— Ты перекусила в отеле? Вкусно было? — Я всеми силами перевожу разговор на вчерашние события.
— Да при чем тут еда? Не это важно! — сердится Регина. — Я все не пойму, зачем ты столько ждала? Надо было меня с моим замечательным папулей познакомить гораздо раньше.
У-у-у, вот оно что, так я и знала! Теперь вот он у нее замечательный, а я — черт знает что. Обидно, между прочим. Я снова пытаюсь объяснить дочери мое тогдашнее положение.
Мы ругаемся, обнимаемся, плачем, хохочем. И скоро обе в полном изнеможении.
Вероника звонит.
— Хеллоу, мамми!
Ульрих и Регина всю жизнь зовут меня просто «мама».
Спутниковая связь ужасно фонит, слышно плохо. Ну и слава Богу, не люблю я этот способ общения. Когда на том конце мой зять восклицает: «Хай, Лотти!», я кладу трубку.
— Давай я привезу папу? — предлагает Регина.
О, уже «папа», а вчера еще был «дядя Хуго», быстро же у вас все клеится!
Да, пусть привезет. Она уезжает, а я втайне надеюсь, что Хуго еще в постели и времени у меня предостаточно. После такой ночки так и тянет прилечь отдохнуть.
Зря я все это время возводила напраслину на бедную Хайдемари, теперь стыдно даже немного. Во-первых, она молодец, что так за отцом следит. Если б не она, Хуго бы вообще о своих таблетках забыл. Кроме того, она сейчас в такой ситуации, еще не дай бог умрет.
Надо послать ей открыточку. Вот хоть эту, со Свадебной башней. В конце концов, Хайдемари родилась и выросла в Дармштадте, пусть вспомнит родной город, порадуется. Пять зубцов на башне взмывают в небо, как пять пальцев, они напомнят племяннице о Царствии Небесном. Соберу вместе Регину, Ульриха и Хуго, и пошлем ей в Мюнхен наш привет.
Куда бы пойти погулять? В тесном коридорчике толпится мое семейство: Ульрих и Эвелина, Хуго и Регина, наконец, Феликс с Сузи. И все обсуждают, куда бы податься?
— Поехали на кладбище, — требует Хуго.
Мы размещаемся в двух машинах и трогаемся в путь. Первую ведет Регина, рядом с ней — Ульрих, а сзади, как двоих детей, посадили меня и Хуго. Нас трясет и качает, а нашим «взрослым» и дела нет. Хуго это даже нравится, и в порыве радости он хватает меня за руку. Пальцы его стали узловатыми, суставы жесткими, да и мои руки, я думаю, на ощупь не лучше.
В автомобиле Ульриха за рулем сидит Феликс, справа Эвелина, сзади — Сузи. Когда она здоровалась с Хуго, лицо ее выражало крайнее любопытство.
Мест для парковки у лесного кладбища предостаточно, сезон кладбищенских садоводов еще не начался. Сузи здесь впервые. Юная архитекторша с профессиональным интересом разглядывает арку над входом: высокое, громоздкое сооружение, главный портал покоится на колоннах и заканчивается куполообразными башенками с круглыми окошками. Сузи говорит, что на языке специалистов они называются «бычьи глаза».
— Главный городской архитектор Август Буксбаум проектировал это кладбище, — просвещает Ульрих барышню, — первые могилы появились в 1914 году. Сначала построили крематорий, через пару лет — морг и зал для панихиды.
Хуго рвется к своему семейному склепу, я — к нашему, в итоге все идут туда, куда тянет наших студентов: к солдатским могилам Первой и Второй мировой.
— Смотрите-ка, солдаты даже после смерти все построены по званию и роду войск, — замечает Феликс. — Порядок — он и на том свете порядок! Вот сапер, артиллерист, — читает он, — ефрейтор, связист, летчик, медбрат, зенитчик, резервист, снайпер, гренадер, гвардеец… и там еще дальше…
Тут лежат и немцы, и пара сотен французов и русских, которые между 1914-м и 1918-м погибли. Наша парочка пацифистов переходит к семейным склепам и с воодушевлением изучает имена павших на войне сыновей разных семейств. Одни несчастные «покоятся вдали от своих любимых, в Тобруке, в Африке, но они не забыты», другие — «погибли во время бомбардировки города». Вот, наконец, братская могила — двенадцать тысяч дармштадцев лежат в ней, всех не стало, когда город бомбили 11 сентября 1944 года. На памятнике их имена в алфавитном порядке. А ведь мы многих знали…
— Ладно, пошли, навестим Иду, — подает голос Хуго. Сестра моя похоронена с его родителями, а не с нашими.
Здесь и для него самого уже припасено тенистое местечко.
— «Здесь покоится с миром наша незабвенная Элиза», — читает Регина. Это могила ее новоиспеченной бабушки.
Хуго кладет на могилу Иды белую розу.
Наш фамильный склеп красивее, чем у его семьи. Замшелая крыша покоится на четырех коринфских колоннах, под крышей — резной карниз. Справа и слева два ангела держат гирлянды из цветов, посередине гирлянды свиваются в венок. Земля вокруг усыпана сосновыми шишками и иголками, и кое-где — клумбы с бегониями. Здесь похоронены мои родители, бабка и дед, Фанни и Альберт.
«Люби, покуда жив,
Люби, покуда можешь!
Настанет час, и ты родню
В холодный гроб положишь», —
несколько насмешливо читает моя невестка.
Да, наверно, последнее пристанище ее предков куда более изящно, элегантно, дороже и сделано со вкусом. Но этот наш семейный девиз, по-моему, совсем даже не плох.
Регина с Ульрихом все время отходят в сторону, чтобы их не слышали, и все что-то обсуждают. Ясное дело, они разговаривают о Хуго. Потом вдруг разговор обрывается, Регина подхватывает под руку своего папочку, а Ульрих уводит меня к какому-то скучному мраморному надгробию шестидесятых годов. Но близко к могиле подойти не удается, висит табличка: «Осторожно! Почва проваливается! Срочно укрепить участок. Администрация кладбища». Сын тут же испуганно дергает меня в сторону, как будто мертвец сейчас утянет нас под землю.
— Долго еще Хайдемари будет в больнице? — спрашивает он. — Ас дядей Хуго как же, вдруг ей самой уход понадобится? Надо, наверное, с ее врачом поговорить…
Да, племянница оставила мне телефон клиники, только вот куда я его дела? Кажется, на кухне, в буфете, в правом ящике, что ли?
Сузи любопытно, кто такая Фанни.
— Феликса двоюродная бабушка, — объясняет Регина.
— Моя сестра, — откликаюсь я.
— Весьма благочестивая дама, — ухмыляется Хуго. Ага, не забыл, негодник: Фанни, бедняжка, тоже по нему вздыхала. Лучше б он что поважнее помнил. Но сестрица посвятила себя только Господу Богу.
— А умерла она отчего? — это Феликс.
У нее был рак, что-то по женской части. Она, как и многие другие, из-за чрезмерной стыдливости слишком поздно пришла к врачу.
— Значит, в нашем семействе дурная наследственность по части рака, — произносит Феликс обвиняющим тоном. Регина только что обсудила с ним болезнь Хайдемари, как и Ульрих со мной.
И тут меня вся эта честная компания начинает злить. «Домой хочу», — заявляю я. Но Хуго вдруг делается нехорошо, голова кружится, и он тяжело опускается на ближайшее надгробие. Так что с домом придется подождать. Все изумленно смотрят, как Регина достает из своей огромной сумки прибор для измерения давления.
— Откуда у тебя эта штука? — удивляется Феликс.
— Всегда с собой ношу. — Регина оборачивает резиновый манжет вокруг руки Хуго и качает грушу.
Давление плохое.
— Ему нельзя на солнце сидеть! — шумит Регина. Ульрих и Феликс подхватывают моего старичка любимого под руки и сажают на лавочку.
Мне бы отдых тоже не помешал.
О, Регина в своей стихии. Пичкает папочку сердечными каплями и словами утешения. Через пять минут ему уже лучше.
— Не хочу больше в гостиницу… — вздыхает он, будто это отель виноват, что у него сердце барахлит.
Ох, хитрец, в своем репертуаре: улучил момент… Конечно, кто ж ему, бедненькому, теперь откажет?
— Ну и отлично, поехали ко мне, — мгновенно отзывается Регина.
— А может, мне к Шарлотте лучше? — Глаза Хуго лукаво поблескивают. Я тронута.
И Регина, не спросив моего совета и согласия, обещает ему все, чего он только пожелает.
Эвелина собралась уже было подкатить машину к самой скамейке, чтобы Хуго зря не напрягать. Но тот отказывается, не хочет никому доставлять беспокойства и маленькими шажками семенит к машине сам, опираясь на Регину и Феликса.
Сузи болтает с Ульрихом, моя невестка подходит ко мне. До чего ж она хороша собой, всех затмила, а ведь этот розовый костюм — еще не самое лучшее, что есть в ее гардеробе. Да, такой костюмчик, цвета чайной розы, больше всего подошел бы для какого-нибудь дипломатического раута. Ну конечно, откуда же Эвелине было знать, что мы отправимся на кладбище.
— Что это у тебя на ногах? — замечает она доброжелательно.
Насквозь меня видит. Знает, что я обожаю кроссовки. Ясно, для кого я так стараюсь: элегантные босоножки на ремешках надела. Невестка купила мне их во Флоренции. Ай-ай-ай, но что поделаешь, предпочитаю неустойчивость, хожу, шатаюсь, только бы Хуго оценил.
