолько серьезно, как им показалось на первом обследовании, но все равно серьезно. Мама остается в стационаре, и может быть, ей придется хотя бы на время уйти из школы.
В общем, Паша, я решила вернуться. Уже в первых числах апреля меня можно будет встречать, а особые герои могут даже сделать это в Москве:) Только не отговаривай… да и поздно: я уже оформляю отчисление. Дело, как ты понимаешь, не только в маме. Я переоценила свои силы, у меня тут не пошло. И я очень виновата перед мамой и перед тобой. Нельзя так бросать людей, поэтому ничего и не складывается. Жалко, что я поняла это только сейчас.
Спасибо, что ты ждал меня все эти сраные четыре месяца. Теперь-то мы будем вместе.
Н.
В Питтсбурге 06:20 pm, 51° F.
В простудной, жирной темноте жидкокристаллический монитор бил в глаза слишком ярким и яростным квадратом, каждая буква, оглушительно четкая, впечатывалась в самый мозг. Паша тер глаза, которые ему самому теперь казались кроличьими. Шел восьмой час утра. Свет в офисе решил не включать, и проспект под окном тек мутноватым, чуть заторможенным потоком.
Он почему-то не заходил домой. Весь остаток ночи шатался по хрусткому городу, пытаясь понять, как же все так получилось, и понимал только то, что во всех играх они зашли слишком далеко.
Судьба Данилы так и неизвестна, а на мобильнике его шли гудки, вежливым двуязычием пресекаемые. Олю, заплаканную, посадил в такси, она назвала водителю Красный Ключ, и неизвестно, чем ее там встретят. «И это все из-за него», — проговаривал мысленно Павел с ледяной четкостью, наблюдая, как Максим — узнал его еще по голосу в коридоре, а теперь по силуэту в ребристо застекленной двери, — удивленно возится с замком, потом заходит, включает свет.
