Леночка оглянулась, не узнавая Витьку, и пошла быстрее. Витька поравнялся с ней. Она испугалась, подавшись в сторону.
— Ленка, это я, — сказал Витька.
— Господи!.. — выдохнула Лена. — Ты чего?
— Давай, я тебя провожу... — тоскливо предложил Витька.
— Не надо, — ответила Лена, отвернулась и пошла.
Витька потащился следом, сам не зная зачем.
— Отстань, — оглянувшись, сказала Лена.
— Ну, давай провожу... — промямлил Витька.
Лена попробовала бежать, но сразу перешла обратно на шаг. Почти заплакав, она снова обернулась.
— Служкин, будь человеком, отвяжись, — жалобно попросила она.
Витька не ответил и не отвязался.
Лена пошла дальше.
— Я позову кого-нибудь... — через некоторое время беспомощно пригрозила Лена.
— Так нет никого... — виновато ответил Витька.
Опять они шли молча.
— Уйди, уйди, уйди! — вдруг закричала Лена и все-таки побежала. Витька тоже побежал. Лена остановилась и разревелась. Витька затормозил поодаль. Он хотел ее утешить, но не знал как и не стал.
Они добрались до ее дома, потом до подъезда. Лена вошла в подъезд, а Витька остался на улице. Некоторое время он стоял под козырьком подъезда, но потом внезапно распахнул двери, влетел в подъезд и услышал шаги Леночки уже тремя этажами выше. В голове у Витьки что-то кувыркнулось, и он заорал на весь дом:
— Ленка Анфимова — ду-у-ура!..
В зеленоватом арктическом небе не было ни единого облака, как ни единой мысли. Серебряное, дымное солнце походило на луну, с которой сошлифовали щербины. Замерзшие после оттепели деревья в палисадниках переливчато вздымались хрустальными люстрами и свешивали в разные стороны ледяные гроздья отяжелевших ветвей.
Служкин запустил девятый «а» в кабинет и раскрыл классный журнал. В нем лежала иносказательная — чтобы не поняли другие учителя — записка, написанная им самому себе в прошлую пятницу.
— Так, — сказал Служкин, когда красная профессура, рассевшись, угомонилась. — У меня к вам, господа, вопрос: почему это вы всем классом в прошлую пятницу сбежали с урока, а?
— Кто? Мы?! — искренне изумились девятиклассники. — Это вы сбежали! Это вас не было! Мы ждали, мы стучались! И когда дверь пинали, вы тоже не орали! И в замочной скважине вас не было!
— Не было вас, — авторитетно подтвердил Старков. — Мы честно проторчали семь минут после звонка и только потом ушли.
— Почему же я, как пень, сидел весь шестой урок один?
— У нас география четвертым была! — закричала красная профессура. — А на пятом-шестом мы на физре, как сволочи, три километра бегали!
— Расписание-то изменили, — пояснил Старков.
— Посмотреть-то его не судьба была? — фыркнула Митрофанова.
— А у нас в учительской на расписании никаких перемен не было!.. — обескураженно развел руками Служкин.
— Ага, а мы виноваты, — расстроилась красная профессура.
— Ладно, не нойте, — махнул рукой Служкин. — Что делать будем, если так вышло? Есть три выхода. Первый — честно рассказать все Розе Борисовне, и пусть она решает. Второй — сегодня провести дополнительный урок. Третий — сделать вид, что «я не я, и лошадь не моя». Что предпочтете?
— «Лошадь»! — дружно закричала красная профессура.
— Роза Борисовна всех убьет, и вас, и нас, — рассудительно сказал Старков, — и заставит проводить все тот же дополнительный урок. А на него придет только полкласса, да и то вас слушать не будут. Так что лучше уж сразу «лошадь», Виктор Сергеевич.
— Тогда два условия. Первое: вы самостоятельно учите дома еще один параграф, и в следующий раз по нему — проверочная...
— Не пройдет, — прокомментировал Старков. — Никто учить не будет. А впрочем, мы никогда не учим географию, а все проверочные пишем на пятерки. Ладно, принимаем это условие. Давайте второе.
— Второе — чтобы об этом не узнала Роза Борисовна.
Волнение концентрическими кругами пробежало по классу и сошлось наконец почему-то на Маше Большаковой.
— Она не узнает, — чуть покраснев, пообещала за всех Маша.
В учительской Служкин оживленно пересказал историю своего договора с девятым «а» Кире Валерьевне.
— Знаешь, — поморщившись, сказала Кира, — я не люблю, когда мне показывают голый, грязный зад и при этом радуются.
Служкин осекся, помолчал и ответил:
— А я не люблю, когда ставят сапоги на пироги.
— Ты ничего не забыл? — холодно поинтересовалась Кира.
Служкин возвел глаза и начал вспоминать, загибая пальцы:
— Зубы почистил... Ботинки зашнуровал... Ширинку застегнул...
— А где журнал девятого «а»? — устало спросила Кира.
— Роза Борисовна забрала, — блекло ответил Служкин.
Вернувшись из школы домой, в дверях квартиры Служкин обнаружил записку от Сашеньки Руневой: «Витя! После того, что у меня случилось с Колесниковым, да еще при Будкине, я не знаю как, да и не хочу жить. Мне очень плохо, а ты исчез, не могу тебя найти. Я боюсь потерять последнее и самое дорогое, что у меня есть, — твою дружбу. Приди, пожалуйста, сегодня ко мне в управление. Если ты не придешь, значит, у меня все пропало». Служкин постоял у двери, размышляя, и пошел к Саше.
В шлакоблочном многоэтажном районе первый настоящий снег лежал ровными, чистыми плоскостями и выглядел искусственно, как штукатурка. Только в Старых Речниках, среди деревянных домов с их кривизной, прихотливостью и одушевленностью, среди мягких, глубоких и тускловатых красок, и ощущалась по-настоящему яркая ранняя зима. Снег не пропустил ни одного извива, ни одной выпуклости. И в нем еще не было густоты и ватности долгих холодов. Он был неуверенный, юный, и ранняя зима в деревянных кварталах казалась эскизом.
— А Руневой нету, — сказали Служкину в конструкторском бюро. — Там у нее в общаге что-то с водой случилось. Потолок, что ли, протек. Она на часик отпросилась, скоро вернется.
По обледеневшим ступеням железной лестницы Служкин спустился от заводоуправления на размашисто отведенный в сторону плавучий мост. Черная вода затона освежеванной тушей лежала между белых берегов. На зимовку в затон медленно, как похоронная процессия, заходил лайнер. Вода двумя желтыми, маслянистыми ломтями выворачивалась из-под его форштевня, а за кормой в такт стуку машины тряслась и клокотала оранжевыми комьями. Обводы корабля словно обострились от холода, как черты лица изголодавшегося, продрогшего человека.
Служкин отвернулся, спрыгнул со сходней на берег и пошел прочь вдоль самой кромки ледяного припая. Под каблуками хрустели тонкие льдинки, похожие на стрекозиные крылья. Ключики, пересекавшие пляж, превратились в застывшие, как Млечные Пути, разлохмаченные полосы неровного стекла. Служкин курил. Он не торопясь дошагал до вытащенного на берег бакена, что валялся на боку, словно покончивший самоубийством ржавый кит, и повернул обратно.
— Она позвонила и сказала, что сегодня уже не придет, — охотно пояснили Служкину в конструкторском бюро. — Говорит, всю комнату залило, она воду тряпкой в ведро собирает, чтобы вниз не протекло.
— Что ж, ладно, — пробормотал Служкин и отправился домой.
Едва он вошел в квартиру, заорал телефон.
— Витька, это ты? — раздался голос Ветки. — Ты чего, с ума сошел? Куда ты пропал тогда? Колесникова всю ночь дома не было! Мы бы с тобой так оторвались!..
В это время дверь открылась, и в прихожую вбежала Тата.
— Ветка, потом поговорим, — торопливо сказал Служкин и положил трубку.
— Папа дома! — ликующе крикнула Тата Наде.
— Ты рыбу коту купил? — не здороваясь, спросила Надя. — Нет? Своим ужином его кормить будешь. Пока не разделся, сходи в подвал, поищи его. Потом мусор выброси.
С ведром в руке Служкин вышел из подъезда. Он направился вдоль фундамента дома, кискиская в разбитые подвальные окна. Из одного окна в ответ раздалось задумчивое бурчание и скрежет когтей по водопроводным трубам. Служкин присел возле этого окна на корточки и позвал снова:
— Кис-кис-кис... Пуджик, гад... Кис-кис-кис... Ты чего сбежал? Кормят, что ли, плохо? Или дорогу домой забыл? Кис-кис-кис... Иди сюда, куда исчез?.. Кис-кис-кис... Опять пропал, сволочь... Кис-кис... Ладно — я, а ты-то чего выпендриваешься?
После школы Служкин пошел не домой, а к Будкину.
— Ты чего в таком виде? — мрачно спросил он Будкина, открывшего ему дверь в трусах и длинной импортной майке.
— Я же дома, — удивился Будкин. — А в каком виде мне ходить?..
— Как я — на коне и в броне, — пробурчал Служкин.
На кухне он грузно уселся на табуретку и закурил.
Будкин, хехекнув, продолжал поедание обеда — водянистого пюре из картофельных хлопьев. Больше он ничего не умел готовить. Чтобы было не так противно, Будкин закусывал шоколадными конфетами «ассорти» из коробки.
