И когда уже полстраны только и говорило что о голубиных причудах, случилось, что один мент, на том самом этаже колокольни, где было окно, назначил своей милашке свидание. Подружке милиционера, рассказывала Вартюла, непременно хотелось, чтобы у ног ее лежал не только сержант, но и целый город.
Словом, девушка собралась обозреть с высоты центральную площадь, но свиданию помешал Очкарик. Попасть на колокольню ему было просто, потому что отец его служил в храме ризничим. Они уж вовсю целовались там, миловались, нежничали-миндальничали, короче, устроили классный петтинг, как вдруг слышат — Очкарик по лестнице поднимается. Потому как это он самый и был. Прелюдия была прервана, и любовники, укрывшись за какими-то балками, прекрасно могли наблюдать за гнусными проделками сына церковного служки.
Обвязав прочной ниткой, а может быть, леской хлебные шарики, то бишь приманку, он выкладывал их на козырек окна, и, когда голуби, заглотив хлебы, вспархивали, чтобы лететь по своим делам, наш Очкарик, этот «птичий рыбак», начинал потихоньку подтягивать голубей, которые, как ни сопротивлялись, как ни барахтались, в конце концов заканчивали свой путь на его сковородке. Никакие воздушные пируэты, никакое, что было сил, хлопанье крыльями им не помогало — Очкарик, крепко державший леску, все же втягивал птицу в окно, чем и посягал на общественное имущество (ибо голуби, несомненно, часть общественного достояния). В довершение всего шум подняли военные — и разведка, и контрразведка лишились лучших почтовых голубей. Которых зажарил и слопал Очкарик.
Вот такая история с голубями. Что касается нас, то нам, страусам, тоже хотелось бы знать: чьей собственностью мы являемся? Кому мы принадлежим? Ферме — могут сказать.
Но мне интересно, кто нас продал ей, кому конкретно, на какой срок, на каких условиях и главное для чего?
А может быть, вообще никто себе не принадлежит? Кроме старого негра Джима, беглого раба из фильма «Гекльберри Финн», который говорил, что он богатый, он сам себе хозяин, и стоит он восемьсот долларов.
Ну и что с того, что он столько стоит? Ведь не может же он получить за себя эти деньги от самого себя.
В последнее время Володя работает над эпохальным по своему значению исследованием, в котором, в свете новых и поразительных фактов, доказывает близкое родство между страусами и грифами.
Как выяснится из этой работы, нашими близкими родственниками являются не только грифы, но и птица феникс.
А вчера около меня стала вдруг отираться Зузу. Я удивилась, потому что совсем недавно во время одной из дискуссий она была на стороне тех, кто возражал против всей этой «африканской аферы», выступала за то, чтобы оставаться на ферме и не желала слышать о возобновлении тренировок. Тех, у кого еще хватало душевных сил для этого, была жалкая горстка. Да оно и понятно, ведь если мы хотим наверстать упущенное, тренировки нас ждут изнурительные.
И теперь, когда Зузу обратилась ко мне, я сначала подумала, что она пришла оправдываться и уже так и слышала ее виноватые эску… эксу?., экскузации.
Но она решила не тратить время на объяснения и сразу перешла к делу.
— Лимпопо, когда будешь в Африке, то, пожалуйста, не забудь обо мне.
— Ну, конечно, я тебя не забуду, — изумленно сказала я.
— А когда будешь возвращаться…
— Но я вовсе не собираюсь быть перелетной птицей.
— Хорошо, хорошо, но, может быть, иногда, пусть не каждой весной, ты все-таки будешь нас навещать…
— Не знаю.
— Ну, пускай не ты. Вон аисты каждый год прилетают.
— Чего тебе нужно?
— Чтобы ты кое-что принесла или прислала мне…
— Что ты имеешь в виду?
— Да сущие пустяки, — лепетала она, — стеклянные бусики. Красненькие, мне красное очень идет. И зеленое тоже. А еще у некоторых птиц я видела кольца на лапах.
— Так это ведь люди их окольцовывают…
— Но мне тоже нужно кольцо! Неужели тебе не хочется порадовать меня подарком? Не хочется, чтобы всякий раз, надевая на шею ту красную низочку, я вспоминала тебя?
Не слишком убедительным тоном я обещала, что не забуду о ней.
На следующий день с той же просьбой меня навестила Бойси, потом подкатилась Шуба, потом Лопух и даже Пики, а под наконец и старуха Лула, страусиная ведьма, это страшилище, которая, жутко хрипя и икая, извинилась за свой отсыревший гнусавый простуженный голос.
— Извини, я, кажись, подхватила какой-то гриппер, — виновато сказала она, почесывая гноящиеся глаза, чихая и харкая сгустками то ли крови, то ли черной желчи.
Вид у старой карги был кошмарный. И где она могла подцепить этот жуткий гриппер?!
Сегодня во многих местах на заборе фермы и самых толстых деревьях лесного массива появились листовки следующего содержания:
Животные, братья и сестры, товарищи по судьбе!
Давайте не горячиться! Ведь только от нас зависит, как замечательно будут процветать дела в наших загонах и как будет расти и крепнуть качество нашей жизни!
Давайте бороться за всестороннее улучшение условий нашего содержания.
Не будем любой ценой бросаться в глаза и выделяться на фоне ландшафта.
Группа подлинных реалистов.
С обычной своей робкой ухмылкой на мордочке пришел попрощаться и крот Игэлае. Выглядел он растроганным и даже растер в уголках своих слеповатых глазок пару слезинок. Он меня ни о чем не просил, а просто вручил визитную карточку — чтобы я о нем помнила. На карточке не было указано ни адреса, ни профессии или звания. Только имя, изображенное таким образом:
EAGLE-EYE[23],
крот
Максико сделал мне предложение.
— Знаешь, Максико, — начала я издалека, — граф Мориц г… Бенёвский…
— Да пошел он к дьяволу, Лимпопо, этот злосчастный граф, — перебил он меня. — Ведь я не на нем собираюсь жениться, а на тебе. И меня сейчас не волнует, что и когда он кому-то сказал. Я хочу жить с тобой. Ты одна, никто тебя ни во что не ставит. Позволь же мне разделить с тобой одиночество.
Мне показалось, что за ближним кустом мелькнула фигура Сквалыги. Но мне было на него начхать, мне важно было дать доходчивый ответ Максико, безо всяких графьев и графинь.
— Людей, как они сами считают, от всех прочих земных созданий главным образом отличает то, что они обладают божественным даром. И дар этот называют душой. Душа, — продолжала я, — это словно птица Зерзура, охраняющая в пустыне сокровища. Душа — это как бы уменьшенная копия того, кто носит ее в себе.
— …как огромная рыба, которая проглотила маленькую, и та плещется у нее в животе?
— Именно так. Только разница в том, что маленькая рыбешка все же повелевает большой, так и человеком повелевает душа. Кстати, он никогда ее не проглатывал, он с нею родился. А когда наступает час смерти, то человек исчезает, а душа остается.
— Лимпопо!..
— Демиург, создавая мир, якобы пожелал, чтобы душой обладал только человек. И может, еще собака.
— То есть как — собака?
— Она должна была охранять рай — это такой преогромный сад, населенный ангелами. И был один баламут, каких свет не видывал, от которого этот сад нужно было охранять, чтобы он ну никак, ни за что туда не проник. Пес же тот охранял райский сад абы как, и негодник попортил Господни посевы, растоптал цветы, наворовал фруктов. Поэтому в наказание псу суждено было навсегда остаться слугой, но теперь уже охранять человека, раз не смог уберечь сад. Говорят, душа у собаки малюсенькая, но все же бессмертная.
— И что же?
— Знаешь, Максико, иногда мне кажется, что не только я обожаю тебя, но и кто-то живущий во мне, что он тебя тоже любит. Я догадываюсь, — продолжала я, — что когда-то давным-давно я, возможно, была возле райского сада и, наверно, чего-то недоглядела и за что-то была наказана. Мне кажется, потому я и здесь. А может быть, у меня тоже душа есть? Ну хотя бы совсем малюсенькая, размером, скажем, с муравьиную королеву?.. Но даже если она еще вполовину меньше, от этого бессмертие ее может быть не менее продолжительным, чем у ангелов, так ведь? Как ты думаешь, Максико? Ты у нас такой умница…
— Ну а все же…
— И вот этой крошечной копией, что во мне, этой миниатюрной душой я люблю тебя точно так же, как вижу с помощью глаз и как с помощью крыльев мечтаю взлететь в поднебесье.
— И, значит, ответ твой…
— Пойми, Максико, мне нужен не только ты. Так же сильно и страстно я хочу свободы и стану твоей женой, когда мы ее обретем для нас и для наших цыпляток. Признайся, ведь ты и сам так думаешь! Поэтому мой ответ: да! Я буду счастлива стать твоей на земле Африки. Это я тебе обещаю.
— Обещаешь? Так же твердо, как веришь в эту землю обетованную?
