Патрик Суриаль замолчал. В горле саднило. Просто черт знает что — из-за этих желторотых так взбеситься и раскладывать все человечество по полочкам! Он попытался успокоиться, чтобы избежать приступа гипертонии, и налил себе апельсинового сока. Посмотрел на термос с блестящим нержавеющим покрытием, стоявший возле графина, и вздохнул: он бы предпочел кофе, но его кардиолог поместил этот напиток в список многочисленных запретов. Чертов возраст! Он не сказал мадемуазель Всезнайке, что представители группы «второй молодости», к сожалению, ничего не могут поделать с возрастом своих сосудов. Но что она в этом понимает — она, которая лопает картошку-фри с той же легкостью, с какой он ест соевый сыр?
Совещание наконец завершилось. Теперь он сможет спокойно заняться своими проектами. Он будет создавать клоны Всезнайки в возрасте «второй молодости»! Она еще на них насмотрится, бедняжка! Он и сам не знал, почему так агрессивно настроен против этой девчонки, в то время как его помощник уверяет, что она — отличный профессионал! Эти дипломированные умники всегда его раздражали. Может быть, в этом причина… Он зажег сигарету и вышел из зала. Курение тоже было ему запрещено, но есть же предел ограничениям! И почему бы не иметь дела с женщинами, пока он еще на этом свете?
С тех пор как Ева ему позвонила, он нервничал. Он чувствовал себя злодеем, вынужденным скрываться, и стал плохо спать. «Скажи мое имя и телефон Майе, и покончим с этим! Но… тридцать лет прошло, Ева! Все сроки истекли, разве нет?» Однако Ева была глуха ко всем его доводам. Пятнадцать лет минуло с тех пор, как они прекратили всякое общение. Ее звонок вновь пробудил в нем былую тревогу и пустил коту под хвост пять лет психоанализа. Она и сама боялась. «Надо же, — подумал он, входя в лифт, — я и забыл сообщить мадемуазель Всезнайке, какую роль играют психоаналитики в жизни людей "второй молодости"!»
MМАЙЯ была в кондитерском отделе Бон Марше. Толкая перед собой тележку, она думала о Морисе. Как бы ему понравилось это изобилие товаров в разноцветных упаковках, заманчиво расставленных на полках! Пьер никогда не разделял ее гурманских удовольствий. Она любила свое новое счастье, созданное из наслаждения и щедрости.
За ужином Мари и Ребекка не переставая болтали о своих каникулах. Благодаря им атмосфера была непринужденной. После того как Симон и Ольга уехали, Пьер зашел в спальню Майи. Она напомнила ему, что теперь у него есть своя квартира, но он молча начал раздеваться, в то время как она, стиснув зубы, пыталась сдержать гнев. Она стояла скрестив руки на груди, надеясь, что он все-таки уйдет. Напрасно. Майя не осмелилась устраивать скандал в первый же вечер после возвращения дочерей и с отвращением легла в постель рядом с мужем, которого давно забыла.
Сквозь сон она почувствовала, как что-то проталкивается в глубь ее влагалища, и машинально раздвинула ноги. Напор усилился. Майя не открывала глаз. Она чувствовала, как в ней нарастает желание, потом вдруг осознала, что она уже не в Сариетт. Она попыталась оттолкнуть мужа, но это ей не удалось. Она подумала о Морисе, и на нее нахлынуло чувство вины. Член Пьера проник в нее полностью. Она надавила рукой на его живот, пытаясь оттолкнуть его, но Пьер неверно истолковал этот жест и прошептал: «Да, еще!», прижимая ее к себе. Майю охватил стыд, что она испытывала удовольствие, чувствуя, как член Пьера движется внутри. Потом он перевернулся на спину, увлекая ее за собой, и Майя сверху вниз смотрела, как он кончает. Она забыла, с каким наслаждением они занимались прежде любовью. Майя застонала одновременно от угрызений совести и от подступающего оргазма, резко подаваясь взад-вперед всем телом. «Еще…» — прошептала она, думая: «Еще один, последний раз…» Во взгляде Пьера она прочитала прежнее вожделение. Этой ночью его тело казалось таким же сильным, как в былые времена.
«Кончить с тобой в последний раз. Кончить, уже разлюбив тебя и собираясь тебя покинуть. Кончить, думая о другом мужчине. Кончить, чтобы похоронить нашу семейную жизнь, как мальчишки хоронят свою невинность в объятиях проституток».
Я кончила. Пьер не знал, что это была не любовь — это было прощание. Но я знала, и только это имеет значение.
Я никогда не расскажу тебе ни об этой ночи, ни о полученном мной удовольствии, Морис. Ты бы этого не понял: у тебя слишком цельный характер. Есть ночи и дни, о которых лучше умолчать, чтобы не причинять боль тем, кого любишь. Я люблю тебя, Морис. Теперь — еще больше. Я знала о твоих надеждах, хотя ты мне ничего не говорил. Я вернусь… уже скоро. Мне нужно лишь немного времени, чтобы безболезненно обрубить мои парижские корни. Со вчерашнего дня я к этому приступила. Но они еще крепки. И так сильно вросли в землю, что мне потребуется работать не покладая рук.
Я люблю тебя. Хочу разделить с тобой всю жизнь, все дни и все ночи.
Я люблю тебя — это так же ясно, как дважды два четыре. Я вернусь… скоро.
ПАТРИК Суриаль выбрал для еженедельного заседания послеобеденное время в среду, вместо классического утра понедельника. Когда однажды концептуальный редактор спросил его о причинах такого выбора, Суриаль ответил: «В уикэнд ты отсыпаешься, трахаешься… Как и все остальные. Вкуснее ешь, больше пьешь, короче, отрываешься. Если ты к тому же ходишь к шлюхам и закидываешься колесами, на кого ты похож утром в понедельник?»
Однако истинная причина заключалась в его собственных проблемах со здоровьем, которые сильнее всего давали о себе знать воскресными вечерами. Он был мучеником стиля. Он не мог позволить себе в понедельник утром выглядеть перед всеми старой развалиной.
Патрик Суриаль жил на улице Кампань-Премьер, в четырнадцатом округе Парижа. У него был особняк с садом, стоявший в глубине двора доходного дома начала двадцатого века. Сад зарос густой травой. Суриаль никогда им особо не занимался. Ему больше нравилась запущенность естественной природы. Соседи часто возмущались и говорили, что сожгут всю траву. Тогда Суриаль нанимал газонокосильщика. Приятели называли его жилье сумасшедшим домом. Внутренних стен и потолков там не было. Вместо них по проекту Суриаля из выступов и перегородок на разных уровнях были сооружены какие-то подобия висячих мезонинов. Над ними был общий потолок высотой в пятнадцать метров. Из большого глиняного горшка в центре холла рос гигантский кактус в пять метров высотой. В мезонинах зеленели и цвели пальмы и другие экзотические растения. От этого дом напоминал тропическую оранжерею — влажность была такой же. Подобно тому как хозяева обычно говорят: «Здравствуйте», встречая гостей, Суриаль приветствовал своих визитеров: «Я Тарзан, ты Джейн». Эта фраза звучала почти автоматически, и никто уже давно не обращал на нее особого внимания.
Это утро Суриаль проводил в американском трейлере пятидесятых годов из нержавеющего железа, примыкающем к первому этажу его дома и оборудованном под кухню. Несмотря на рекомендации своего кардиолога, по понедельникам Патрик Суриаль устраивал себе развлечение под названием Monday morning, состоявшее в злостном нарушении антихолестериновой диеты. Раз в неделю он готовил себе на завтрак все, что ему строго запрещалось есть, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Перед тем как приступить к приготовлению яичницы с беконом, он распахнул окна. Пока полоски бекона поджаривались на смазанной маслом сковороде, Суриаль выложил на широкую деревянную столешницу шесть сортов сыра — один на каждый из предшествовавших дней недели, в течение которых приходилось во всем себе отказывать. Сыры были от Андруэ, из его любимого магазина. Суриаль бросил жетон в музыкальный автомат «Вурлитцер» и выбрал пластинку Джонни Холлидея. Потом сварил крепкий ирландский кофе с густой пеной. Он никогда не изменял своей американской мечте. Он часто представлял, как едет на «Харлее» по шоссе 66, как Джек Николсон в Easy Rider. Иногда рядом ехал Джонни. Он очень любил этого парня, и ему бы хотелось мчаться вдоль шоссе бок о бок с ним.
Когда Суриаль уже собирался проглотить ломтик рокфора, раздался звонок в дверь. «Твою мать!» — пробормотал он, вставая. Открыв дверь, он сквозь зубы пробормотал традиционную фразу: «Я Тарзан, ты Джейн», одновременно пытаясь разглядеть сквозь слепящие солнечные лучи лицо стоявшей перед ним женщины.
— Здравствуйте. Вы месье Суриаль?
— Himself[20]!
— Можно войти?
Майе казалось, что у нее сейчас остановится сердце. Она сделала несколько неуверенных шагов. Размеры дома ошеломили ее. Она почувствовала себя песчинкой.
— Прошу вас, мадам, — осторожно сказал Суриаль, в то же время лихорадочно пытаясь понять, кто его гостья.
Войдя в кухню, он сел за стол и решил сделать себе бутерброд с тем самым кусочком рокфора, который собирался съесть, когда услышал звонок. Женщине он указал на стул напротив. Ему не хотелось отказываться от вожделенного завтрака.
