В музее Баранова на Кадьяке мы увидели наковальню, пилы, котлы, топоры, ружья, гвозди, очки, подсвечники, штык, флаг с русским гербом… Еще один музей размещен в помещении семинарии. Тут сохранились: алеутская лодка из кожи, иконы XIV и XV веков, привезенные из России, гусиные перья, печать, почтовая бумага, колокол, отлитый тут, на Аляске, в 1812 году, церковная утварь. На самом видном месте в золотой раме — знакомый пейзаж с колокольнями. Проводивший нас по музею епископ задержался возле картины.
— Да, это Троице-Сергиева лавра. Как у вас теперь называют?.. Загорск! Почему Загорск? Разве есть за Москвой горы?
Григорий Афонский, епископ ситкинский и аляскинский, из своей резиденции в городке Ситка сюда, на Кадьяк, прилетает часто — читает в семинарии лекции. Магистр богословия, серьезный историк — изучает время «Русской Америки» — епископ несет на плечах своих и много текущих забот. «Главный памятник русского здесь пребывания — православие. Все тленно, даже могильные плиты. А вера осталась.
Восемьдесят семь приходов. Люди помнят тут первых крестителей, в языке услышишь русское слово. Но все нуждается в бережении. Церкви, изначально тут возведенные, обветшав, рухнули или сгорели, в некоторых приходах не стало священников. Строим, ремонтируем церкви, готовим священников».
«Заступив на Аляску» в 1973 году, энергичный епископ много сделал для укрепления здешнего православия. Неустанно летает по островам, по материковой глуши. «Алеуты, индейцы и эксимосы — народ не богатый. Порусски сказать, перебиваются с хлеба на квас. Но встречают сердечно. Как в давние времена, палят из ружей, идут крестным ходом…»
Епископ Григорий, отец Иннокентий, семинаристы считали долгом по-христиански принять двух русских гостей. С американской точностью рассчитав время, нам показали все, что можно было увидеть за день. Переводчиком была местная учительница и «чуть-чуть журналистка» Георгина Синк.
Русских слов Георгина знала столь же мало, сколько москвич с магаданцем знали английских. Это не помешало Георгине затащить нас в домик местной радиостанции. Веселый бородатый кадьякский радиобосс Джек Эмерсон, пожав нам руки, сразу посадил к микрофону и пробасил:
— Дорогие кадьякцы, сенсация — у нас в студии двое русских. Тепленькие — только что из Москвы…
Так, с ходу, коверкая слова, рассказали мы, зачем-почему на Аляске, какими судьбами на Кадьяке. Когда кончили, радиобосс похлопал в ладоши:
— А теперь атакуйте. Я знаю, у вас немало вопросов.
Пока в эфир лилась музыка, Джек рассказал:
— «Кадьяк — самый большой аляскинский остров — 240 километров в длину, ширина 30. Главный населенный пункт острова — город Кадьяк. Население — 14 тысяч. Сообщение с остальными поселками — самолеты и катера…
Климат для этих широт терпимый. Море не замерзает. Но ветрено и туманно. Летом горы изумрудного цвета от воды до вершин. Осень приходит спокойно и быстро…
В 1912 году город едва не засыпало вулканическим пеплом, а в 1964 году землетрясение и следом за ним большая волна цунами сровняли его с землей…
Конечно, вы слышали о медведях. Их тут шесть тысяч. 500 ежегодно отстреливают. Удовольствие это лишь для богатых — десять тысяч долларов каждый мишка…
Лучшее время — август. Всякие праздники для туристов: крабовый фестиваль, гонки на лодках и гвоздь программы — представление в честь Баранова. Стреляют пушки, штурмуют крепость индейцы, дым, барабаны…
Что же еще… Да, есть приличная военная база. Захотите — можете посмотреть. Ну и самое главное. Кадьяк-это рыба, рыба, рыба. Советую заглянуть в порт — все увидите сами».
На военную базу мы не просились, но нас свозили туда. У въезда патруль, обвешанный горячим и холодным оружием, долго вертел бумаги, которые предъявил Фома-Билл, и, не взглянув, кто там в машине с крестом на борту, пропустил нас на базу. И мы увидели большую, серого цвета, этажа в четыре, казарму, домики офицеров, склады, кораблик, вздремнувший возле причала. Провожавший нас капитан сказал: «Не стесняйтесь, задавайте вопросы». Мы решились выведать лишь одну тайну: почему на базе ни единого человека?
«Выходной, все в отпуске», — сказал капитан.
Зато уж в рыбном порту мы вдоволь наговорились. Фома-Билл познакомил нас с Оскаром Дайсоном, человеком, который всю жизнь — сорок лет — рыбачил, а теперь стал на якорь, служит на берегу. Он провел нас по огромному кораблю «Звезда Кадьяка», в буквальном смысле вросшему в берег и источавшему запах переработанной рыбы.
Мы все увидели: как рыбу насосом качали из приходящих судов, как ее мыли, пластали на сверкавших нержавеющей сталью машинах, как руками под звучавшую в зале музыку люди клали рыбную мякоть в аккуратные противни, как противни двигались в холодильник и как потом четверо дюжих ребят в манере оркестрантов рок-музыки швыряли звенящие противни, а еще двое клали брикеты рыбы в коробки со словом «Аляска».
Рыба с Аляски идет во все концы света. А Кадьяк — главный, столичный город здешнего промысла. 120 кадьякских крупных судов рыбу ловят. 11 береговых баз ее перерабатывают.
1200 рыболовных судов ежегодно заходят в Кадьяк: сдать рыбу, взять рыбу, отремонтироваться. Конкуренция для местных рыбаков громадная, но кадьякцы высоко держат марку — с одного вида лова на другой суда переходят за двадцать четыре часа.
Доставляется на Кадьяк с моря селедка, палтус, треска, но главная ценность — лососи и еще крабы.
В конце прогулки капитан Дайсон предложил пойти покормить сивучей. Громадные морские звери, подобно собакам около бойни, резвясь в воде, ожидали рыбной подачки…
Из Кадьяка мы уезжали, когда вечернее солнце уже играло красными красками в волнах залива, на синей луковке церкви и в окнах взбегавших на гору домов. От церковной ограды помахал нам рукою отец Иннокентий, а двое семинаристов провожали до самолета. Фома-Билл, озорно улыбаясь, вел машину. А рядом с нами — «Хорошо! Пошли!» — сидел Лахтенников Александр.
— Почему Ленинград тебе, Саша, понравился больше Москвы?
— Не знаю. Ленинград хорошо. Очень Ленинград хорошо!
— Ну вот, прилетели с восходом, улетаете — при заходе. Счастливого пути!
Для долгого прощания времени не было, уже проходя к самолету, мы помахали двум людям в рясах.
Вечернее солнце Кадьяка.
Фото автора. 8 апреля 1989 г.
(Окно в природу)
Лет десять назад на окском мещерском разливе я видел, как сокол-сапсан ударил на лету цаплю. Это был единственный случай, когда я видел сапсана, некогда широко распространенного.
Рассказывают, в Москве до войны сапсанов можно было увидеть сидящими на церковных крестах. Сегодня сапсан очень редок. Повсюду. В Соединенных Штатах быстрое уменьшение численности этих и некоторых других хищных птиц заметили в 60-х годах. Подозрение пало на ДДТ. Скрупулезные исследования, проведенные в Патуксенте, под Вашингтоном, подозрения подтвердили. По пищевой цепочке: насекомые — мелкие птицы — соколы и орлы — химикат попадал в организм крупных птиц, накапливался в жировых тканях, повреждал печень, расстраивал механизм кальциевого обмена, отчего скорлупа яиц становилась тонкой и в гнезде разрушалась. Птицы перестали приносить потомство. Это коснулось американских белоголовых орлов и сапсанов.
Численность соколов с двух тысяч пар в США упала до нескольких десятков. ДДТ в 1972 году в стране запретили. И встал вопрос: можно ли и какими путями вернуть к жизни сапсанов, оказавшихся на самых тревожных страницах Красной книги?
Намеченная орнитологами программа спасенья сапсанов вполне удалась. Сегодня численность птиц, хоть и медленно, возрастает.
Методика восстановления соколов стала классической и характерной для ситуации, когда человек, разрушив природу, потом по крохам пытается собрать утерянное.
В начале минувшей зимы в американском городке Боулдере я встретился с человеком, который уже несколько лет прилагает усилия вернуть сапсанов в урочища Скалистых гор.
Помощь сапсанам организована так. Джерри находит гнездо, осторожно к нему подбирается и, забрав у сапсанов хрупкие яйца, оставляет им в утешение три-четыре яйца из пластмассы, очень похожие на настоящие. И сапсаны продолжают прилежно на них сидеть. Тем временем Джерри и помогающие ему студенты-зоологи со всеми предосторожностями, самолетом отправляют «живые» яйца в инкубатор, расположенный в штате Айдахо. (Сюда яйца сапсанов «прилетают» из многих районов Америки.) Вылупившихся пуховичков кормят с пинцета или отдают на попечение взрослых птиц, живущих в неволе. Через тридцать пять дней возмужавших птенцов, опять же скорым путем, отправляют к родительским гнездам.
