— Суть проста, — продолжал он. — Вы ложитесь на коврик… Видели в коридоре людей? Все они пришли на курсы, так что одна вы не будете, не волнуйтесь. Звучит незнакомая музыка, вы стараетесь дышать как можно чаще и как можно глубже. При этом стараетесь максимально расслабиться. Если что, я буду рядом. Противопоказаний мало, но они есть Надеюсь, у вас нет злокачественных опухолей и порока сердца. Нет? Замечательно.
Собравшаяся группа была очень разнородна — несколько детей, подростки, взрослые, всего человек десять. Психолог провел нас в небольшую комнату, в которой прямо на полу стоял магнитофон и громадные колонки. Мы расстелили коврики, сели на них, неуверенно переглядываясь между собой. Психолог еще раз объяснил, что нужно делать, потом выключил верхний свет, оставил включенным небольшой светильник и включил музыку. Мы дружно стали хватать ртом воздух. Я сразу поняла, что у меня ничего не получиться, отвлечься от пыхтящих радом соседей невозможно. Но я ведь пришла сюда с определенной целью, а значит должна хотя бы постараться достичь ее. Я дышала, дышала, дышала… И вдруг поняла, что дышать больше не нужно, не хочется, устала. Это ощущение длилось вечно. Я лежала, не двигаясь, и не дышала очень долго, почти бесконечно, тело вдруг словно наполнилось невесомостью, я словно выплывала из него… Внезапно снова захотелось дышать, я сделала несколько быстрых вдохов-выходов и снова замерла в блаженной нирване чувств, ничего не болело, ничего больше не беспокоило. И, казалось, так может длиться вечно. Но ничто хорошее вечно не длиться — у меня стало сводить сперва руки, потом плечи, потом спину, ноги… больно не было, все тело словно покалывало мелкими, слабыми электрическими разрядами, это ощущение стало распространяться и на голову, на мышцы лица. Я хотела было позвать психолога, но, открыв глаза, обнаружила, что сукин сын ушел куда-то по своим делам. Я мысленно пожала плечами и снова закрыла глаза, я верила, что мое тело меня не подведет. Примерно через двадцать минут психолог бодрыми шагами зашел в комнату и сделал музыку потише. Это было сигналом к тому, что необходимо выйти из состояния транса. К этому времени мне уже надоело и лежать, и дышать, и то, что у меня все сводит. Я открыла глаза и села. Рядом со мной приходили в себя другие. Психолог что-то вещал про снятие блоков, про уровни. Я прислушалась к себе. Странно, но внутри все пело. Я рассмеялась, но никому не показалось это странным — все испытывали то же самое, все улыбались. Только маленький мальчик, который лежал на диване в углу, спокойно спал.
— Это у него обычная реакция, — сказал психолог и осторожно разбудил ребенка.
Как объяснил нам Павел Николаевич, все мы, то есть большинство из нас, потому что для некоторых это занятие было не первым, проходили начальный уровень, позже, когда решатся психологические проблемы, накопившиеся за жизнь, и снимутся все мышечные блоки, мы должны были выйти на некий «трансцендентальный» уровень, на уровень подсознания. Именно на этом уроне можно было увидеть свои предыдущие жизни, вспомнить то, что было раньше с твоей душой и все такое прочее. Об этом Павел Николаевич говорил как-то не особо внятно. Было ясно одно — что у каждого, так сказать, свой путь в этом темном лабиринте.
— Чем меньше вы будете думать об этом, тем скорее это произойдет. Не стоит на этом зацикливаться, так или иначе, вы все равно решите свои проблемы, может быть, даже не осознавая этого. И ничего не бойтесь, ваш организм, как вы, надеюсь, поняли на первом занятии, достаточно мудр.
К сожалению, я слишком хотела чего-то необычного, чтобы быстро к этому необычному придти. Три последующих занятия не дали мне решительным образом ничего. Во всяком случае, так мне казалось. Я послушно дышала, лежа на коврике, и расслаблялась. Все.
В ларьке тем временем наступили новые перемены. Николай уволился, а на его место, не долго думая, Сергей назначил Женю, который к этому времени «провинился» в старом ларьке, то есть его неоднократно застукали пьяным на смене, в наказание его перевели ко мне — выручка у нас была намного меньше, а значит, меньше была и зарплата. Я выдержала с ним пять смен. Может, он специально задался целью выжить меня из ларька, может, это происходило случайно, но в одну из смен я поняла: все, больше не могу! Хватит! Или, как говорит Ломакин: баста карапузики, кончилися танцы! Я больше не хочу трястись по ночам от холода и от страха, я больше не могу бегать по микрорайону в поисках укромного места, когда приспичит, мне надоело выкладывать свои деньги за чужие недостачи, мне надоело стараться найти общий язык с кретинами, мне надоело, надоело, надоело!
Последней каплей в чаше моего бесконечного терпения было то, что однажды ночью снова вырубился свет. Нет, Плешивый тут был не при чем, просто перегорел громадный предохранитель. Запасного у нас не было К этому времени ключ от ларька уже куда-то дели, ларек закрыть было невозможно, в завершение этого Женя спал на лежанке смертельно пьяный и разбудить его не было никакой возможности. Когда он был пьян, даже если он просто спал, находиться рядом было тяжело — во сне его словно мучили неведомые бесы — он то и дело вскрикивал, мычал, махал, словно полоумный, руками, сучил ногами, закаченные под короткими веками глаза были похожи на бельма.
— Ой, бля… Че ж так холодно? — спросил меня Женя утром, постукивая зубами.
— Угадай с трех раз, — ответила я, задумчиво глядя на него.
В кассе не хватало пятьдесят тысяч. Пил он вчера вечером, когда меня в ларьке не было — я пошла перекусить. Когда я вернулась, в ларьке сидело человек шесть. Кто и когда взял деньги, теперь не узнаешь. А, может, никто и не брал. Может, они просто пили на эти деньги. Плевать. Сдавать выручку я поехала сама.
В офисе я тихо попросила у Вероники два листка бумаги. На одном аккуратно написала на имя Саши заявление об уходе. На второй — «телегу» на Женю, в которой просила высчитать недостачу с него.
Андрей, которому я отнесла заявление и объяснительную, посмотрел на меня с иронией.
— С чего это ты взяла, что Женя был пьян? Я его уже видел сегодня — он на своей машине ездит. Неужели он пьяный сел бы за руль?
Нет, я же говорю, у мужчин — железная логика! Спорить невозможно!
— Он «права» вот уже месяц, как пропил! — ответила я, — Так что разницы ему, как ездить, нет!
Меня, как это ни странно, послушали, и высчитывать с меня недостачу не стали.
Сообщение об увольнении родители встретили гробовым молчанием. Я вдруг как-то обнаружила, что делать мне теперь совершенно нечего. Почти три года я работала в бешеном (для меня) темпе — две ночи через две в «Актее» и сутки через двое у Саши, ни отпусков, ни турбаз, ни праздников… Когда сутки работаешь, потом сутки спишь, у тебя остается всего-то один день для себя, что не так уж и много. Но когда ты вдруг обнаруживаешь, что тебе вообще никуда не надо… Я вспомнила о курсах дыхания и решила сходить на них еще раз. Так, на всякий случай…
На этот раз в коридоре физкультурного диспансера было пустынно и тихо. Я робко постучала в дверь. Психолог был у себя. Он посмотрел на меня и вздохнул.
— Вы хотели позаниматься?
— Да…
— Вообще-то сегодня я хотел уйти пораньше, но если вам нужно, то я, конечно, задержусь.
Я подумала, нужно ли мне, и решила, что да.
Наконец-то рядом со мной никого не было! Наконец-то можно было перестать думать о том, как ты выглядишь со стороны, перестать контролировать себя и отдаться во власть музыке и обжигающему легкие и гортань кислороду. Наконец-то можно было сколько угодно не дышать и уплывать в сладкую истому чуть тошнотворной нирваны. Можно было встать на голову или выгнуться мостиком, запеть или закричать — из-за громкой музыки тебя все равно никто не услышит.
Я лежала на коврике, абсолютно расслабившись, и постепенно переставала ощущать свое тело. Звучали тамтамы, они будоражили кровь и одновременно лишали воли, они будили то древнее, что есть в каждом человеке, и цивилизация с ее псевдонормами уходила прочь. Нет, я все еще была в комнате, на коврике, и я осознавала это. Однако я была не просто собой, не просто телом, я была больше, чем мое тело, но в любой момент я могла бы стать тем, кем я была раньше. В этот раз я задержала дыхание особенно долго. Перед моим мысленным взором была темнота, и потом я вдруг, не сразу поняла, что я одновременно лежу на коврике и несусь навстречу этой темноте. Это был космос. Черное пространство летело мимо меня с необыкновенной скоростью, и я ощутила этот полет не только умом, не только мозгом, но и всем телом, и в этот момент я осознала, что на самом деле можно оставаться в комнате и одновременно быть за миллионы миллионов километров от Земли назло всем законам физики. И вдруг, словно в доведенном до реальности мультфильме, все затормозилось, причем настолько быстро, что тошнота подступила к горлу и на мгновение закружилась голова, и я увидела демона. Страшную кроваво-красную харю, парящую где-то в пространстве. И, как это бывает во сне, я словно бы смотрела со стороны, и одновременно была этим демоном, постепенно разбухающим от гнева и злости, медленно заполняющим все новые и новые кубические километры пространства. Я была им, но означало ли это, что он был мной? Я ощущала, как злоба, ненависть, агрессия черным потоком льются в меня, и заполняют каждую клеточку тела, заставляют эту каждую клеточку разбухать до размера отдельной вселенной. Яд копился в этой страшной кровавой харе, напоминающей только что выдранное сердце, но где-то на задворках сознания вдруг возникла уверенность, что это не вечно, что это не навсегда. Поток яда вдруг хлынул наружу, исчезая, рассеиваясь между звезд. Это был одновременно и взрыв, разносящий вещество на тысячи кусочков в миллионные доли секунды, и медленное извержение злобы. Он принес с собой облегчение, но и только. Мои глаза были по-прежнему закрыты, и какое-то время перед мысленным взором. Я видела лишь темноту… Дальше все было, как положено. Свет пришел сверху и описать его мне, увы, не дано. Это был катарсис. Это было лучше всего, что я когда либо знала и испытывала. По щекам текли слезы, оттого, что я понимала — прямо сейчас, сию минуту, в это мгновение, мне не быть там, мне не быть с этим светом, он не возьмет меня. Мои губы что-то шептали, кажется, что-то кричала, просила. Потом свет исчез, и я снова осталась в темноте. Я стала дышать часто, глубоко, стараясь вернуть пережитое во что бы то ни стало, но собственное подсознание подарило мне совсем другую картинку: в следующее мгновение я была… трупом. И снова странное раздвоение — я — это труп, останки, и я же парю над ними, наблюдаю со стороны, рассматриваю втоптанное в грязь, в песок, тело, обнажившиеся из-под грязи от дождя уже почти белые ребра и лоскутки то ли мундира, то ли камзола, прикрывающие эти ребра. Череп тоже уже наполовину истлел, кости обнажились, в глазницах давно не было глаз… Челюсть отпала вниз. Я чувствовала, что моя собственная челюсть непроизвольно расслабилась, точно копируя положение челюсти мертвеца. Я была им, а он — мной. Я была предметом, не имеющим души, домом, который давно оставил неугомонный хозяин, я была вещью. А вещь не чувствует ни горя, ни сожаления, ни покоя. Я не знаю, сколько времени я лежала так, но и эта картина ушла, ее сменила другая, которая длилась мгновения: я была ящерицей, что-то вроде геккона, я очень резво выбиралась из своей норки, но вот что удивительно — я видела мир перевернутым. Мне это абсолютно не мешало, это было привычным. Я стремилась наверх, на поверхность пустыни, покрытую темным бархатным ковром ночи…
