Подумал и сказал:
— Знаешь что, Гриша. Мы с тобой договорились. У нас завтра какой день?
— Воскресенье.
— Точно. У меня завтра встреча со связником. А ты раньше времени приперся и ворошишь людей без причины. Я ж тебе сказал, будут доказательства. Будут. А ты к Наталке.
Гриша запалил вторую цигарку. Мне не дал.
— Нишка, я к Наталке для проветривания ситуации явился. Без учета тебя. И вижу, что не напрасно. Ты с ней уже сговорился, обсудил, как меня лучше обдурить. А я вас накрыл на горячем. Иди завтра на свою связь. Я тебя честно предупредил. Я тебе дал срока до воскресенья. И воскресенье тоже. Как раз седьмой день. До вечера. Но уже я отсюдова никуда не уйду. Буду с Наталкой и сегодня вечером. И завтра день. А ты иди. Связывайся дополнительно. Но помни — связанный ты уже по ногам и рукам. Так что тебе только веревку на шею осталось.
Гриша навалил себе на руки поленьев выше головы, потащил в дом.
Я за ним. Идти недалеко. А я увидел в Гришиной широкой спине мысленным взором всю свою жизнь. И ничего, кроме стыда перед Наталкой, не разглядел.
И тут я услышал лай. Обернулся — мой Цветок. Я обрадовался. Все ж таки подмога в трудный час. Взял его на руки. Пошел за Гришей уверенным шагом.
Наталка растопила печку. Гремела чугунками.
Гриша сидел за столом. Как гость. Обсматривался по сторонам.
Я показал Цветка Наталке, поделился радостью. Она тоже осталась довольная.
Тихонько спросила:
— Чего Гришка пришел?
Я ответил:
— Молчи. У него ко мне дело. А ты ни при чем. Он будет на тебя давить, а ты молчи.
Наталка кивнула, но показала глазами, что ничего не понимает.
Гриша крикнул:
— Что вы шепчетесь? Идите сюда, чтоб я вас двоих зараз видел. Нишка, не чипляйся за юбку, говорю. Иди сюда.
Я вышел к нему в комнату, а Наталка аж выскочила с кочергой:
— Гриша! Замолкни! Ты милиция, а не Господь Бог. Пришел — сиди. Грейся. Может, покормлю тебя. Если попросишь вежливо. А будешь орать, как фашист, — дам по спине, переломаешься. Понял?
Гриша примирительно засмеялся:
— Наталочка, я ж с добром. Посидим. Поговорим. Может, доподлинно проясним, кто тут фашист, — это в мою сторону.
— Дак ото ж, — Наталка вышла с высоко поднятой головой.
Гриша кинул вслед:
— От баба!
Наталка не оглянулась. А так задом вильнула, что у меня в голове замутилось.
Гриша постучал по табуретке.
— Сидай, Нишка. Говори следующие свои действия.
Я сел.
— Сейчас греюсь. Кушаем. Я иду.
— Куда идешь?
— Куда надо. Ты тут остаешься, если получится у тебя. Если тебя Наталка взашей не вытолкает.
— Если вытолкает — за тобой следом пойду. А ты постарайся, чтоб не вытолкала.
— Ладно. Завтра к вечеру я возвращаюсь. И катавасии конец. Ты меня оставляешь в покое. Я свое дело делаю. Ты — свое.
Гриша кивнул.
— А если не вертаешься, или вертаешься, а мне не понравится, что ты мне доложишь, я вас всех троих сдаю в милицию.
Я неопределенно кивнул.
— Так-то так. Только я тебе еще раз заявляю. Наталка ни при чем. Она по любви за Янкелем ходит. Она ничего не знает, и если ты ей хоть одно слово скажешь, — ты сам будешь предателем тайны. Понял?
Гриша смотрел серьезно:
— Понял.
Я продолжил маневр:
— Мне Наталке надо объяснить, почему я стремительно ухожу. Дай мне три минуты. Ты ж понимаешь, если мы с ней сообщники, так мы и так уже сто раз все обсудили. А если нет — три минуты для тебя — тьфу. А ей спокойней. И мне спокойней. Я ж на ответственное дело иду. И для тебя в первую очередь ответственное.
— Черт с тобой. Засекаю.
Гриша выбросил левую руку вперед и ловко согнул под прямым углом. Как виселицу.
Стукнул пальцем по циферблату трофейных часов:
— Ну.
Я отвел Наталку в самый дальний угол кухни.
Хриплю шепотом:
— Я сейчас пойду. Куда — тебе не надо знать. Завтра к вечеру вернусь. Если не вернусь до десяти вечера — значит, меня арестовали. Начинай меня поливать грязью и от Янкеля отрекайся, на чем свет стоит. Гриша хочет Янкеля и меня накрыть. Ты ничего не знаешь. У тебя любовь.
Наталка кивала, но было заметно, что с сомнением. В какой бок сомнение — выяснять некогда.
Больше мы с ней не перекинулись ни одним словом.
Поели наскоро, я при Грише во всеуслышанье сказал:
— Наталка, разреши, Гриша у тебя денек поживет. А я вернусь, заберу его у тебя. В лес пойдем, он любит в лесу походить. Да, Гриша?
Гриша сказал определенно:
— Не люблю. Помни, Нишка. Не люблю.
Вина моя захлестывала меня с головой. И от нее мне стало тепло. Шел я быстро. Цветок бежал за мной.
Если б я не тратил время на нежности и взгляды, а изложил Наталке правду про Гришу, все могло б повернуться на лучшее. Она б мне подсказала, мы б разработали план. А теперь план был на мне одном.
И состоял он в следующем: во-первых, добраться до Чернигова.
Найти Субботина.
Дальше плана уже не стояло. Стоял один страх. И страх гнал меня в спину, в шею, в голову.
До Козельца добрался еле живой. Дальше попался мужик на санях. Подвез немного. Потом попутка с молоком. Шофер сжалился. Без денег пустил в кабину.
В Чернигове оказался в утренней темени.
Добрел до улицы Коцюбинского. Дом Субботина не светился ни единым светом.
В дверь я постучал тихо. Но Субботин открыл сразу. Внутри комнаты горела свечка.
Я подумал, что он меня не узнает при таком накале и прошептал:
— Это я, Нисл.
Субботин замер. Охватил меня всего взглядом. Возможно, с толку его сбило то, что у меня в ногах скрутился Цветок и весь мой облик представил собой здоровенный куль.
Субботин громко сказал:
— Сейчас вынесу хлеба. Подожди.
Захлопнул дверь. Через пару длинных минут высунул руку с куском хлеба.
— На. Держи, — и почти неслышно прямо мне в ухо: — В восемь часов возле Пятницкой церкви. — И опять во весь голос: — Иди, иди, больше не дам.
Я вышел на улицу с хлебом в руке. Постоял. Который был час, я представления составить не мог. По моим прикидкам — не сильно около восьми.
Двинулся в сторону Пятницкой.
Шел быстро. Смотрел под ноги. Цветок крутился, нюхал снег. Подавал пример стойкости. Конечно, хотел кушать. Но не просил.
Хлеб я спрятал в карман, так как не знал, что ждет впереди.
Пятницкая стояла в развалинах. Но заметно было, что идут восстановительные работы. Я без труда затерялся в кучах кирпичей и бревен. Занял наблюдательное место.
Вскоре увидел Субботина. Он не смотрел по сторонам. Шел как бы по своему делу. Прошел мимо Пятницкой. Я не двинулся. Потом он вернулся и пошел в другом направлении. Я опять не двинулся. Держал Цветка за пасть, чтоб не гавкнул.
Когда Субботин появился в третий раз, я отпустил Цветка. Он гавкнул. Субботин вскинул голову. Мне показалось, что он сейчас гавкнет в ответ. Но он только легонько кивнул. Зашел в развалины.
Тогда я приблизился к нему.
Субботин сел на камень. Молча посмотрел на меня.
— Ну?
— Валерий Иванович, это я. Нисл Зайденбанд.
— Вижу. Рассказывай быстро.
Я сказал, что есть человек, который меня намерен выдать. Спросил, что мне делать.
Субботин ответил не прямо:
— А как ты рассчитывал, когда в Остёр шуганул?
Я удивился, что он знает про Остёр.
— Знаю — не знаю. Тоже мне, секрет и тайна. Все бегут туда, где можно за кого-то зацепиться. К родным, к знакомым. На том и горят. Все горят. И все бегут. И ты тоже. Сильно захотели бы — нашли. И найдут. Разослали приметы. Пока тихо. Где хоронился?
Я рассказал подробно про Янкеля. Про землянку. Про то, что Янкель в лес намерен собрать евреев и отбиваться на крайний случай.
Субботин слушал с интересом. В некоторых местах вставлял вопросы. Сколько человек у Янкеля в наметке. Есть оружие или нету. Какие настроения в Остре и окрестностях у евреев и населения.
Я говорил, что знал.
Наконец, Субботин спросил, кто напал на мой след. Я рассказал про Гришу Виниченку и его милицейскую должность. Что я ему признался нечаянно. Но про то, что приплел спецзадание, язык не повернулся.
— Зачем ты ко мне явился? Чтобы я убил Гришу? Сам не можешь?
Я остолбенел.
Субботин продолжал:
— Ты прячешься от совершенного тобой убийства человека. Появился еще один человек, который про это убийство узнал. Потом появится еще кто-то. Или Янкелю надоест с тобой возиться. Есть простой выход — всех последующих, включая Гришу и Янкеля — убивать. Как тебе такое?
Я молчал.
Субботин злился.
— Вася, ты кашу заварил. Я проявил слабость ради нашего общего партизанского прошлого. Но ты на это прошлое новое накрутил. Еще Янкель со своими евреями. Тоже мне, оборонщик. За тобой теперь кроме тутошних твоих стариков — Янкель. И еще наверное кто-то, кто за Янеклем. И конца нет. Поверь мне, нет конца. Подлота в том, что каждый кого-то может потянуть. На этом все держится. И плохое, и хорошее. Особенно плохое.
