Под крыльями самолета в противоположном направлении летел косяк розовых фламинго.
Стюардесса ловко выдвинула перед Исидором столик и поставила на него поднос с едой. Он приподнял металлическую крышку и увидел кусок мертвенно-бледной курицы, утопающий в каком-то пюре.
Что ж, цыпленок погиб напрасно. Он закопал его в пюре, положил сверху морковку вместо надгробия и закрыл контейнер.
А Лукреция хотела есть. Она проглотила обед, не обращая внимания на его внешний вид. Утолив голод, она посмотрела на объедки, оставшиеся после ее пира. Маленькие косточки, перемешанные с пюре, напомнили ей о палеонтологии. Лукреция отодвинула поднос и вытащила из сумки свой неизменный блокнот. Прочитала:
– Теория профессора Сандерсона: человек появился в результате болезни, вызванной вирусом внеземного происхождения.
Теория профессора Конрада: человек появился в результате случайной комбинации генов.
Теория доктора Ван Лизбет: человек появился в результате сознательной адаптации к изменениям климата.
Теория инженера Элюана: человек появился в результате необходимости превзойти остальных животных, чтобы добыть пищу.
Она замолчала. Оба обдумывали гипотезы. Метеорит. Случайность. Адаптация. Сверххищник.
Лукреция склонилась над десертом: коробочка была заполнена тягучим зеленоватым кремом, увенчанным вишенкой.
– Я не поняла разницы между Ламарком и Дарвином, – призналась она.
Исидор стал объяснять:
– Дарвин считает, что мы произошли от случайно изменившейся обезьяны. А Ламарк думает, что человек – это обезьяна, попытавшаяся улучшить себя.
Худой человек, сидевший рядом с ними и до сих пор не отрывавшийся от экономических и финансовых журналов, вмешался в их беседу:
– Извините, я случайно услышал ваш разговор, и хочу напомнить, что ваш Ламарк вдохновил странных русских ученых, вроде Лысенко. Чтобы проверить теорию Ламарка, он хотел заставить детей адаптироваться к невыносимым условиям жизни и посмотреть, передадутся ли выработанные таким образом характеры генетически. Теория эта скандальна. Воображать, что сыну автоматически передадутся знания отца, – это бессмыслица.
Седой пассажир в переднем ряду заерзал в кресле и повернул к собеседникам розовую физиономию.
– Я тоже вас слушал, и должен заметить, что и теория Дарвина спровоцировала немало катастроф. На дарвинизме основан фашизм, который утверждает, что одни расы имеют больше права на жизнь, чем другие. Естественный отбор, выбраковка более слабых особей ведет прямо к расизму!
Лукреции не приходило в голову рассматривать теории профессора Конрада и доктора Ван Лизбет с точки зрения политики. Она слушала, как спорят ее соседи.
Противник ламаркизма доказывал, что, если родители выучили английский язык, это вовсе не значит, что ребенок будет с рождения владеть английским.
Собеседник пожал плечами:
– Может быть, но, если я приеду жить в Англию, мои дети не только будут прекрасно говорить по-английски, они забудут, что их предки когда-то говорили по-французски. Это и называется адаптацией к окружающей среде!
Еще один человек встал с кресла по другую сторону прохода, чтобы присоединиться к разговору. На лацкане его пиджака блестел золотой крестик, из-под черного костюма виднелся белый воротничок священнослужителя.
– Здравствуйте. Я – отец Матиас, священник, – представился он. – Позвольте на секундочку ваш блокнот, – обратился он к Лукреции. – Я тоже хочу взглянуть на список теорий происхождения человека.
Девушка протянула ему блокнот, и он стал быстро перелистывать страницы.
– Рассмотрим ваши гипотезы, – предложил он миролюбиво. – Метеорит занес на Землю вирус? Это невозможно. При прохождении через слои атмосферы возникает такая высокая температура, что она разрушает любую форму жизни.
Дарвинизм? Если бы это было верно, обезьяны в зоопарках стали бы людьми.
Ламаркизм? Вы действительно можете поверить, что сложной ситуации достаточно, чтобы сделать людей умнее? В этом случае тюрьмы кишели бы гениями.
Сверххищник? Это значит, что акулы, гроза сардин, тунцов и осьминогов, акулы, у которых нет более сильного противника, должны, как мы с вами, обладать машинами, ружьями и телевизорами.
Дамы и господа, давайте говорить серьезно. В вопросе о происхождении человечества ученые буксуют, наука не может взять эту высоту.
– И что вы предлагаете? – спросила Лукреция, забирая блокнот, чтобы записать еще одну теорию, если, конечно, она прозвучит.
Священник безмятежно всем улыбнулся.
– Теорию, гораздо более простую. Бог. – Он сказал это так, словно сомневаться в этом мог только глупец.
Исидор Катценберг подумал, что и Галилей, наверное, так же спокойно пытался убедить инквизиторов в том, что Земля круглая. Со временем роли переменились. Теперь представитель церкви, как подрывающий устои первопроходец, выдвигает совершенно революционную теорию, которая настолько опережает эпоху, что не может быть понята современниками-мракобесами.
– Бог, – повторил он. – Бог – в основе всего. Кстати, все больше и больше ученых считают «гипотезу Бога» столь же обоснованной, как все эти якобы научные теории.
– Какая свежая идея! – иронически сказал дарвинист.
Не обратив внимания на кощунственную реплику, отец Матиас достал из внутреннего кармана пиджака Библию и начал читать вслух отрывки, которые казались ему особенно подходящими для понимания происхождения человека.
– «В начале Бог создал небо и землю… Бог создал животных. И увидел, что это хорошо… Бог сказал: создадим человека по нашему образу и подобию и пусть он властвует над рыбами морскими, птицами небесными, гадами земными… Бог сделал человека из пыли земной. Он вдохнул жизнь в его ноздри, и человек ожил».
– Да, красивая легенда… Но это всего лишь легенда, – добавил ламаркист.
– Бог сказал…
Раздался звуковой сигнал. Вспыхнули табло: «Погасите сигареты. Пристегните ремни». Баритон в динамиках попросил пассажиров занять свои места, самолет входил в зону турбулентности.
Священник все еще стоял у кресел Лукреции и Исидора. К нему подошла стюардесса и сухо попросила соблюдать правила. Она подтолкнула отца Матиаса к его месту и сама застегнула ремни безопасности.
Обиженный такой бесцеремонностью, отец Матиас с оскорбленным видом откинулся на спинку кресла, а самолет неожиданно провалился в стометровую воздушную яму. Пластиковые стаканчики на столиках опрокидывались. Упрямцы, которые, несмотря на предупреждение, продолжали стоять в очереди у туалета, пытались ухватиться за какие-нибудь ручки, не найдя их, валились на пол и катились по нему, набивая синяки. Некоторые стюардессы оказались на коленях пассажиров.
– Такое впечатление, что Бог не любит, когда о нем говорят, – весело шепнул Исидор. – «Не поминай всуе имя Господа твоего» – это ведь один из ваших принципов, отец? – сказал он священнику, сидевшему через проход.
Но отец Матиас закрыл глаза и погрузился в молитву, а ламаркист с дарвинистом, только что отвергавшие религию, казалось, были готовы последовать его примеру.
– На этот раз при обсуждении вопроса «Откуда мы?» спокойствие возмущено не обезьяной, – заметила Лукреция.
– А может быть, это обезьяний бог над нами подшучивает? – с иронией ответил Исидор Катценберг, оттягивая ремень, впившийся в его круглый живот.
Глядя в иллюминатор, журналист увидел, что небо совсем потемнело. Воздушные ямы следовали одна за другой, самолет крутило, словно носовой платок в барабане стиральной машины. Люди вскрикивали. По проходу катились бутылки. То здесь, то там открывались багажные отделения, вываливая содержимое на головы испуганных пассажиров.
Самолет ритмично опускался и поднимался. Ламаркист не смог удержать внутри себя курицу и пюре. Он едва успел нашарить в находившейся перед ним сетке бумажный пакет, которыми авиакомпания обеспечивала чувствительных пассажиров.
Дарвинист схватился со стоявшим в проходе человеком, который хотел занять его кресло. Двое мужчин, один сидящий, другой склонившийся над ним, тянули друг друга за воротники и молча боролись в самолете, то и дело проваливавшемся в воздушные ямы. Естественный отбор должен был определить сильнейшего, который и займет сиденье.
Священник продолжал молиться. Словно в ответ на его молитву, в динамиках раздался голос:
– Просьба сохранять спокойствие. Просьба сохранять спокойствие. Оставайтесь на своих местах. Мы проходим зону турбулентности.
Но сам голос совсем не был спокоен. Лукреция услышала в нем нотки паники и вцепилась в руку Исидора Катценберга. Дети плакали, собаки, тайно пронесенные в салон, повыскакивали из сумок и прибавили сумятицы.
В салоне мигали лампочки. Сотрясающийся самолет бросало в воздушные ямы, словно шлюпку в бушующем море.
Впечатанный в кресло Исидор, которому жир служил подушкой безопасности, был единственным, кого забавляла эта репетиция конца света.
