Мой Артур!
Вот наконец ты и дома. Время затягивает раны, хотя не избавляет нас от шрамов. В этом чемодане ты найдёшь все мои воспоминания — и о тебе, и до тебя, и те, о которых я не могла рассказать, потому что ты был ещё ребёнком. Ты увидишь меня другими глазами, ты многое узнаешь; я была твоей мамой, но я была и женщиной, со страхами, сомнениями, поражениями, сожалениями и победами. Чтобы давать советы, которыми я тебя щедро наделяла, я тоже должна была ошибаться, и со мной это случалось часто. Родители — это горы, на которые всю жизнь стараешься взобраться, пока однажды сам не заметишь, что играешь их роль.
Знаешь, нет ничего более сложного, чем вырастить ребёнка. Всегда стараешься поступать правильно, прекрасно зная, что беспрестанно ошибаешься. Для большинства родителей все сводится к любви, даже если иногда не можешь избавиться от доли эгоизма. Жизнь — вовсе не священнодействие. В тот день, когда я закрыла этот чемоданчик, я испугалась, что разочарую тебя.
Я не знаю, сколько лет тебе будет, когда ты прочтёшь это письмо. Я представляю тебя молодым красивым мужчиной лет тридцати, может, старше. Боже, как бы я хотела прожить эти годы рядом с тобой. Если бы ты знал, до какой степени мысль, что я не увижу тебя утром, когда ты открываешь глаза, не услышу звук твоего голоса, когда ты меня зовёшь, опустошает меня. Эта мысль причиняет мне большую боль, нем недуг, который уносит меня так далеко от тебя.
Я всегда любила Энтони настоящей любовью, но эта любовь так и не стала моей жизнью. Потому что я боялась — твоего отца, той боли, которую я могла ему причинить, боялась разрушить то, что я создала, боялась признать, что я ошиблась. Я боялась нарушить установленный порядок, боялась начать все сначала, боялась, что ничего не получится, что все останется лишь мечтой. Но не прожить эту любовь было кошмаром. Ночью и днём я думала о нём, и я его себе запрещала.
Когда твой отец умер, страх остался — страх предать, страх за тебя. Все превратилось в бесконечную ложь.
Энтони любил меня так, как любая женщина мечтает быть любимой хотя бы раз в жизни. И я не смогла вернуть ему эту любовь — из-за трусости. Я прощала себе слабости, я находила удовольствие в дешёвой мелодраме и не знала, что жизнь проходит слишком быстро, а я позволяю ей пройти мимо меня.
Твой отец был хорошим человеком, но Энтони в моих глазах был единственным: никто не смотрел на меня так, как он, никто не говорил со мной так, как он; рядом с ним ничего не могло случиться со мной, я чувствовала себя абсолютно защищённой. Он понимал каждое моё желание и не уставал выполнять их. Вся его жизнь была основана на гармонии, на теплоте, на умении давать. Он протягивал мне руку, а я искала смысл существования в борьбе и не умела принимать дары. Я струсила, я заставила себя поверить, что это счастье невозможно, что жизнь не может быть так сладка.
Единственную ночь мы занимались любовью; тебе было тогда пять лет. Я забеременела, но тогда не сохранила ребёнка. Я никогда не говорила об этом Энтони, но уверена, что он знал. Он всегда все угадывал во мне.
Возможно, хорошо, что все произошло именно так, — из-за моей болезни. Но я всё же думаю, что болезнь, может быть, не развилась бы, если бы я была в мире с самой собой. Все эти годы мы жили в тени моей лжи, я лицемерила с жизнью, и она мне этого не простила.
Вот ты и узнал намного больше о твоей матери. Я колебалась, говорить ли тебе, в очередной раз боясь осуждения. Но не я ли учила тебя, что худшая ложь — это ложь самому себе?
Существует так много вещей, которые мне бы хотелось разделить с тобой, но нам было отпущено мало времени. Энтони не стал тебе отцом из-за меня. Когда я узнала о своей болезни, было уже поздно отступать.
Ты найдёшь массу всего в неразберихе, которую я тебе оставляю, твои фотографии, мои, Энтони, его письма — не читай их, они принадлежат мне. Они здесь, потому что я не могла решиться с ними расстаться. Ты спросишь, почему нет фотографий твоего отца, — я порвала все однажды ночью — я была в гневе на себя…
Я старалась сделать лучшее из возможного, любовь моя, лучшее из всего, что могла сделать женщина, какой я была, со всеми своими достоинствами и недостатками; но знай, что ты был моей жизнью, всем её смыслом, самым прекрасным, что со мной произошло. Я молюсь, чтобы однажды и ты узнал это несравненное чувство — иметь ребёнка; ты многое поймёшь.
Моей самой большой гордостью было бы остаться твоей Мамой, навсегда.
Я люблю тебя.
Кили Артур сложил письмо и положил на чемодан. Лорэн увидела, что он плачет, подошла к нему и вытерла слезы кончиком указательного пальца. Удивлённый, он поднял глаза, и горе его было смыто неясностью её взгляда. Потом палец Лорэн скользнул к его подбородку и приподнял его. Артур провёл рукой по её щеке, потом их губы соприкоснулись…
— Почему ты делаешь это для меня, Артур?
— Потому что я люблю тебя, и тебя это не касается.
Он взял её за руку и повёл из дома.
— Куда мы идём? — спросила она.
— К океану.
— Нет, здесь, — сказала она, — сейчас.
Она встала перед ним и расстегнула ему рубашку.
— Но как ты сумела, ты же не могла?..
— Не задавай вопросов, я не знаю…
Она заставила рубашку соскользнуть с его плеч, проведя руками по спине. Он почувствовал, что растерялся — как можно раздеть фантом? Она улыбнулась, закрыла глаза и в ту же секунду оказалась обнажённой.
— Мне достаточно было подумать о модели платья, и оно немедленно оказывалось на мне; не представляешь, как я этим попользовалась…
Она обвилась вокруг него и поцеловала.
В душу Лорэн проникло его мужское тело, а её душа проникла в тело Артура — на миг объятия… Чемодан был открыт.
Инспектор Пильгез явился в госпиталь в одиннадцать часов.
Старшая по смене позвонила в полицию, как только заступила на службу, в шесть часов утра. Пациентка в коме исчезла из госпиталя, и речь идёт о похищении.
Записку с соответствующей информацией Джордж Пильгез нашёл на своём столе, когда пришёл на работу, и пожал плечами, задаваясь вопросом, почему дела такого рода вечно сваливаются именно на его голову. Сорвав зло на Наталии, которая распределяла вызовы, поступающие в Центральную диспетчерскую, он развернулся на каблуках и отбыл. Начиналась плохая неделя. И она была лишь продолжением другой плохой недели, которая закончилась два дня назад.
В больнице Джордж Пильгез встретился со старшей медсестрой Ярковицки. Она увидела перед собой плохо выбритого мужчину, полноватого, но не лишённого элегантности.
— Это ужасно, — сказала она, — никогда ничего подобного не случалось.
Тем же тоном она добавила, что председатель административного совета госпиталя был вне себя и хотел бы повидаться с инспектором после полудня. Он должен вечером доложить о случившемся членам совета. «Вы ведь найдёте её, инспектор?»
— Возможно, если вы мне расскажете все с самого начала.
По словам Ярковицки, похищение произошло в момент смены служб. Вечернюю сестру ещё не нашли, а её ночная сменщица подтвердила, что во время обхода в два часа ночи место было пустым. Она подумала, что пациентка умерла, а постель ещё не прибрали. Такова традиция — в течение двадцати четырех часов постель, на которой скончался пациент, остаётся незанятой. И только когда Ярковицки делала свой первый обход, она осознала всю драматичность происшедшего и забила тревогу.
— Может быть, больная очнулась от комы, почувствовала, как ей тут надоело, и отправилась пройтись — что вполне понятно, если она пролежала довольно долго.
— Я очень ценю ваш юмор, поделитесь им с её матерью, она сейчас в кабинете начальства и придёт сюда с минуты на минуту.
— Да, конечно, — согласился Пильгез, разглядывая носки своих башмаков. — А в чём может заключаться выгода или смысл, если это похищение?
— Какое это имеет значение? — ответила раздражённо медсестра, как если бы они зря теряли время.
— Знаете, — сказал Пильгез, устремляя на неё настойчивый взгляд, — как бы странно это ни звучало, девяносто девять процентов преступлений имеют мотив. В принципе больного в коме не похищают воскресным вечером просто для того, чтобы посмеяться. Кстати, вы уверены, что её не перевели в другое отделение?
— Я уверена; в приёмном отделении остались справки о транспортировке, её увезли на «скорой помощи».
— Какая компания? — спросил он, доставая блокнот.
— Никакая.
Когда утром ей сообщили, что кровать 505 свободна, она тут же отправилась в приёмное отделение. В регистратуре ей передали документы, и она сразу увидела, что дело неладно. Не хватало одного формуляра, а синий был заполнен неправильно.
— Я не понимаю, как эта кретинка позволила себя надуть…
Пильгез пожелал узнать данные «кретинки». Её звали Эммануэль, и вчера она дежурила на входе…
