— Бередежь не для меня! — неистовствовал я ногами в угоду ритма. — Я запалю твои заржавевшие турбины синим пламенем! Эха!
— Не шути с огнем, летун — взрывоопасно! — струилась всем телом Элеонора.
— Опасность — мое кредо! — сжимал я ее могучие струи.
— Ненавижу! — выдыхала она.
— Обожаю! — сглатывал я.
Вот в этой точке сближения мне нужно было (по военной стратегии) резко сменить курс: потребовать счет, оставить на чай, поймать такси и на заднем сидении «Волжанки» погрузиться в жаркие складки влажно-жеманной Элеоноры.
Да. Так бы поступил настоящий военный. Но я был и оставался дилетантом. В самый ответственный момент мне что-то показалось. А как только мне начинает казаться нечто странное, я начинаю сомневаться. В чем? Да во всем! Сомнения… Ох уж эти червоточинки веры. В общем, я заказал сразу 500!
— Ты что алкоголик? — сморщилась Элеонора.
— Спокойно! Высота 10 тысяч — врубаем форсаж!
Да… Сквозь маску великолепного майора, аса-истребителя, стало проглядывать мое исконное «Я». На лице, вместо мужественной вместительности, появилась кислая гримаса преисполненности. Преисполненности чем-то скверным и готовым в любую минуту выплеснуться приблизившемуся прямо в харю.
Элеонора начала подсыхать и косить в сторону. Я реагировал мелким смешком, щурил один глаз за счет другого и опорожнялся саркастическими фразами типа: «Ну-ну!» или «Ха-ха!»
Элеонора пару раз огрызнулась и демонстративно открыла косметичку.
Мое уязвленное «Я», и без того склонное к рефлексии, под гнетом майорского кителя совсем осатанело. К тому же сумма принятых калорий достигла критической отметки. И вот вся эта гремучая смесь разразилась дерзкой утопией. Наперекор всем правилам игры я вдруг решил предстать перед этой мелкомыслящей женщиной в истинном сиянии своей неповторимой личности. Предстать и ознаменовать торжество правды обоюдным попранием всякой субординации в виде публичного совокупления под брызги шампанского.
— Советского полусладкого! — завопил я, вылезая из майорского кителя. — Я Одиссей! И я воскрес!
Элеонора фыркнула и, виляя хвостовым оперением, понеслась к выходу.
Я настиг ее в темном переулке и пошел на таран. Элеонора молча стерпела мои обильные ласки вперемешку с признаниями, потом высвободила правую руку, всплеснула ей, как бы в отчаянии, и мощно приложилась к моему левому уху.
Меня швырнуло в штопор, и я рухнул на мокрый асфальт.
— Вонь ты подрейтузная, а не Одиссей!
Это была последняя фраза Элеоноры, женщины, которая предпочитала спариваться с военными.
На бреющем дотянул я до запасного аэродрома и, не почистив, зубы уснул безрадостным сном.
После этого случая я прекратил свои опыты над женщинами-милитари. В настоящее время меня привлекают девушки, тяготеющих к артистической богеме. Может, на этой ниве повезет? Для чего, собственно, я все это и описал.
Я, Соня, Санек и TV-антенна
Начнем с того, что за окном было темно и сыро. Истекал последний час ноябрьских суток. Я находился в своем жилище — безработный, безденежный и уже снова голодный. Я суммировал внешние обстоятельства:
— синоптики пророчили небывалые морозы;
— левые партии предрекали социальный взрыв;
— правительство фиглярничало;
— президент на все реагировал болезненно.
К тому же:
— сосед, что справа, бортировал колесо своей «девятки». Через гипсолитовое перекрытие доносились металлические удары, сопровождавшиеся удалецким: «На, сука, получи!»;
— соседка, что слева, пыталась запустить свежекупленную многофункциональную стиральную машину фирмы ARISTON: «Пункт первый — снимите упаковку!»;
Вывод: надвигалось лихолетье.
Я встал и прошелся по периметру комнаты в поисках спасительной цели: двигающийся к цели менее уязвим.
Телевизор! Огромный ЭЛЕКТРОН — Ц-275д почил в дальнем левом углу. Сосед, что со смежного блока, самовольно выдрал из ячейки на общем щите мою антенну и впаял свой кабель, вызывающе белого цвета. Рыжая паскуда, он обрек меня на информационный голод! Я поиграл желваками — пришло время разобраться.
Еще месяца два тому назад, когда я впервые предстал перед этим фактом оскорбления собственного достоинства, подстрекаемый соседкой, что слева, я тут же отправился к нахалу и громко стукнул в его комнату. В ответ за дверью лязгнули пружины инвентарной кровати, и послышалось утробное невнятное ворчание.
— На минутку! — грозно выкрикнул я, глядя себе под ноги.
Скоро дверь отворилась… Я попросил закурить и, получив сигарету, ушел. Но с тех пор многое изменилось. Жизнь стала жестче, почерствел и я.
Порывшись в шкафу на предмет какого-нибудь инструмента, я вооружился круглым рашпилем и вышел в коридор.
На мои первые удары в обшарпанную дверь ответа не последовало. Я повторился.
— Кто там еще? — раздался вдруг расслабленный голос из-за двери напротив. Я обернулся. Напротив проживала Соня — трамвайный контролер-кондуктор. Судя по всему, я разбудил ее.
— Да это я, Сонь! Я собственно… как его?.. — силился я вспомнить имя рыжего отморозка.
— А, Санек, ты, что-ли?! Ну, заходи… Открывай только сам, я млею…
Я не был Саньком и не мог им быть по одной той причине, что сам к нему пришел! Понимаете, Санек — тот самый антенный кидала, с которым мне предстояла разборка. Мы даже не были с ним похожи. Санек работал, и причем в трех организациях, носил теплую куртку PILOT, каждый вечер варил целую кастрюлю картошки в мундире, а по утрам непременно брился, используя при этом шикарный комплект GILLETTE sensor. В общем, это был мой антипод, а последние два месяца еще и антагонист.
— Ну, открывай! Чего ты, как не родной, Санек?! — поманила из-за двери Соня ласково-капризным тоном.
«Ах, гаденыш! И тут наследил!» — подумал я и отвел язычок защелки острым концом рашпиля.
В комнате было темно и накурено, потягивало перегарным душком.
— А я сегодня такая пьяная!… Бе-е! — ворковала где-то глубоко в темноте Соня.
Оставив рашпиль в углу у двери, я двинулся на голос и скоро уперся ногами в диван. Молча опустился на край. Соня зашевелилась, и я почувствовал на плече ее жаркую ладонь.
— Ну, как дела в Эрмитаже, Санек? — спросила Соня, и ладонь соскользнула мне на грудь.
Санек служил в ВВОХРе одного из громаднейших музеев планеты. Каждый день соприкасался он с сокровищами мировой культуры. Иорданская лестница, Белая и Золотая гостиные, Синяя спальня, Малиновый кабинет и Будуар императрицы Марии Александровны служили Саньку местом работы!
— В Эрмитаже все своим чередом, — картавя под Санька на букву «р», повел я беседу. — Люди приходят, мы их встречаем. Они осматривают экспонаты, мы держим посетителей в поле зрения. Каждый занят своим делом. Ясно?
— Ясно, Санек, ясно! — Соня потянулась, мимоходом боднув мне бедром. — Ты, вроде как, простудился, Санечка!
— Пустяки все это, Соня! Я обеспечивал безопасность при подготовке выставки творений Карло Фаберже и меня просквозило.
— Фабер… где, Санюшка? — закинула мне на плечо голую и горячую ногу Соня.
— Фаберже, Соня, великий придворный ювелир! — гордо сказал я и сбросил с ног тапочки. — Он яйца пасхальный возвел в ранг искусства.
— Боже, яйца! — затрепетала Соня.
— Да, Соня, яички!
И мы громко и глубоко задышали, будто разом принялись выполнять ингаляцию легких.
— Сегодня можно все! Ты понял меня, Фаберже?! — прошипела Соня, вся извиваясь возле меня.
— Сегодня или никогда! — успел выкрикнуть я перед тем, как мы накинулись друг на друга и сплелись в подвижный бледный ком.
— Ну, давай, Фаберже, покажи, на что способны твои яйца! — стонала Соня.
И я показал. Я упер Соню головой в спинку дивана и долбил с противоположного конца до тех пор, пока шея ее, не выдержав чудовищных сотрясений, выгнулась, а острый кадык затрепетал, выталкивая наружу стоны подступающего оргазма. Тогда я отпрянул, вертанул конролера-кондуктора за ноги на 180 градусов и, ухватившись за бедра, натянул до упора.
— О, Боже! Ты ли это, Санек?! Ответь, ради Христа! — взмолилась Соня.
— Пути Господние неисповедимы! — рычал я в ответ, трамбуя сонино нутро интенсивно и мощно.
— Ну, давай, Фаберже! Давай! — сатанела Соня, раздирая наволочку зубами.
И я давал! Вопреки неблагоприятной жизненной ситуации. Назло затянувшейся депрессии. В пику грядущему лихолетью. В полной кромешной темноте я рвался к своему успеху — распаленный, бесстрашный, обезумевший!
Кончили мы ближе к утру. Соня замерла в исходной позе. Чернота за окном поредела. Завыли троллейбусы на маршрутах.
Я оделся и вышел. На общественной кухне горел свет. У плиты стоял настоящий Санек, голый по пояс, и сушил над газовым цветком пару носков.
— Здорово, сосед! — заулыбался Санек, протягивая руку.
