— Что же ты делаешь? — спрашивал я его. — Езжай!
— Там же люди идут, — волнуясь, отвечал он. — И нерегулируемые перекрестки.
— Давай я сяду за руль, — предложил я. — У нас в Москве всегда так. И ничего, ездим.
Новая перспектива испугала его гораздо больше.
— Вообще-то я могу и по-другому, — вдруг сказал он. То, что он делал, было даже как-то слишком. Арабы выскакивали из-под колес «Опеля», как мячики из-под бутсы хорошего футболиста. Оказалось, в армии Гришу научили и такой манере езды. Но в инструкции не было пункта, что надо применять ее, когда пытаешься выбраться из города Рамалла после похорон палестинского лидера Ясира Арафата.
Мы, по-прежнему не зная дороги, буквально на ощупь добрались до блокпоста. Это было даже удивительно для меня. Гриша оставался невозмутим. Он отсалютовал своему бывшему командиру. И через 20 минут мы были уже в Иерусалиме.
Я его все-таки спросил, почему он взял да и поехал с нами в Рамаллу.
— Могу рассказать, — пожал он плечами. — Да, я не собирался, потому что это было бы безумием. Но мой командир сказал, что ему настолько интересно, что там, в резиденции, произойдет, что если бы он не был на службе и в форме, то обязательно бы поехал и посмотрел на все это собственными глазами. Такое ведь можно увидеть один раз в жизни. — То есть на «слабо» тебя взяли, Гриша? — удивился я.
Он согласился.
Нет бреши в женском сердце
Был поздний вечер. Шел снег. Так, наверное, должна начинаться повесть о любви. Но так началась повесть о ненависти. Я вышел из метро и увидел картину, которая меня очень и очень разочаровала. Моя машина, стоявшая возле тротуара у выхода из метро, была надежно заперта троллейбусами.
Их было много. Где-то впереди что-то с одним из них случилось, и теперь они стояли, вытянувшись бессмысленным караваном метров на двести. Заперли они не только мою машину. Думаю, на каждого водителя троллейбуса приходилось по двое-трое таких, как я.
Сначала я разнервничался. Конечно, я очень торопился. Но убедил себя, что должен ждать и надеяться. Надеяться и ждать. Больше мне, казалось, ничего и не оставалось. Мои товарищи по несчастью стояли беспомощными и злыми кучками. Время от времени кто-то с приглушенным криком "Ну, суки!.." бежал в голову троллейбусной пробки и возвращался через несколько минут безучастный ко всему происходящему.
Я начал думать, что же можно сделать в этой ситуации? Можно было бы попробовать въехать на тротуар и через него выбраться на оперативный простор. Тем более что это был даже не тротуар, а трамвайная линия. Но слишком высок был бордюр, и не только для моего «Пежо». Две машины уже застыли на этом бордюре на брюхе, уткнувшись носами в залежи снега. Участь их была незавидна.
Я подошел к одной кучке водителей. Она мне показалась самой могучей. Эти четверо старались сохранять спокойствие. Один, правда, без конца нервно пинал ногой окаменевший сугроб. Странно, но они говорили о президентских теледебатах. Их возмущало, что Жириновскому как доверенному лицу не дают представлять Малышкина. Мне показалось, они не о том говорят. Я спросил, что они собираются делать. Один из них сказал, что попил бы где-нибудь кофе, а то замерз.
Мной овладел сильнейший приступ злобы. Мало того, что из-за пробок я вынужден спускаться в метро, думать там только о том, что вагон, в котором еду, сейчас взорвут, и пересаживаться на всякий случай в другой, а потом в третий, так еще и, выйдя на свежий воздух, по совсем уж идиотской причине вынужден торчать на морозе и покорно ждать, пока рассосется троллейбусная пробка!
Нет, я должен был что-то сделать. Я подошел к своей машине и осмотрел место происшествия. Два троллейбуса стояли, плотно прижавшись друг к другу. Один практически целовал другого в зад. Их водители сидели с удовлетворенным, как мне показалось, видом за рулем и грелись. Они не разговаривали ни друг с другом, ни с нами.
И вдруг я все придумал. Все было очень просто. Если бы один троллейбус немного подал вперед, а второй сдал назад, то я бы, кажется, въехал в образовавшийся между ними просвет.
Одним из троллейбусных водителей была женщина. Я решил поговорить с ней, ведь женское-то сердце мягче. А когда второй водитель увидит, что дело сдвинулось с мертвой точки, то и сам, может, догадается подать вперед.
Я постучал в дверь. Немолодая дама в телогрейке внимательно посмотрела на меня и открыла дверь.
— Здравствуйте, — как можно доброжелательнее сказал я. — Вы, наверное, поняли, зачем я к вам заглянул?
— Ну и что? — умно переспросила она.
— Если вы сдадите чуть-чуть назад…
— А передний даст вперед… — без подсказки продолжила она.
— Точно! — обрадовался я.
— Так ты чего хочешь-то? — с любопытством спросила она.
— Как чего? — растерялся я. — Назад сдайте, да и все. Она еще раз внимательно посмотрела на меня и промолчала. Я понял, что забыл предложить ей денег. Предложил. Может быть, не очень много. Но я решил, что не надо баловать водителей троллейбусов, а то они сразу сядут на шею.
— Деньги, значит? — в ее глазах, мне показалось, наконец-то появился интерес.
— Ну, конечно!
— Слушай меня внимательно, парень, — четко, так, чтобы я понял каждое слово, произнесла она. — Ни за что я этого не сделаю. Как вы с нами — так и мы с вами. Ты понял меня? А теперь пошел вон из моего салона, а то я сейчас милицию вызову.
Ну, и что бы вы сделали на моем месте? Я сказал ей, что она, дура, будет стоять в этой пробке до утра, и вышел. А что, драться с ней, что ли? Или сидеть в этом троллейбусе назло ей тоже до утра? Выйдя, я на всякий случай подошел к дяденьке, который сидел за штурвалом соседнего троллейбуса, и через открытое окно попросил его подвинуться. В моем голосе уже не было никакого елея. Но и ненависти тоже не было.
Он кивнул и начал подавать вперед. Я бросился к своей машине, думая только об одном: лишь бы эта баба не успела закрыть своим троллейбусом эту брешь. Она, похоже, просто не успела сориентироваться в этом быстро меняющемся мире, и я втиснулся в щель. Я даже увидел, как ее троллейбус нервно дернулся. Но было поздно.
На прощание я с удовольствием показал ей характерно поднятый палец. Судя по ее живой реакции, ей был хорошо знаком этот жест.
Бывает, что едешь-едешь, а потом кончается бензин. Я никогда не верил и не верю людям, которые говорят, что с ними никогда такого не происходило.
Со мной это происходит регулярно. Мне не стыдно в этом признаться. У меня много других важнейших дел, кроме того, чтобы следить еще и за этим. Я должен постоянно думать о таком количестве нюансов в моей запутанной жизни, что падение уровня топлива на их фоне может в лучшем случае напомнить о том, что жизнь эта не вечна.
Когда останавливаешься на дороге, конечно, это не так уже смешно. Это же всегда обязательно происходит в крайнем левом ряду. А всего этих рядов не меньше трех. Так случилось и в этот раз. Я как-то дотянул до крайнего правого. Встал прямо на остановке. Но, с другой стороны, для чего еще, по большому счету, эти остановки?
Включил «аварийку». И что дальше? Надо же как-то двигаться. Жизнь-то, как говорится, продолжается.
Может, у какого-то человека на этот случай в багажнике лежит полная канистра бензина. Не знаю. Ведь, с другой стороны, человек с такой жизненной позицией никогда и не опустится до того, чтобы вот так бездарно встать на дороге. У меня же никогда еще не было даже такого, чтобы в багажнике кстати оказалась какая-нибудь пустая емкость.
Но в этот раз я нашел сразу две канистры. Одна из них оказалась из-под незамерзающей жидкости, а другая — из-под замерзающей, чистой питьевой воды. То есть все складывалось даже очень хорошо.
Я взял пластиковую канистру из-под питьевой воды и вышел из машины. Оказалось, что на улице уже минуту стоит дикий крик. Орала бабушка, ждавшая автобуса. Ей было не по себе от того, что я встал на месте ее автобуса. Она же не могла ворваться ко мне в салон и, от души попихавшись со мной локтями, доехать до следующей остановки. То есть она не знала, что на самом-то деле могла бы. Я бы довез ее. Действительно, довез бы.
Все, что она орала, было понятно и без слов. Мы мешаем им жить, и добавить к этому нечего.
Я хотел было пройти мимо. Я знал, куда идти. АЗС была недалеко, метрах в трехстах. Но она так орала! И я подошел к ней.
Это ее ошеломило. Она совершенно не рассчитывала на такой эффект. И сразу замолчала.
— Что вы так орете? — спросил я ее.
Она опять начала орать. Замолчала, видимо, только потому, что подумала, что я сразу начну ее бить и, может, даже убью. То есть она, несмотря на свой довольно преклонный возраст, очень хотела жить. И как только убедилась, что перед ней не убийца, воспрянула духом.
