— Удивительно, — с грустью произнес Фагот, — не эти ли люди еще вчера славили назорейского пророка и воздавали ему хвалу, устилая его путь цветами и своими одеждами.
— Эти, — с горечью подтвердил Азазелло, — я вижу те же лица. Увы, такова природа человеческая. Тем и отличается род людской от прочих земных созданий. Природная подлость заставляет их сначала сотворить себе кумира, а затем безжалостно низвергнуть его.
— Похоже, он знает это и прощает их всех, — едва слышно добавил кот, против обыкновения, имевший очень серьезный вид.
— Куда же подевались восторг, признание и преклонение перед ним этих людей?
— Чего не стало — того и не было, — мрачно буркнул кот.
Процессия, увлекшая за собой еще многих людей, прошла Судные ворота, продвигаясь далее на запад, по направлению, к иссушенному палящим солнцем и жаркими ветрами, холму название которому было Голгофа. Лысая его вершина была песчано-каменистой и полностью лишенной всякой растительности. Холм был расположен в полутора тысячах локтей от городских стен, вблизи низин долин Кедрона и Хинона. Он был крут и высок. На его вершину вела единственная узкая тропа, причудливой змейкой ползущая по каменистым склонам.
Без преувеличения, это место стоило назвать знойным пеклом. Даже вездесущие мухи не водились здесь, хотя, порой, им нашлось бы, чем поживиться в этом месте. Лишь изредка, внимательный глаз мог увидеть в почерневшей пыли извилистый змеиный след, да заметить юркнувшую в норку маленькую ящерицу.
На холме никого не было, лишь стояли уже два креста, на которых обвисли тела иудеев, оскорбивших величие империи и казненных за это по приговору римского прокуратора. Рядом зияла черным зевом и третья яма, подготовленная для Иисуса Вар-Раббы, одного из предводителей зелотов — тайной иудейской организации, боровшейся с римским владычеством. Он возглавлял секту сиккариев, осуществлявшей террор против своих соплеменников, поступивших на службу к врагу.
Будучи схваченным после очередного убийства своего соотечественника, Вар-Рабба попал сначала в руки мастеров пыточных дел римского наместника и, не выдержав жестоких и изощренных пыток, выдал структуру и базирование сети тайной организации. Безмерно довольный этим, Понтий Пилат помиловал предателя и собирался тайно отправить его в Сирию, чтобы спасти от расправы.
Севернее холма, над горами уже кружили несколько стервятников, в предвкушении пиршества. Зной же здесь был совершенно невыносим, и участники казни постарались побыстрее закончить порученное им дело и покинуть гибельное место. Труд землекопов не понадобился, и они, не дожидаясь начала казни, поспешили домой. Остальные столпились вокруг ямы, влекомые кто долгом, кто любопытством.
Кузнец Латаш, прославившийся в Иерусалиме своей жестокостью, исполнял роль палача. Он лучился осознанием своей роли и предстоящего действа. Его громадная ручища выудила из деревянного ящичка щепоть мелких медных гвоздей, и несколькими точными ударами он прибил к верхней части креста продолговатую табличку, протянутую ему глашатаем.
Надпись на ней, исполненная на латыни, гласила: «Iesus Nazarenus Rex Iudeaeorum»[10].
Затем он вытащил из-за пазухи моток грубой ворсистой веревки и крепко привязал приговоренного к сочленению вертикальной и горизонтальной перекладин за верхнюю часть грудной клетки, пропустив ее под подмышками рук. Это было сделано для того, чтобы, осужденный на смерть, испытывал мучения, оставаясь живым, как можно большее время.
Кроме того, прибитый к перекладинам за руки и ноги лишь гвоздями, обреченный умереть мог сорваться и упасть на землю. По существующим обычаям повторная казнь не производилась — считалось, что боги проявили милость к смертнику.
Толпа молчала, жадно вглядываясь в черты лица лежащего, но оно больше не исказилось, и ни единого его стона палачи больше не услышали. Человек лишь дышал тяжело и прерывисто.
Иссушающий плотный зной прекратил даже людское потоотделение, ни единого дуновения ветерка не долетало до вершины холма. Двое, ранее распятых, уже давно потеряли сознание от боли и невыносимой температуры застывшего воздуха.
Кузнец достал большой бронзовый гвоздь с широкой толстой шляпкой, примерил его к запястью правой руки приговоренного и взмахнул молотом. На лице его застыла злорадная ухмылка….
С первым ударом молота в безоблачном, без единой тучки, небе раздался громовой раскат. Солнце засверкало зловещим багрово-черным цветом, на его диск опустился черный ободок. Толпа ошеломленно ахнула, но палача это ничуть не смутило, и он продолжил свое черное дело.
Последний удар по гвоздю, казалось, сотряс всю землю. Действительно, земная поверхность сильно вздрогнула, зашаталась, и многие попадали наземь. Лысая вершина Голгофы задымилась клубами пыли. Стены дворцов и башен Иерусалима зазмеились узкими извилистыми трещинами, а многие жалкие глиняные лачуги попросту развалились. Даже спокойную свинцовую гладь Мертвого моря вдруг вспучило, взлохматило, и она швырнула небывало громадные мутные волны на приземистые скалистые берега, превратив обычный мертвый штиль в грозную стихию.
Дневное светило уже полностью скрылось за сплошной чернотой, и повсюду упала непроглядная мгла. На темном небосводе тускло замерцали звезды. Над горизонтом медленно всплывала полная луна, искрящаяся мертвенным синеватым цветом.
Беззвучная молния прочертила небо над Иерусалимом гигантским белым зигзагом, и тень исполинского креста низко повисла над притихшим городом.
Ужас объял собравшихся. Все, в том числе и кузнец, в страхе легли лицом в землю, закрыв глаза и боясь ослепнуть. Многоголосый истошный крик доносился из Иерусалима. Толпа на холме неожиданно дружно и жалобно завыла.
— Горе нам, — кричали иудеи, — сияющий Молох отвернулся от нас и погасил свой светильник!
Вой был удивительно слаженным и казался одноголосым. Другие же звуки, будто исчезли.
Стервятники, уже летевшие к месту казни, шарахнулись в сторону и повернули обратно к темневшей громаде гор. Лишь привязанный к кресту человек смотрел в развернувшуюся на небесах бездну широко открытыми глазами. Тяжелые, густые капли крови выкатились из-под шляпок гвоздей и беззвучно упали на каменистый грунт.
Так длилось несколько минут, которые всем показались вечностью. Внезапно солнце засияло вновь. Все звуки сразу затихли. Шорох осыпающейся в яму земли вперемешку с камешками казался неестественно громким и, оттого, грозным. Люди начали подниматься с земли, в опасении поглядывая в засиневшее вновь небо.
Палач, на лице которого застыла отвратительная садистская гримаса, продолжил прерванное дело. Он с натугой поднял крест, поднес его к черневшей хищным зевом яме и резко выпустил из рук. Крест глухо ударился в дно ямы и стал крениться в сторону, но кузнец придержал его обеими руками.
Падение сотрясло тело приговоренного, но плотно сжатые губы не разомкнулись, лицо осталось спокойно-отрешенным, а глаза открытыми.
Нога палача в грубом сапоге сгребла в яму часть образовавшегося вокруг нее земляного холмика, и сразу, как по сигналу, многие бросились засыпать ее и укреплять крест у основания большими камнями. Голова человека, распятого на кресте, опустилась к груди — он потерял сознание….
Беспорядочно, отталкивая друг друга локтями, наблюдавшие казнь, а, можно сказать, и ее участники заспешили по тропе назад, по направлению к затихшему городу. Побрел и кузнец, он не спешил, а деньги за проделанное, палачу были выплачены заранее. Лишь один раз он обернулся и попытался встретиться глазами со своей жертвой, но это у него не получилось.
Весь город возбужденно гудел, обсуждая казнь Иисуса из Назарета и необъяснимые произошедшие события. А, ближе к закату на голубом небосводе повисла хвостатая звезда, вновь повергшая всех в замешательство и панику. Люди читали молитвы, обращаясь к своим богам и прося их о милости к возможным прегрешениям. Страшная звезда сияла всю ночь, а затем еще два дня и две ночи.
Большинство сочло это знамением, и многие вновь поверили в грядущий апокалипсис и конец света, предвещенный назорейским пророком. И вера эта начала формироваться в новую религию, привлекавшую все новых ее приверженцев….
А, во время наступившей тьмы, в необъятной черной бездне корчилось в жестоких судорогах еще одно существо. Имеющий облик человека в черном одеянии и называемый слугами мессиром, Воланд также испытывал мучения, сопоставимые с муками человека распятого на кресте.
Человек на кресте, вопреки стараниям палача, умер быстро от сердечного приступа и болевого шока. Его сердце, обращенное к мучителям и простившее их, не выдержало нестерпимой боли, идущей от пробитых металлом запястий. Один из стражников, пытаясь проверить, мертв ли осужденный, ткнул его два раза копьем в правую сторону груди, ошибочно полагая, что там находится сердце.
