— Я пойду посплю, — сказала Шриссула, как только они переступили порог дома.
Она чувствовала себя совсем разбитой. Постоянное напряжение и взволнованность Павлины — все это обессилило ее.
— Спокойной ночи, — сказала Павлина сухо.
Она уселась с упрямым видом на диван в гостиной. Шриссула подошла к ней сзади, поцеловала в макушку, потом ушла в свою комнату, накинула ночную рубашку и улеглась в постель. Она долго лежала в темноте с открытыми глазами, в поисках аргументов, которые могли бы убедить Павлину начать новую жизнь в другом месте. Далеко от Афин. Вдалеке от ее дочери. Там, где наваждение уж точно потеряет свою силу.
Какой-то шум заставил ее вздрогнуть. Звук, похожий на храп, усиливался, он доносился из гостиной, громкий, мерный, механический. Шриссула застыла, с беспокойством прислушиваясь, потом вдруг поняла, в чем дело. Она рывком соскочила с постели и распахнула дверь в гостиную.
Скорчившись на диване, Павлина содрогалась от рыданий. Шриссула села рядом и обняла ее. Уткнувшись лицом в грудь Шриссулы, Павлина еще долго продолжала всхлипывать.
Когда она затихла, Шриссула сказала:
— Пойдем.
Ничего не отвечая, Павлина встала и последовала за ней в спальню. Шриссула помогла ей раздеться. Потом легла и протянула руки. Павлина легла рядом с ней, прижав голову к ее груди.
Через несколько мгновений Шриссула почувствовала на своем животе горячее дыхание Павлины…
Еще целый час они лежали, не разговаривая, почти не двигаясь.
— Поезжай в Женеву, Павлина. Будешь жить у Мирто. Переверни страницу.
— Ты хочешь, чтобы я забыла ее?
— Не забывай ничего и никого. Просто живи.
— Я поеду, — сказала наконец Павлина.
Среда, девятнадцатое ноября 1970 года
Молодой судья нахмурил брови и рассеянно произнес:
— Заседание открыто. Слушается дело о разводе супругов… Калуссис-Луганис…
Председатель суда говорил с паузами, листая дело.
— Калуссис-Луганис… Господин… Калуссис подал… заявление о разводе. Подтверждаете ли вы это заявление?
Павлина не слушала его.
Прошло одиннадцать лет.
Мирто приехала встречать ее в аэропорт. Павлина сразу же узнала ее:
— Вы похожи на вашу сестру, вы такая же красивая! — Она помолчала, разглядывая родственницу подруги, и добавила: — Только чуть-чуть потоньше…
Они засмеялись.
— Говори мне ты, — попросила Мирто.
В автобусе, везшем их из аэропорта к площади Цирка, Мирто говорила без остановки:
— Я иногда готовлю греческую еду… Но про специи и приправы я сознательно забыла! Они во мне такую тоску будили… запахи корицы, гвоздики, муската, ох-ох-ох…
Уже в подъезде, поднимаясь по ступенькам к лифту, Мирто сказала Павлине:
— Здесь мой маленький мир. Ты быстро здесь освоишься, вот увидишь. В доме есть кинотеатр, я знакома с киномехаником… Ты знаешь, что я раньше работала билетершей в «Рексе»?
— Я знаю, — ответила, улыбаясь, Павлина.
— Я здесь единственная портниха. Теперь нас будет двое. На первом этаже работают две парикмахерши, педикюрша, косметичка, очень серьезная особа. Все люди приличные, вежливые.
Павлина вошла в маленькую квартирку и разразилась слезами.
Через три месяца после приезда Павлины Наталия Костантинидис отвела ее в сторонку и шепнула:
— Йоргос Калуссис — славный парень.
Она произнесла эти слова тоном, не оставляющим никаких сомнений. Они означали: вот парень, который тебе нужен.
Такова была свойственная госпоже Наталии, как называли ее женевские греки, манера представления сути вещей.
Она собирала земляков по средам, вечером, в маленькой квартире в квартале Корнавен. Гости, люди скромного достатка, человек пятнадцать продавцов и ремесленников, да еще несколько рабочих, встречались за накрытым столом, так плотно заставленном закусками и горячими блюдами, что на нем почти не оставалось свободного места. Каждый из этих людей старался добавить в меню хоть что-нибудь от себя лично, с радостью делясь последним с ближними своими и заслуженно гордясь своим вкладом в достижение этого впечатляющего изобилия.
Госпожа Наталия, как всегда выступавшая в сопровождении свиты из двух-трех дам, представлявших лучшие греческие семьи буржуазной Женевы, руководила этим процессом с неимоверной сердечностью — и привлекательной, и отталкивающей в одно и то же время. Право определения очередности блюд оставалось исключительно за нею, а если какое-то яство пользовалось меньшим, чем прочие, успехом у гостей, она начинала сама накладывать его в тарелки тех, кто случайно оказался в зоне поражения:
— Ты пробовал тефтели из мяса, которое принесла Марина? Ничего, что пробовал, возьми еще одну, они превосходны.
Уже сама цель организации подобных вечеров таила в себе такие противоречия, что атмосфера их так или иначе становилась несколько напряженной. Госпожа Наталия от всей души старалась помочь новым членам общины адаптироваться к особенностям женевской жизни и одновременно укрепить их связь с покинутой Родиной. А в результате у членов диаспоры возникало чувство неполноценности и даже невозможности лояльного сосуществования с туземцами. Женевские греки нередко и сами затруднялись определить свою этническую принадлежность. Так и не став, несмотря на огромные усилия, швейцарцами, но уже перестав быть настоящими греками, они так и жили в том состоянии раздвоенности и перманентной грусти, из которого с годами становилось все труднее и труднее выбраться.
Возвращаясь домой после первого своего вечера у госпожи Наталии, Павлина спросила Мирто:
— Почему ты не вернулась в Грецию после смерти своего мужа?
— Я собиралась. А потом встретила одного мужчину, итальянца… Он держал булочную на бульваре Карл-Вогт, рядом с ателье. Наши отношения длились около двух лет, я надеялась, что мы в конце концов поженимся. А потом все кончилось ничем…
— Он бросил тебя ради другой?
— Ради своей жены. Вот так просто. Они вернулись в Италию.
— А потом?
— А потом я был разочарована, устала… В Греции пришлось бы начинать все сначала. А здесь у меня есть и работа, и друзья с площади Цирка… Я осталась.
— Так, значит, хорошо в Женеве?
— Спокойно, — ответила Мирто. — Ты со временем поймешь. Это город счастливых людей.
— Каждый счастлив?
— Нет, конечно. Скажем так, это город, где счастье распределяется по справедливости. Каждому достается понемногу. Здесь царят мир и покой.
Так было и с Йоргосом Калуссисом. Счастье без излишеств. Славный парень, который поможет ей перевернуть очередную страницу жизни. Он приехал из Кастории, где все или почти все умеют выделывать кожу. Славный ремесленник-скорняк, снимающий комнату, способный с первого взгляда определить качество партии кожи, восстановить испорченную меховую вещь и незаметно ее перекроить.
— Ты портниха, он скорняк, у вас должно быть много общего, — сказала ей госпожа Наталия.
— Калуссис-Луганис, — шевеля губами, повторил про себя судья и спросил: — Госпожа Павлина Калуссис-Луганис, не так ли?
Адвокат тронул Павлину за руку. Она вышла из оцепенения:
— Да?
— С вами говорит председатель суда, — шепнул адвокат.
Павлина посмотрела на судью. «Да этот парень мне ровесник, — подумала она. — У него, наверное, есть жена, дети, друзья, он живет нормальной размеренной жизнью».
Она почувствовала себя старухой.
— Да, господин судья.
Адвокат хотел подсказать, что следует говорить «господин председатель», но судья не дал ему на это времени.
— Госпожа Павлина Калуссис-Луганис, — председатель суда без запинки произнес ее имя, и беглая улыбка мелькнула на его губах, — вы портниха, ваш адрес: площадь Цирка, дом два, вы живете раздельно с вашим мужем уже два года, это так?
Павлина подтвердила.
— Вы работаете с госпожой Мирто Асландис в ателье «Мирто Мода, шитье и портновские услуги», по адресу бульвар Карл-Вогт, сорок один, это так?
— Да.
— Вы служащая или компаньон?
— Компаньон, сударь.
— Я вижу, что ваш годовой доход позволяет вам содержать себя. Вы, видимо, не будете претендовать на алименты со стороны вашего супруга?
В ту среду госпожа Наталия посадила их рядом. Ко времени знакомства Йоргос уже начал полнеть из-за неподвижной работы. Павлина заметила, что пальцы у него покрыты следами уколов от толстой скорняцкой иглы. «Вот парень, который зарабатывает на жизнь своим трудом», — подумала Павлина. Ей было восемнадцать, ему на двенадцать лет больше.
Госпожа Наталия без конца теребила его: «Не упусти эту малышку, не упусти эту малышку». Она любила командовать, госпожа Наталия. И творила добро от чистого сердца, но при этом остальные должны были во всем придерживаться ее мнения. Поэтому Йоргос не сомневался, что будет встречен благожелательно.
