– Алле! Ольга? Это Александр Маркович! Скажи мне одну вещь! У тебя есть совесть?
– Господи, Александр Маркович, здравствуйте! Как вы? – ахнула моя мама.
– И ты еще имеешь наглость спрашивать, как я? Ты знаешь, сколько мне лет? Почему я, старый больной еврей, должен тебя разыскивать?
– Простите, Александр Маркович, Бога ради. Я просто замоталась.
– Ага, на много лет. Короче, ты мне нужна. Приедешь завтра. И не говори мне, что ты не можешь. Я никогда ни о чем тебя не просил.
На следующий день мы поехали к Александру Марковичу. Меня девать было некуда.
Он открыл дверь и остался стоять на пороге. Смотрел на меня.
– Девочка, ты очень похожа на свою бабушку, – сказал наконец Александр Маркович. – Ольгуша, тебе нужно рожать девочек!
– Здравствуйте, Александр Маркович, я ужасно рада вас видеть, – сказала мама.
– Прекрати. Не надо рассказывать мне, как ты рада. Заходите, заходите...
Мама снимала пальто, раздевала меня и смотрела на старого друга бабушки. Он очень постарел – она действительно пропала на много лет.
– Ну что? Что ты на меня уставилась? Да, я старый и страшный, – прикрикнул он, – как там Мария?
– Замуж вышла, – ответила мама.
Александр Маркович сел на стульчик в прихожей.
– Судя по твоему тону, не за Георгия, – совсем по-бабьи ахнул он.
– Не за него, – кивнула мама.
– Ты знаешь, а я ее понимаю, – вздохнул старик.
– А я нет, – огрызнулась мама.
Они сидели на кухне и пили чай. Меня отправили гулять по квартире.
– Ольгуша, я хотел тебя попросить... мне недолго осталось...
– Ой, да перестаньте вы!
– Не перебивай. Я знаю, что говорю. Из ума еще не выжил. Я скоро умру... я тебя прошу, девочка, присмотри за Гошей. Он у меня такой... неприспособленный к жизни.
– Кстати, а где он? – спросила мама.
– Я его отправил в магазин и в аптеку. Хотел с тобой спокойно поговорить. У него же никого, кроме меня, нет. Я думал, он к матери поедет, а Гошенька... отказался. У него же даже девушки нет... Ольгуша, умоляю, смотри, чтобы он не наделал глупостей.
Александр Маркович сказал это так, как говорят мамы о своих малышах, – как будто он боялся, что Гоша потянет в рот какую-нибудь гадость.
– Да, и вот еще. Это тебе. – Старик протянул коробочку.
– Что это? – спросила мама.
– Подарок. Для Машеньки.
Мама открыла коробочку – в ней лежали ложечка и вилочка.
– Это еще мои, – сказал Александр Маркович, – хранил для внука или внучки, но теперь уже не дождусь.
– Лучше бы вы мне квартиру завещали, – буркнула мама, – у Машки уже давно все зубы вылезли.
– Не будь злюкой. Не верю, – улыбнулся Александр Маркович.
– А вы не говорите ерунды. Вам еще жить да жить, – рассердилась мама.
Александр Маркович улыбнулся.
– Все, в следующие выходные я приезжаю и навожу тут у вас порядок. Заодно и окна помою.
– Ольгуша, может, не надо? – сказал он. – Вдруг я увижу, что там, на улице, и расстроюсь? Я ведь почти ничего не вижу. Вот твой номер только с четвертого раза набрал.
– Тогда нужен врач. Вы когда были у врача?
– Если только патологоанатом... – улыбался он.
– Давайте съездим к окулисту. Наверняка можно что-то сделать.
– Я бы на твоем месте беспокоился о гробовщике и нотариусе...
– Я вас умоляю...
– Ольгуша, ты же и сама прекрасно знаешь – меня не возьмется никто оперировать. Мне много лет. И слабое сердце.
– Вы не врач. Когда мне это скажет врач, тогда я от вас отстану.
На следующие выходные мама приехала наводить порядок. Так, как она любила, – выбросить весь хлам, все отмыть с хлоркой и перестирать с синькой. Александр Маркович смотрел на нее и улыбался, как улыбаются маленькие дети, когда им хорошо – всем лицом сразу. И видно, что им хорошо.
Гоша пришел к вечеру.
– Гошенька, посмотри, кто у нас! Ольгуша с Машенькой. Я тебе о них рассказывал. Ольгуша тебя совсем маленьким помнит.
– Здравствуйте, – поздоровался Гоша.
Мама вытерла руки и посмотрела на него сверху вниз. Он оказался совсем не таким, каким она себе представляла. Самый обычный молодой человек.
Вечером мама вышла покурить на лестницу. Гоша вышел с ней.
– Ну а вообще как у тебя дела? – спросила мама.
– Теть Оль, я не могу больше. Понимаете? Совсем не могу. – Гоша бросил сигарету. Он говорил, как будто хотел побыстрее выговориться. – Мне тяжело с ним. Знаете, что самое ужасное? Он ночью ходит в туалет. Встает, ищет тапочки, бурчит под нос, шаркает, когда идет по коридору, и не закрывает дверь в туалет. Я не могу слышать, как он справляет нужду. Не могу, и все. Я его просил закрывать дверь, а он все равно не закрывает. Я просил его не шаркать, а он шаркает. Я не могу потом уснуть. А в шесть утра он встает и начинает греметь на кухне посудой. Мне кажется, я сойду с ума. Что мне делать? Это ужасно? Он ведь мой отец...
– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
Мама привезла Александра Марковича в больницу. Когда врач, кандидат наук, говорил о возрасте, риске хирургического вмешательства и целесообразности проводить операцию, Александр Маркович улыбался и кивал. Мама сидела злая.
– Вы можете попробовать уколы, – сказал врач, – может быть некоторое улучшение.
– Да, – сказала мама.
– Нет, – сказал Александр Маркович.
Александра Марковича хоронили втроем – Гоша, моя мама и Первая Скрипка, которого мама с Гошей вели с двух сторон под руки.
– Старики уходят, – говорил он, – один за другим. Наше поколение. Я на кладбище хожу, как на работу. Провожаю, провожаю...
Нет, Александра Марковича провожали четверо. Мама взяла меня на кладбище, потому что опять некуда было деть.
– Вы не присмотрите за девочкой? – спросила мама у продавщицы кладбищенского магазинчика, в котором продавали цветы. Мама протянула ей три рубля. – Я ненадолго. Не хочу ее туда вести.
– Оставляйте, – разрешила продавщица.
Она выдала мне букет искусственных цветов и ушла к покупателям. Я пошла сажать цветы на могилы. Ведь не на всех могилах были цветы. Я решила, что это некрасиво. Ходила и втыкала пластмассовые розы в землю.
Мама вернулась. Продавщица уже успела про меня забыть.
– Маша! Маша! Маргарита! – кричала мама на все кладбище, бегая между могилами.
Навстречу ей шла похоронная процессия.
– Я дочь потеряла! – кинулась к ним мама. – Здесь!
«Бедная, бедная женщина», – думали люди.
– Все мы теряем близких, – сказала маме женщина в черном платке.
– Тьфу, я ее по-настоящему потеряла! – заплакала моя мама.
«Бедная, бедная женщина. Дочь потеряла», – думали люди.
Мама нашла меня у старых захоронений. Я сажала на могиле настоящие цветы. Рядом на кованой лавочке сидела бабушка и вытирала платком лицо. Потом тем же платком вытерла портрет мужчины на могильном камне. Я с увлечением рыла лопаткой ямки и поливала рассаду из большой лейки.
– Манечка! – охнула мама. – Что ж ты делаешь?
– За могилкой ухаживаю, – ответила я.
– Пойдем скорее, – позвала мама.
– До свидания, – сказала я бабушке.
– До свидания, девочка, – отозвалась бабушка. – Лешенька, я уже тоже пойду, хорошо? А то пока автобус, пока дойду... – обратилась она к портрету и начала собирать утварь.
– Теть Оль, можно я к вам приеду, – позвонил Гоша моей маме.
– Зачем? – Мама, как всегда, была завалена работой.
– Я это... хочу вам... девушку... в общем... показать... как она... вам... я... у меня же... папа...
Гоша привел Наташу.
Мама без особой радости накрыла на стол. Она держала слово, данное Александру Марковичу, – «присмотреть» за Гошей.
Все расселись.
– А Наташа ремонт начала делать, – сообщил Гоша, – обои вот решили поменять... И пол тоже...
Мама сидела, сдвинув брови. Гоша нервничал, не зная, как реагировать.
– Слушайте, – вдруг очнулась мама, – а поживите здесь неделю? А то мне Машку не с кем оставить. А у меня командировка.
С кем меня только не оставляли... У мамы были дежурства или командировки. А садик вечно был закрыт на карантин.
Чаще всего со мной сидела мамина знакомая – горбатая лилипутка Ирочка. Она была ненамного выше меня, и я любила кататься у нее на горбу. Она лихо забрасывала меня на спину, кричала «иго-го» и скакала по комнате. Только просила: «Отпусти горб, держись за шею». Кстати, я ее считала красивейшей из женщин и очень хотела быть на нее похожей.
Однажды я потеряла любимую игрушку – маленькую собачку. Искала везде. Плакала горько и безутешно.
– Не плачь, – сказала Ирочка, – сейчас найдем.
Она села в углу комнаты и прошептала:
– Поиграй, поиграй и отдай.
– А ты кому говоришь? – спросила я.
– Домовому, – ответила Ирочка.
Вечером я нашла свою собачку на своей кровати за подушкой, хотя днем переворошила все – ее там не было. После этого случая я специально прятала вещи, чтобы Ирочка опять позвала домового. Я думала, что увижу его.
А однажды мама отдала меня «напрокат» своему другу дяде Леше, а сама уехала. Дядя Леша делил имущество бабки-покойницы, на которое претендовали еще трое родственников. Дядя Леша хотел обойтись мировым соглашением и играл роль отца-одиночки, а меня демонстрировал в качестве «дочки». Я была симпатичной девочкой, с косичками, бантиками, большими влажными глазами, как у подбитой лани (выражение дяди Леши). Дядя Леша рассказывал родственницам о том, как умерла его (мифическая) жена и он остался один с дочкой на руках и как ему тяжело и как он меня любит и больше никогда не женится. У меня слезные каналы расположены близко, а воображение хорошее, и в этот момент я начинала вполне натурально рыдать, представляя себе умершую маму и дядю Лешу в роли папы. Родственницы кинулись меня успокаивать и отдали спорное имущество дяде Леше. Даже свое предлагали, но он благородно отказался.
