Он попробовал партию гобоя из Вагнера, сначала в одиночку, потом с оркестром, у которого был отключен гобой – минус один. Конечно, он растерял форму. Так что теперь остается только работать и работать…
После полудня началась метель, причем бурная, с сильным ветром, снег с крыш соседских хибар поднимался и вихрился в воздухе; даже в щель под дверь балкона намело манного снежка. Гобоист испытывал какое-то странное летающее чувство – истому одиночества, жар от электрокамина, еще теплый, с залитой в него рюмкой коньяка, крепкий чай в толстостенной тяжелой кружке, – только февральский ветер налетает на дом и на окна и трясет, побрякивая, водосточные желоба. В какие-то мгновения Гобоист ловил себя на том, что впал будто в забытье, созерцая одну точку на обоях, но ничего не видя, будто чувствуя только, как подрагивают его зрачки, и сладкое чувство было в этих провалах внимания, и ему вдруг казалось, что он снова то тут, то там видит бабочку, но очнувшись – ничего не обнаруживал… И хотелось, чтобы эта вот жизнь в полусознании, с гобоем в руке, с метелью на дворе и домашним теплом – длилась и длилась, без мыслей и желаний, одиноко и бестревожно…
И он прошептал почти беззвучно: хотел бы жизнь просвистать скворцом, он с юности обожал Мандельштама…
Администратор позвонил около трех дня. Он был вполпьяна как обычно.
– Нехорошие новости, Костя. Они отозвали приглашение.
– Что там случилось? – вяло спросил Гобоист и поставил на стол кружку с чаем.
– Рамон сказал, что программа перегружена. И что у русских всегда какие-то сумасшедшие требования. И что он не может каждый раз платить за дорогу. Тем более для Мусоргского ты приплел еще и пианиста… А ты знаешь, сколько стоит билет до Бейрута. Он дорого стоит, Костя, у нас таких денег нет.
– Нет, – согласился Гобоист.
– Не любят они нас, Костя, вот что. Боятся. Мы же лучше играем. И не только нашего Чайковского. Мы же…
– Позвони ребятам, – перебил его Гобоист и дал отбой.
2
И все покатилось под горку, как на санках, – одно к одному.
Фирма, которая записывала их последний диск, отказалась от допечаток – диск плохо расходится, как они утверждали, хотя Костя знал, что в магазинах его не сыскать… Воры, мошенники, говорят так, чтобы не платить, а сами допечатают втихую, и за руку их не поймать… Фирма отказалась заключить и новый контракт, а значит – и платить аванс, пока они не предъявят как минимум половину совсем нового материала. Но такого материала у квинтета сейчас не было. Костя заказал партитуру в Америке – микс из Вивальди, Генделя, Гайдна и Моцарта в джазовой обработке, оставалось подложить только синтезатор под эту полную партитуру для гобоя, флейты, кларнета, фагота и валторны, -этого и в Европе было не достать. Но партитура где-то застряла, так пока и не пришла, к тому же счет будет под две тысячи баксов, какие уж там билеты в Ливан… Но если он это сделает, если все сложится -они будут первыми в России…
Деньги кончались.
Ребята подрабатывали кто где, и нужно было их срочно собирать и работать. Валторна закатила истерику: парень устроился играть в какой-то грузинский ресторан, где его наняли, чтоб он распугал завсегдатаев-бандитов и их марух Генделем. Он очень пристойно зарабатывал, поскольку часть бандитов действительно ретировалась, не стерпев оскорблявших, видно, их слух звуков, но часть припозднилась, а один даже заказывал по три раза за вечер Альбинони, причем платил сразу сто баксов. Валторне нравилось. Тем более что парень завел роман с администраторшей, о чем, конечно, Косте и рассказал. Причем нагло потребовал повысить его ставку вдвое. Это было по-свински, если учесть, что Костя некогда выковырнул его из самого темного угла филармонии и даже принимал участие в приобретении смокинга для первых в его жизни заграничных гастролей. И теперь нужно было искать другую валторну…
И тут позвонила Елена. Он был так рад, что не сразу спросил – откуда она, все повторял: ты дома, ты дома…
– Я могу говорить одну секунду, – сказала сдавленно Елена. -
Приезжай, я договорилась, меня выпустят на пять минут на прогулку…
– И положила трубку.
Адрес больницы он знал – она находилась на Воробьевых горах. Он решил ехать завтра же. Но машина не завелась: он уже неделю ею не пользовался, и то ли сел аккумулятор, то ли загустело масло, то ли что-то случилось со стартером. Гобоист решил ехать на электричке. Он страшно замерз, пока шел три километра до станции – не стал надевать сапоги, отправился в тонких кожаных ботинках. Электричка, естественно, ушла у него из-под носа, ждать нужно было около часа. К счастью, на станции работал буфет и давали водку с тошнотворным машинным запахом жареными пончиками, обвалянными в сахарной пудре.
Сто пятьдесят граммов ему налили в пластиковый стаканчик. Когда он отглотнул по привычке, его чуть не стошнило: водка воняла сивухой и чем-то техническим, железным. Он заставил себя выпить эту гадость, откусил от пончика и стал очень печальным. Уселся на холодную лавку и развернул единственную продававшуюся здесь газету Московский комсомолец.
К этому органу печати он тоже испытывал стойкое отвращение, особенно после того, как по несколько раз на дню ему приходилось, стоя в пробках, читать на рекламных растяжках Умри тоска, читай МК. И эта самая тоска, которая, будучи при смерти, читает МК, вызывала самые чудовищные видения…
Напротив него сидел малец лет тринадцати и все клонился туловищем на бок. Потом он как-то встрепенулся, подергал плечами, согнулся и принялся блевать на кафельный пол. Гобоист ретировался.
В пришедшей наконец электричке было пусто. Прямо напротив Кости -хотя свободных мест было полно, – устроилась невероятно некрасивая девица очень больших размеров, не полная, но крупная, в неправдоподобных для этого времени года ярко-розовых штанах. Впрочем, она вела себя мирно, тут же раскрыла книгу, обернутую в газету, и стала ее углубленно изучать, отмечая что-то фломастером прямо на страницах. По всему лицу ее светились пунцовые прыщи. В какой-то момент заинтригованный Гобоист чуть привстал и заглянул в книгу. Это было Евангелие.
3
За углом Белорусского вокзала он купил роскошный букет роз. В гастрономе – фруктов, дорогого сыра, конфет… Потом взял такси и вскоре прибыл к больнице.
На проходной стояли два солдата в камуфляже. Разумеется, они не пропустили его. Он едва добился дозволения позвонить по внутреннему телефону, долго разыскивал по разным номерам отделение, где лежала Елена. Потом, после долгого ожидания – телефон не отвечал, – наконец попал на дежурную сестру.
С ним говорили странно.
Сначала сестре понадобилось выяснить, кто, собственно, говорит. Гобоист соврал, что он коллега Елены с телевидения. И что им на работе стало известно, что Елене лучше, ей дозволяются прогулки и что он хотел бы передать кое-что от рабочего коллектива…
– Странно, – сказала сестра с явным подозрением, – больная уволилась, а вам это неизвестно. Ей будут оформлять инвалидность.
– Но могу я хотя бы ее повидать?! – вскричал Костя, испытывая ужас от услышанного, слабость в животе.
– Это невозможно, – сказала собеседница на том конце провода, отчего-то понизив голос. – Она никуда не может выйти. И никаких прогулок – об этом не может быть и речи.
– Да, но она мне вчера звонила и сказала…
Голос в трубке стал жестким и отчеканил:
– Она никак не могла вам звонить! Вы что-то перепутали.
Гобоист сообразил, что сморозил лишнее.
– Нет, это ее дочь звонила… но с ее слов…
– Что вы хотите, гражданин?
– Ну, хорошо, – сказал Гобоист, едва сдерживаясь, – вы можете ее хотя бы позвать к телефону?
В трубке помолчали.
– Нет.
– Но почему, она же где-то рядом! – умоляюще воскликнул Гобоист.
– Она не выходит из палаты.
– Она заболела?
Ему показалось, что он расслышал краткий смешок на другом конце провода. И после паузы сестра сказала:
– А вы полагаете, что мы здесь держим здоровых людей?
– Нет, вы меня не так поняли… Я спросил… быть может, она плохо себя чувствует… быть может, простудилась…
– Она не простудилась. У нас не простужаются. Мы следим за состоянием больных.
– Может, я могу хоть что-нибудь ей передать? Гостинцы… Ну хоть цветы, фрукты…
– Вы же не родственник. И кроме того – у нее все есть.
– Но вы можете хотя бы сказать ей, что к ней приходили? Что я приходил. Меня зовут Константин. Для нее это будет очень важно…
– Я не могу ей ничего сказать.
– Но почему?! – взмолился Костя.
– Она наказана.
– То есть как – наказана?
– За нарушение режима. – Тут сестра заговорила быстро и сварливо: -
Она все время спорит с докторами. Она плачет… куда-то рвется из палаты… не соблюдает режим… Она что, не хочет лечиться?.. Очень, очень трудная больная.
