Большая серая глыба твердого и звонкого, как металл, пегматита. Пыль веков впиталась в его кожу. Камень пролежал в степи десятки тысяч лет.
Я вот думаю: неповторим поэт, но еще больше неповторимы, неподражаемы люди, ради которых он работал. Сколько счастья, должно быть, испытал Володя, когда видел на концертах их глаза, слышал их дыхание, когда каждое слово его, как семя, падало в готовую животворить почву. Это из-за них так обострено было в нем чувство Родины. Он в своих стихах не признавался ей в любви — это удел рифмоплетов, — он боролся за нее. Потому-то так непримиримо ненавидел он все, что мешало его согражданам свободно жить и свободно дышать.
Но вернемся к камню. Его надо было доставить в Москву.
Это целая эпопея — в ней было занято много людей, они использовали свои отпуска, на собственные деньги наняли «КамАЗ», подъемный кран. Экспедиция отправилась к озеру Балхаш, камень погрузили в грузовик, через несколько дней он прибыл в Москву. Его сгрузили во дворе Театра на Таганке. Там он и лежит до сих пор. А на Ваганьковском стоит другой памятник. Спеленутый, как бы вырывающийся из пут Высоцкий, с непохожим на Высоцкого лицом. Над головой гитара, как нимб. За спиной — морды коней, хрипящих, рвущихся к пропасти… Яркая бронза, грандиозные размеры… Как тут не вспомнить его стихотворение «Монумент», где он словно предвидел ситуацию.
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли…
Только с гипса вчистую стесали
Азиатские скулы мои…
Саван сдернули — как я обужен…
Неужели такой я вам нужен?
Он умер рано.
Впрочем, как посмотреть… он жил в таком темпе, так полно проживал отпущенное ему время, оставил такой след в театре, так ярко вспыхивал на экране и, главное, оставил столько стихов, которые навсегда «останутся в строю» — нет, такую жизнь нельзя считать короткой!
Сидим с Володей на кухне в его новой квартире на Малой Грузинской. Володя заваривает чай. В те времена хороший чай был редкостью. Пили свой: грузинский, индийский «Три слона». Лучшим почему-то считали краснодарский чай. Да где его достанешь?
Володя привозил чай отовсюду. Все полки на его кухне были уставлены железными разноцветными коробками с чаем. Запах на кухне был потрясающий. Словно попал в знаменитый чайный магазин на Кировской, напротив Главпочтампта.
Пьем чай, болтаем. Забежал на огонек сосед сверху — Никита Михалков. Только что вернулся из Тегерана, с кинофестиваля. Рассказывал об Иране, о своих встречах с шахом, с шахиней… мы слушали раскрыв рот…
Никита ушел. Володя закрыл за ним дверь, вернулся на кухню и сказал:
— До чего талантлив, собака! Все наврал, а как интересно!
Он и сам был такой. Если что-то рассказывал из жизни, из увиденного или услышанного, обязательно привирал, добавлял что-то от себя, дофантазировал, превращал рассказ в художественное произведение, в законченную миниатюру.
Помню его рассказ о грузчике.
«Был у нас в театре один грузчик. Вечно пьяный. Так у него был вестибулярный аппарат устроен — если трезвым понесет ящик со стеклом, обязательно разобьет. Буфетчица это знала, сразу наливала ему.
Однажды по пьянке отрубил себе кончик пальца. Отвезли его в больницу, зашили. Прошло месяца четыре. Стоит он у буфетной стойки, вдруг обратил внимание на палец. Задумался.
— Нюра, а где у меня палец-то?
— Да ты что, Николай! Забыл? Ты ж отрубил его. В больницу тебя возили, мы все волновались за тебя…
— Да? — мучительно думает, потом, через большую паузу: — А может, это у меня с войны?..»
Рассказ, конечно, актерский — Володя смешно показывал этого пьяницу. В нем, Высоцком, Поэт и Артист квартировали на равных.
Но вот что любопытно. Когда Высоцкого не стало, я рассказал ребятам с Таганки про эту сцену — никто не мог вспомнить такого грузчика. То есть его попросту не было!
Наврал! Придумал, сочинил. Может быть, не «от начала до конца» — вероятно, где-то встречал подобного типа. В результате получилась прелестная миниатюра.
Таких, взятых из жизни, «наблюдений» у него было много.
«Сидит здоровенный мужик на пляже, читает книжку. Красивый, молодой парень с мощным торсом, эдакий Голиаф. Рядом загорает миленькая девица, бросает на него взгляды, повернется и так и эдак, спустила с плеч бретельки лифчика, села, придерживая руками полную грудь. Он на нее — ноль внимания. Тогда она сама:
— Простите, что вы читаете?
Закрыл книжку, прочел на обложке, чуть ли не по складам:
— Прес-туп-ление и на-ка-зание.
— Страшно?
Посмотрел на нее снисходительно:
— Меня хер напугаешь».
Или еще:
«Идет девка-баскетболистка по улице. Краси-и-вая! Но уж шибко велика. Идет широким солдатским шагом, размахивая руками. Слегка, сгибом локтя, задела встречного мужичонку, не заметила даже, а мужичонка чуть не упал, развернуло его на 180 градусов.
Посмотрел ей вслед и со смесью негодования и восхищения выругался:
— У-у, пидараска!»
Всего уже не помню, не записывал, дурак. Да и кто знал! Володя был на два года моложе меня, по законам бытия я должен был уйти раньше. Но жизнь вон как распорядилась.
Январь 1967 года. Идет озвучание фильма «Вертикаль». Сдали мы его 31 декабря 1966-го (как и положено по плану), но на самом деле фильм не готов; здесь, в Ленинграде, идет озвучание и досъемки — втайне от Госкино.
Без четверти двенадцать ночи мы с Высоцким вышли из «Ленфильма» к стоянке такси — она напротив. Мороз. После полуночи он начинает набирать обороты. Мимо проносятся десятки машин с зелеными огоньками. Или не останавливаются или… «В парк!» — кричит шофер. Ног, обутых в полуботиночки, уже не чувствуем. Часа через полтора нас подобрал какой-то грузовик.
В гостинице «Выборгской», конечно, ни чая, ни рюмки, ни горячей воды. Проклиная страну, город, Софью Власьевну (советскую власть), залез в кровать, натянул на ноги шерстяные носки, закутал их в свитер, залез под одеяло…
Утром стук в дверь. Володя. С гитарой. Сел на краешек кровати, тронул струны. «Слушай».
В Ленинграде-городе
Как везде такси.
Но не остановите,
Сколько ни проси…
Ну и так далее. Песня теперь известная. Иногда и так рождались его песни.
В 1967 году на экраны вышел фильм «Вертикаль», наш с моим товарищем Борисом Дуровым, дебют, дипломный фильм. Картина пользовалась успехом у зрителей, особенно у молодежи. Увеличился приток в альпинистские лагеря. Многие наши знаменитые горовосходители признавались, что их спортивную судьбу определил фильм «Вертикаль».
Высоцкий стал известен всей стране. До этого он был знаком узкому кругу, «продвинутой», как бы нынче сказали, публике. Теперь же его все услышали и увидели. Вышла маленькая пластинка с песнями из фильма. Сначала гибкая, потом твердая, потом большая. Популярность его перешагнула через Уральский хребет и докатилась до Тихого и Северного Ледовитого океанов. Страна узнала своего героя.
И вот в августе 68-го стоим мы с Высоцким на перроне красноярского вокзала у поезда Красноярск — Новосибирск. Он в том году снимался в фильме «Хозяин тайги» под Красноярском, я ездил к нему в гости — поохотиться, потрепаться, словом, отдохнуть.
У дверей вагона две молодые девушки-проводницы. Практикантки. Володя говорит:
— Девчонки, все равно у вас вагон пустой, дайте нам отдельное купе.
— Хорошо, — отвечает одна, — но тогда — я вижу, у тебя гитара, — споешь нам.
Поезд тронулся. Девчонки разнесли чай, раздали белье и пришли к нам в купе. Сели напротив.
— Что вам спеть? — спрашивает Володя.
— Из «Вертикали» знаешь? — говорит одна.
— Знаю.
— А он похож на этого бородатого-то, — говорит другая.
Володя снимался в «Вертикали» в роли радиста. Борода, усы, хрен идентифицируешь с сидящим напротив молодым, спортивного вида юношей.
Володя пел чуть ли не всю ночь. Сначала из «Вертикали», потом другие песни, потом только что сочиненную «Баньку». Утром девчонки еле растолкали нас.
— Вставайте, мальчики, — Новосибирск!
Так и не узнали бедные девочки, с кем они ехали в ту ночь.
Высоцкий и Чарльз Бронсон
В конце 70-х Володя много путешествовал за рубежом. Однажды приехал с Лазурного Берега, рассказывает:
— …Выхожу на балкон, смотрю — внизу, у входа в отель, стоит живой Чарльз Бронсон, мой любимейший артист… Спускаюсь бегом по лестнице, подхожу к нему и на жуткой моей смеси французского с английским пытаюсь объяснить, что я, мол, тоже артист, и как мы в России любим его… Он смотрит на меня злыми глазами, буркнул что-то, типа «как вы мне все остохренели!», повернулся ко мне спиной и ушел. А я стою как оплеванный.
