Джейку было двенадцать, когда предки развелись и мать переехала в Шотландию. Большая разница в возрасте, поначалу пленительно возбуждающая, позже превратилась в пытку. Бросив престарелого мужа, мать облегченно вздохнула, а Джейка сбагрили в интернат, о чем Зоя не позволяла ему забыть, да он и не смог бы.
В день инцидента с отверткой Джейк, выпив глоток ритуального бренди, уже хотел откланяться, но Питер заговорил о сквернословии:
— Знаю, твое поколение иначе к этому относится, но меня брань задевает. Мне не нравится твое богохульство, ибо оно оскорбляет мою веру, а твоя ругань свидетельствует о девальвации ценностей.
— Каких еще ценностей, папа?
— Не понимаешь. Речь, то бишь язык, являет собой наиболее организованное, культурное и разумное выражение человеческой природы. Сквернословие же — брешь, скудоумие и полная противоположность порядку, разумности и культурному поведению, кои оно желает разодрать в клочья.
— Ага. Вот только я не особо верю в порядок и разумность.
— Полагаешь, следует сдаться? Пусть все летит в тартарары?
— Отнюдь. Я хочу сказать, что мы не всегда разумны. Сквернословие, как ты его называешь, есть выражение того, что скрыто под нашей разумностью.
— Ну вот, в одном мы сходимся! Брань суть призыв к подсознанию, смерти и распущенности.
— Каковые подспудно есть во всем, не так ли?
— О смерти ты понятия не имеешь, сынок. Ни малейшего, — пригубив коньяк, усмехнулся Питер, но затем себя укорил: — Извини. С моей стороны это не по-мужски.
— Что? Да расслабься ты, пап! Пойми, через ругань выпускают пар. Это предохранительный клапан.
— Тут мы не сойдемся.
Джейк встал, собираясь уходить. Глядя друг другу в глаза, обменялись твердым рукопожатием — так учил Питер: пожимая руку, смотри человеку в глаза. А вот Зоя и Арчи при встрече и расставании тепло обнимались. Подобает ли мужчине этакая нежность? — думал Джейк. Но вскоре не сопротивлялся, когда Арчи прижимал его к груди. С отцом же он всегда ограничивался мужским рукопожатием; ни тот ни другой не помышлял об объятьях.
Но сейчас, когда он видел отца на больничной койке, хотелось его обнять. Обнять того, кто необъяснимо, вопреки своим жизненным принципам, вдруг стал материться.
Питер приподнял голову:
— Слыхал, Чарли накрылся? Несчастный мудила.
— Чарли?
— Спекся. Жаль. В стычке он молодчага. Видел эскарп, где мы прошли?
— Эскарп?
— Господи, сколько уж хожено! В скалах над пещерой есть выступ. Если найдется лишний человек, там надо оборудовать пост. Именно там, блядь!
— Папа…
— Не обсуждается на хер! Это тебе не сраная высотка. Присмотри. Когда вернемся, мне придется известить сволочную женушку Чарли. Если вернемся. Все из-за этой мандавошки, понимаешь ли.
Джейк положил на тумбочку виноград и ячменный взвар, что принес больному.
— Виноград? — удивился Питер. — Где достал, ведь не сезон?
— В супермаркете, папа.
Питер потянулся поправить очки и не нашел их — сложенные, они лежали на тумбочке. Он хотел что-то сказать, но тут в палату вошла сестра и с изножья кровати сняла процедурный график.
— Нехер всяким блядям тут шастать!
— Тише, мистер Беннетт, — строго сказала сестра. — Давайте не будем.
— Вышвырни эту суку, Джейк! Знаешь, если армейские сапоги тачать из манды, им не будет сносу.
— Ради бога, извините, — сказал Джейк. — Можем переговорить?
Выйдя в коридор, они прикрыли дверь в палату.
— Знаете, подобных слов я от него не слышал.
Дородная медсестра с коровьими глазами глянула из-под обесцвеченных кудряшек, ниспадавших на лоб:
— Пустяки, и не такое слыхала.
— Правда? Мне не доводилось.
— Ну вот, услышали.
— Он словно путешествует во времени и вновь оказался на войне. Опять воюет. Действие лекарств?
— Да нет. Рак разрушает костную ткань, через кровоток кальций попадает в мозг. Он не всегда такой. Чаще очень милый.
— Слава богу. Я захватил бутылку бренди. Понимаю, это запрещено, и все-таки… можно ему чуть-чуть?
— Я ничего не видела.
— Спасибо вам.
«Медсестры и солдаты, — подумал Джейк. — Все видят, но притворяются слепыми».
В войну Питер служил в спецназе. Офицер элитного десантного подразделения, зимой 1944/45-го в горах Северной Италии он руководил спецоперацией в тылу противника. Тридцать два парашютиста десантировались средь бела дня. Их задачей было привлечь внимание и, сымитировав мощный десант, оттянуть на себя вражеские войска, мешавшие продвижению союзников. Операция прошла успешно, немцы опрометчиво перебросили свои части.
Стояла лютая зима, десантники вступали в рукопашные схватки с итальянцами и немцами. Из тридцати двух человек вернулись восемнадцать, хотя Питер всегда иначе это излагал: потери составили четырнадцать отменных солдат. И вот, неведомым образом он вновь очутился в заснеженных итальянских горах.
Джейк вернулся в палату. Отец вроде бы заснул. Достав из пакета бутылку бренди и два картонных стаканчика, Джейк поставил их на тумбочку, а сам присел на пластиковый стул в изголовье кровати и, сложив руки на коленях, вгляделся в лицо спящего отца.
Минут через пять Питер открыл глаза:
— Свяжись с дядей Гарольдом. Давным-давно я одолжил ему пару тысяч. Получи. Мне без надобности, а тебе пригодятся.
— Гарольд давно умер, папа. Очень давно.
— Умер? — Питер приподнял голову.
— Пятнадцать лет назад.
— Господи, и никто мне не сказал! Вряд ли мы получим долг.
— Бог с ним, папа.
Питер сморщился:
— Пожалуй, съем виноград.
— Не волнуйся, мытый. — Джейк подал виноградную кисточку.
Питер откинулся на подушку и, уставившись в потолок, стал медленно пережевывать ягоды. Прошло минут двадцать.
— Где Чарли? — вдруг спросил он. — Я с ума схожу от беспокойства.
— Чарли нет, папа.
— Как нет? Минуту назад он был здесь.
— Пап, послушай. Ты в больнице.
— Что?
— В Уорикской больнице. Проходишь курс лечения от рака и скоро поправишься.
— Что?
— Завтра со мной придет Зоя.
— Зоя? Она твоя жена.
— Правильно.
Скривившись от усилия, Питер сел в кровати и огляделся, словно впервые видел свою палату.
— У меня рак.
— Да, папа. Но ты выздоравливаешь.
— Лгун.
— Правда. Только что я говорил с медсестрой. Глянь, я принес тебе коньячку. Хорошего.
— Коньяк? Ты золото, сын. Чистое золото.
В щедрую меру наполнив стаканчики, один Джейк передал отцу, и тот сделал добрый глоток. Дверь распахнулась.
В палату мячиком вкатилась бальзаковского возраста стриженая дама в темном обтягивающем жакете и столь же тесной юбке, украшенной широким малиновым поясом. Притиснув к груди папку с зажимом, она безостановочно щелкала шариковой ручкой. Лицо ее обладало подвижностью мима.
— Приве-ет! Приве-ет! — пропела дама. — Как мы себя чувствуем?
— Спасибо, хорошо, — ответил Джейк.
— Чудненько, славненько! А я принимаю заявки для УБР.
— Заявки?
— Что это за лярва? — рявкнул Питер. — Какой распиздяй ее впустил?
Окоченев лицом, дама вперилась в Джейка:
— УБР — это Уорикское Больничное Радио. Вечером будет концерт по заявкам, я составляю список.
— Прошмандовка ты безмозглая!
— Отец любит Синатру. Что-нибудь в этом духе.
— Слыхала песенку «Мы с тобой в свинцовой лодке»? Нет? И я не слыхал, падла. Тебе сгодится гроб в форме игрека. Манда!
— Его зовут Питер Беннетт. Он бы хотел услышать «Нежные силки любви».
Дама аккуратно записала:
— Нежные… силки… любви. Люблю эту вещь. Ну что ж, чудненько, славненько! Пока, мальчики!
Питер уже надел очки и, поправив их на носу, презрительно сморщился на ее яркий пояс.
— Спасибо, — сказал Джейк. — Отец будет доволен.
— Хрен с ней, с этой поблядушкой, — после ухода дамы буркнул Питер. — Хочу кое-что сказать. Нагнись.
Джейк пригнулся; отец поманил, мол, ближе, и, сжав пальцы, прошептал:
— Припасы на исходе. Больше сброса не будет. Определенно. Наш единственный шанс — перейти через хребет.
— Знаешь…
— Молчи и слушай. Пулеметы и боезапас оставим партизанам. Фрицы решат, мы еще здесь. У Чарли гангрена, он и шагу не ступит. Отличный парень, я его люблю, но… ты понимаешь, что мне придется сделать.
— Папа…
— Иного выхода нет, сынок, — скрипнул зубами отец. — Нет выхода.
Откинувшись на подушку, в явной муке Питер захрустел пальцами.
Джейк прокашлялся:
— Это я возьму на себя, папа.
— Что?
— Улажу с Чарли.
— Не пойдет. Полная хрень. Здесь я командир, это мой долг.
— Я обо всем позабочусь.
— Не сметь, это приказ! Я в ответе, не ты!
Питер бешено выкатил глаза, и впервые в жизни Джейк понял, какой беспощадной решимостью наделен его отец.
