Того боцмана давно нет в живых, но Яцек помнит, как слушал его, помнит худое морщинистое лицо в зеленоватом отсвете эхолота.
– Видишь ли, сынок, – говорил он спокойно, – возвращается человек после долгих месяцев разлуки домой, и всю неделю ему так, будто каждый день Сочельник. Разве что без елки и колядок. Празднично, все к тебе нежны, хотят обрадовать и относятся к тебе как к подарку, который нашли под елкой. Но потом Сочельник кончается и на смену празднику приходят будни.
Для них это нормально. Но не для тебя. У тебя столько несделанного в так называемой повседневной жизни, что ты начинаешь поспешно и жадно наверстывать. Тебя никто не просил, а ты проверяешь у детей тетради, достаешь их без спросу из ранцев, ходишь к учителям в школу, а никто тебя там не хочет видеть, и тем более разговаривать с тобой, наконец, хочешь погонять с сыном мяч во дворе, а на этом дворе конец января. А кроме того, хочешь каждый вечер появляться с женщиной в обществе и ложиться с ней в постель. Но тебе невдомек, что у нее тянет низ живота, потому что приблизились ее дни, что она никакая возвращается с работы, что она на очередной диете, уже привыкла к стакану зеленого чая с лимоном и обезжиренному йогурту, а не к обильному ужину, привыкла к вечернему сериалу по телевизору и спокойному сну без храпа в большой пустой кровати в спальне с открытым окном и со шкафом, где нет ни единой свободной полки, куда ты мог бы положить свои пижамы и белье.
Распаковали тебя, сынок, словно подарок из-под елки, немножко поиграли тобой и поставили в угол, потому что у них есть дела и поважнее. Они тебя любят, но любят тебя отсутствующего. Такого, который звонит время от времени, приезжает с подарками, присылает красивые открытки из Макао близ Гонконга, появляется в их жизни с кратким визитом. А если визит затягивается, ты просто начинаешь им мешать. Но поскольку ты, сынок, не обычный гость, который из удобства или по расчету забыл и остался слишком надолго, а отец, муж или жених, то нелегко сказать это тебе прямо в глаза. Но вот ты прозреваешь и видишь, как они втайне от тебя ждут твоего отъезда и как ты втайне от них ждешь своего возвращения на судно. И скучаешь. На этот раз по своей каюте, по коку, у которого подгорает яичница на двадцать первую неделю рейса, когда, если верить статистике, больше всего рыбаков оказывается под утро за бортом, по напряженному интересу, что на сей раз притащит трал из моря, а еще – по радости отрывать вечерами листки календаря. И когда ты думаешь об этом листке календаря, то ты, все еще пребывая у себя дома, на берегу, или лежа в постели рядом со своей женщиной, в этот момент замыкаешь цикл.
А ты, сынок, еще молодой. Ты вовсе не обязан ловить рыбу. Ты можешь выйти из этого цикла, разорвать этот круг, еще не поздно.
Однако Яцек не разорвал его. Впрочем, как и он сам. Рано или поздно каждый встречает своего мудрого боцмана, своего теоретика замкнутого цикла. Однако по-настоящему поверить в нее сможет лишь по прошествии многих лет. И очень часто оказывается, что уже слишком поздно разрывать этот замкнутый круг.
Яцеку всегда нравились дурные женщины.
Практикант сломал ногу, и ему пришлось пропустить один рейс. Пришлось ждать, пока нога срастется, а тем временем ходить на лоцмане, проводящем большие суда в порт. А потом предстояло вернуться на траулер, возможно, уже не практикантом, а младшим рыбаком. Так вот, в один из вечеров, пока он был на берегу, он познакомился с женщиной Яцека, когда по пьянке позвонил с товарищем в досуговое агентство в Свиноуйсьце. Такси привезло двух девушек. Лицо одной он помнил по фотографии, висевшей у Яцека над койкой. Он помнил также и стихи, которые Яцек иногда читал, когда напивался. А еще помнил, что не раз при этом Яцек плакал. Потому что практикант на лове рыбы столь незначительная фигура, что не только не имеет своего номера в очередности схождения на берег, но даже старшие рыбаки могут позволить себе не сдерживать слез в его присутствии.
Он наврал, что плохо себя чувствует. Обе девушки достались товарищу, который что-то бормотал по пьяни. Он допил свою рюмку водки, оставил свою часть денег и ушел.
– Босс, она меня бросит… Босс!!!
Они вышли в море из Галифакса в начале четвертого часа ночи. После шести часов и пятнадцати минут стоянки.
Он проснулся около восьми. С того момента, как вертолет канадской береговой охраны снял Яцека с борта и доставил в госпиталь в Галифаксе, он был в каюте один. Встал, взял свое одеяло, одеяло с койки Яцека, надел связанные Алицией теплые сине-зеленые носки, сунул в карман пачку сигарет и пошел на нос. Было ясно, что на место ловли они уже не успевают и сети до полудня не забросят.
Сел на палубе за якорной лебедкой, заслонявшей его от ветра. Здесь он не был виден с мостика. Оглядел горизонт. Всё серо. Закурил. Черный с проседью океан мерцал мертвенным металлическим блеском, словно ртуть. А надо всем – гигантский купол туч. Мрачно и темно. Все оттенки серого. Ветер толкал к самоубийству. Вот только мотор мешал. Бывают такие моменты, чаще всего после шторма и чаще всего в Атлантике, при мертвой зыби. После полудня. Когда тучи закрывают солнце, а серость воды незаметно перетекает в серость воздуха. Если перегнуться через борт, оторвать руки от перил, отдаться свободному падению и качке мертвой зыби и не слышать мотора, то молено и в этой серости испытать ощущение свободного полета. Состояние, когда время будто останавливается, а пространство теряет точку отсчета… Многим случалось переваливать за борт, входить в пустоту и тонуть в серости. Особенно легко на это идут, когда боль жизни убивает радость жизни. Делают это как бы случайно, потому что если не случайно – то это свидетельство поражения рыбака; вроде как неосторожно чуть больше допустимого перегнулись через борт, и всё – плеск и серость. Навсегда. Не дано еще названия ни этому феномену, ни состоянию человеческого духа, когда мертвую зыбь сменяет серость. Не прозвучал этот термин ни в науке психологии, ни под водку в каютах. Наверное, потому, что среди рыбаков мало ученых. И только позже, вечером, во время ужина в кают-компании, заметят, что кого-то не хватает. А где искать – неизвестно. Но на эту тему, как правило, не заморачиваются, а лишь делают пометку в судовом журнале, что «состав команды уменьшился», и посылают факс судовладельцу с просьбой сообщить семье.
Порой и ему в голову приходили мысли о самоубийстве. Но он не совершил бы его простым кувырком за борт. Ну разве что возле Кейптауна, Мавритании или Канарских островов. Только не здесь. Не у Ньюфаундленда. Вода здесь слишком соленая и температура ниже нуля, а он не выносит холода. Алиция просыпалась ночью и старательно укрывала его одеялом, чтобы он не мерз. Время от времени он выныривал из сна, открывал глаза, обнимал ее и целовал. А потом брал в ладони ее всегда холодные ступни. И так они часто засыпали. Очень беспокоились о том, что кому-то из них может стать холодно. В постели или в сердце. Вот почему он ни за что не перегнется через борт и не высунется далеко над холодными водами у берегов Ньюфаундленда. Если и умирать, то чтобы было приятно, так умирать, как больше всего нравится. Ведь это было бы последнее впечатление жизни.
Он думал о самоубийстве главным образом тогда, когда они возвращались на берег. Торжественно-возбужденные, все находились в ожидании, курили одну сигарету за другой, брились второй или третий раз в течение последних двух часов, проверяли, упакованы ли подарки, хоть те были упакованы и сложены в рундуках с самого входа в балтийские воды в датских проливах, а на него накатывала тоска по завершающемуся рейсу.
Четыре года назад он тоже брился два раза в течение двух часов. И так же перебирал давно уже упакованные подарки. И сжевал четыре жвачки, чтобы Алиция не почувствовала во время поцелуя, что они с Яцеком пили водку после завтрака. Подошли к пристани, а ее не было. После суматохи приветствий все разъехались, а ее все не было. Он позвонил ее матери в Познань. Никто не взял трубку. Через шесть часов на такси приехал ее брат.
Она взяла у брата машину. Хотела сделать сюрприз: забрать его прямо из Свиноуйсьце, привезти в Гданьск и познакомить с отцом. В Гданьске они должны были пожениться. Под Пилой грузовик с прицепом, избегая столкновения с автомобилем с погашенными фарами и с пьяным водителем, резко затормозил. Прицеп встал поперек дороги, но до того, как остановился, успел столкнуть «шкоду» Алиции с виадука. Полицейские говорили, что разбито было все, даже оба номера, а потому она наверняка не мучилась.
Он попросил ее руки только через пять лет знакомства, хотя вместе они стали жить уже через год встреч и через месяц после того, как он впервые увидел ее голой. Она тогда взяла его на выставку Уорхола в Варшаву. Сняли номер в гостинице. Она в полной темноте пошла в ванную, а когда вернулась, он искал часы, чтобы узнать, который час, и включил настольную лампу. Она стояла перед ним красная от стыда, а он, не в силах скрыть смущения, потупил взор. С этого вечера он почувствовал, что она и есть его женщина.
