Спустившись на нижнюю палубу, они заглянули в машинное отделение. Сквозь металлическую сетку ограждения хорошо было видно, как ходят валы, сочленения тяг, бегают штоки, колеблются шатуны, вертятся колена валов, а под ними мечутся невидимые поршни в цилиндрах, нагоняя пар... Судно готово к отплытию, уже и склянки пробили семь часов, и канаты отмотали от кнехтов. Широкие плицы пароходного колеса одна за другой забили по воде. Стальные лопасти, длинные рычаги... "Это рычаги Моргана, - авторитетно заметила Надя. - Они входят в воду как нож!" Никем не замеченные, они проскользнули в темный коридор. Железная дверца вела в черную квадратную комнату, где вырисовывался квадрат люка. Под ним рычаги Моргана перемалывают воду, режут острыми ножами тело персидской княжны. Надя опять потянула Германа наверх, на капитанскую палубу. И сразу стало много света, много голубой прекрасной воды, речного простора и солнечного ветра. Герман ухватился за круглую рукоять лебедки, так похожую на штурвал... Поверх пальцев Германа легла прохладная тень руки Татианы Николаевны. Другую руку его направлял Саня Григорьев. Ветер овевал волосы. Рычаги Моргана вошли в воду как нож. Горло обложили пузырьки счастливого ледяного воздуха. Впереди - речная синь, закатное солнце стелется по воде. Надя и Герман как тени проскальзывают мимо рычагов Моргана, взявшись за руки, - и вдруг оказываются в светлой каюте с полуспущенными планками жалюзи...
Большой бородач с седой гривой волос, которую раздувал вентилятор, в рубашке с закатанными рукавами на огромных руках сидел за столом и читал газету. Он обернулся, когда Надя открыла дверь, и посмотрел на нее поверх очков. "Ты откуда взялась, Надюха?" Протянул Наде толстую короткую руку. "Мы тут с родителями, дядя Ланя, - сказала Надя, расплывшись в счастливой улыбке. - Они во втором классе. К бабушке плывем. А это мой брат Герман". - "Чаю хотите?" - "С пирожными, если можно". - "Сейчас посмотрю, есть ли в буфете". Когда доктор вышел, Надя жарко зашептала Герману: "Видишь, какой он большой и неуклюжий? Это потому, что у него по колено ноги деревянные. Мясные отрезало винтом самоходки". Доктор вернулся с тарелкой, на которой покоились три мятых песочных корзиночки. Герман со страхом смотрел на доктора. Тот легко приподнял его и усадил поближе к окну. Надя одно за другим съела два пирожных. "Бутерброд хочешь?" - "Да ну, у родителей их там полно, бутербродов этих". "Герман, ты почему не ешь?" - спросил доктор. Надя прыснула. "Я ему сказала, что у вас ноги деревянные, вот он и переживает". - "Тебя порют каждый день или только по субботам, Надежда?" - "И по субботам не порют", - с набитым ртом пробурчала Надя.
На север, на север, домой!.. В час ночи покажется Дмитров, в 4.50 Большая Волга, в 7.05 - Кимры, в 15.35 - Углич, в 22.30 - Переборы, в час ночи - Рыбинск... Время свернется в кольцо. Ночь перебежит его по диаметру. Голубеют дебаркадеры, синеют заливы и бухты, гладь которых покрывают белые яхты. На островках мелькают зеленые и красные огни - указывают путь домой. Вот и голубоватое здание пристани Икша...
Надя стояла на носу парохода, застыв как акротерий - кипарисовая богиня, за спиной которой древние суда пускались в рискованные плавания по морям и океанам. Богиня с лебединой шеей и распахнутыми во мрак глазами кормила черной грудью гигантского младенца, покачивающегося на зыбких руках нереид, передававших судно от одной моряцкой звезды к другой. Суда с акротериями давным-давно пошли ко дну всем списком лебединым, жернова Моргана перемололи их на жемчужные брызги, летящие Наде в лицо. А древние созвездия, как переполненную плодами ветвь, пригнуло к берегу: красные звезды, ограненные в бакенах, ограждали мель у правого берега, белые - указывали на подводные препятствия у левого. Но идея непреклонной неподвижности акротерии, к которой было приковано внимание волны, ожила в гигантских коридорах шлюзов с осклизлыми стенами, на стрелках, разделяющих судоходный канал и рукав, ведущий к насосной станции, на башнях гидроузлов... Вот цементная девушка держит над головой яхту, как блюдо с виноградом. Вот скульптуры строителей, напрягших мышцы для последнего трудового усилия. Вот цементные спортсмены играют в цементный мяч, застывший в воздухе, как шар на реях сигнальных мачт. Вот группы пограничников охраняют башню с огромным узким окном. Мраморные, чугунные, гипсовые акротерии стиснули реку со всех сторон, и она напрягает свои мышцы-волны для последнего рывка, стремясь поскорее проскользнуть мимо ленивой речки Медведицы и Белого городка, мимо Калязинской подтопленной колокольни, которая еще долго будет стоять в русле и волновать сердца всех, проплывающих по великой реке... Кромка леса по правому берегу тянется до угличского шлюза, а дальше - при ярком солнце - покажутся усыпанные золотыми звездами синие купола церкви Димитрия "на крови"... Потом Мышкин, где за арками железобетонного моста виден дебаркадер пристани Волга-Рыбинское море!
Река тянет Надю на север, на родину, тянет, как железная богатырская цепь, некогда проложенная по дну Волги, звенья которой гремят в глубинах реки, как колокола затопленных соборов. Этот звон отдается в кончиках ее пальцев. Она слилась с корпусом корабля, как кипарисовая богиня, ей казалось, что это она тянет на себя реку, как невод, с верховиком, хилком, Всехсвятским маяком, гидроузлами, дамбами, монументом матери-Волги - прекрасной акротерией, из складок которой вылетает буревестник, черной молнии подобный... Между тем, таща на себя этот неподъемный, полный неподвижных звезд невод, она ощущала в своей руке холодную руку брата.
...Княжну Татиану Николаевну взорвали, но она недолго мучилась, снисходительно объясняет брату Надя. Персиянка лежала на дне, и сквозь белые ее косточки проплывала стая плотвичек. Сестра всей душою рвалась вперед, а брат всем сердцем тянулся назад, к перепуганной матери, обеспокоенному отцу. Он чувствовал, что разрывные силы, превращающие звезды в черные дыры, протянуты через все чрево парохода с его системой поперечных и продольных креплений, что рычаги Моргана перемалывают воду с обратным течением, что вообще география начинает бредить, двух- и трехэтажные реки текут сразу во многих направлениях, на месте низин вспучиваются холмы, ужасные цементные скульптуры делают обманные ходы, как гигантские шахматные фигуры, перескакивая с башни на стрелку, и бедная воровка Нэнси тащила маленького Оливера сквозь рычаги Моргана под арку моста, в тихую страшную воду.
И уже лежа на дне спасательной шлюпки, укутанный пламенем, сквозь шум воды Герман слышал отчаянный шепот Нэнси, вцепившейся в его руку: "Очнись, тебе говорят! Нам надо добраться до бабушки, и там сколько хочешь болей!" Ответить Герман не мог, потому что загустевший воздух едва проходил в грудь. Нэнси отошла, и Герман почувствовал, что его поднимают и куда-то несут под бешеный шум волн, обтекающих судно. Он сделал над собой усилие, чтобы очнуться, и увидел склонившееся над ним лицо доктора Лазаря Леонидовича, который что-то сердито говорил рыдающей за его спиной Нэнси, но в горло Германа была вставлена медицинская трубка, и он не мог заступиться за сестру...
Шура и представить себе не могла, что она когда-нибудь попадет в полную зависимость от мужа, хитроумного Одиссея, скитающегося по волнам своего воображения, где он только что-то и значил, представлял собою некую величину, реальность которой удостоверял в какой-то степени его журналистский блокнот, старенький фотоаппарат "ФЭД" и сны одной старой девушки, выменянные им на малахитовую шкатулку... Его голос, постоянно звучавший то в доме, то в саду, теперь успокаивал ее, отвлекал от мухи, которая уворачивалась от частого гребня, просачиваясь сквозь пластмассовые зубья, и наполняла своим жужжанием воздух. Как только вредное насекомое подбиралось ближе к уху, через которое снова хотело проникнуть в мозг, Анатолий в саду во все горло затягивал песнь торжествующей любви: "На горе стоит корова, никто замуж не берет!.." И под это пение жужжание мухи делалось тише, она снова зарывалась в волосы, и Шура отчетливо слышала успокаивающий голос мужа, визжание пилы, бодрый стук молотка: Анатолий разбирал крыльцо и пристраивал к дому веранду.
Только сейчас выяснилось, как много талантов скрывал Анатолий: он умел быстро развести цемент, неторопливо и точно работал топориком, из-под рубанка у него кудрявилась ровная тонкая стружка, гвоздь входил в дерево с двух ударов по самую шляпку. Он пристроил к дому просторную веранду, какой нет ни у кого в деревне, соорудил для жены кресло-качалку, и теперь Шура знай себе покачивается туда-сюда и наблюдает, как Анатолий сколачивает козлятник. Он объяснил ей, что коза - самое лучшее средство против мухи: когда он, Анатолий, будет уезжать в редакционные командировки, а Надя уходить в школу, возле Шуры всегда будет находиться животное, и муха ничего не сможет ей сделать. "Ты не представляешь, какая от козы польза, - кричал из глубины двора Анатолий, молоко - это раз! Пух - это два! Шерсть - это три! Козье молоко - раз - очень полезно против всех форм склероза, тем более какого-то там рассеянного, если хорошо створаживается - два - из него можно приготовить сыр и масло! Правильно я рассуждаю, мамочка? Ну скажи мне что-нибудь!" - "Вдруг навстречу мой хороший, мой любимый крокодил. Он с Тотошей и Кокошей по аллее проходил", надув губы, как будто читала маленьким детям, отвечала Шура.
