Уверен, вы уже и сами догадались. Ну, то есть, он же был доминикано. Но готов спорить, вы и представить себе не можете, на ком он был женат.
На Трухильо.
Это правда. Женой Гангстера была – барабанную дробь, пожалуйста, – гребаная сестра Трухильо! А вы и впрямь решили, что какой-то уличный хулиган из Саманы пробьется в высшие эшелоны диктаторской власти благодаря упорному труду и личным заслугам? Бросьте, ребята, – это ведь не юмористическая, на фиг, книга!
Да, сестра Трухильо; ее еще ласково называли Гадиной. Они познакомились, когда Гангстер куролесил на Кубе, – прижимистая стерва на семнадцать лет старше него. Они отлично сработались в бизнесе по задницам, и очень скоро она нашла его жажду удовольствий неотразимой. Он поощрял ее (фантастические возможности Гангстер никогда не упускал); не прошло и года, как они разрезали торт – первый кусок на тарелку Скотокрадова Семени. Кое-кто из стариков утверждает, что Гадина и сама была проституткой до того, как ее братец захватил власть, но, пожалуй, они перегибают палку, это все равно что сказать, что Балагуэр стал отцом десятка незаконнорожденных детишек, а потом замял скандал на народные деньги… стойте, оно ведь так и есть, но про Гадину, наверное, все же нет… черт, кому под силу разобраться, что правда, а что ложь в такой безумной стране, как наша… Известно лишь, что годы до возвышения брата выковали из нее уна мухер бьен фуэртэ й бьен круэль, женщину очень сильную и очень жестокую. Она не была легковерной и девочек вроде Бели́ сжирала как булочки к завтраку, – у Диккенса она была бы хозяйкой борделя… стойте, но она и была хозяйкой борделей! Ладно, может, Диккенс заставил бы ее основать работный дом. В любом случае, она была из тех персонажей, что только клептократия способна породить: сотни тысяч в банке и ни юаня жалости за душой; она обжуливала всех, с кем имела дело, включая родного брата, и довела двух респектабельных бизнесменов до безвременной кончины, обобрав их до последней нитки. В своем огромном столичном особняке она сидела, как паучиха в центре паутины, целыми днями сверяя счета и гоняя подчиненных, а по определенным выходным дням закатывала вечеринки, где «друзей» часами изводил, декламируя поэзию, ее начисто лишенный музыкальности сын (от первого брака; с Гангстером у них детей не было). Так вот, в один прекрасный майский день на пороге ее кабинета возник слуга.
Потом, отмахнулась она, грызя карандаш.
Вдох. Донья, есть новости.
Новости всегда есть. Потом.
Выдох. О вашем муже.
Два дня спустя Бели́ брела по центральному парку, словно в тумане. Ее волосы знавали лучшие дни. Она вышла из дома, потому что больше не могла оставаться один на один с Ла Инкой, и теперь, когда у нее не было больше работы, она лишилась убежища, где можно спрятаться от всех и всего. Пребывая в глубокой задумчивости, она положила одну руку на живот, другую на раскалывающуюся голову. Размышляла Бели́ о ссоре с Гангстером, случившейся примерно неделей ранее. Он был в отвратительном настроении, что, впрочем, не являлось чем-то из ряда вон выходящим, и вдруг давай орать: мол, не желаю плодить детей в этом ужасном мире, а она взбрыкнула, напомнив, что в Майами мир не настолько ужасен, и тогда он сказал, схватив ее за горло: «Если так рвешься в Майами, прыгай в воду и плыви». С тех пор о нем не было ни слуху ни духу, и Бели́ бродила по улицам в надежде столкнуться с ним. Будто он торчал в Бани́, как же. У нее распухли ноги, голова спускала излишек боли в шею, и тут два толстенных мужика с одинаковыми коками на голове подхватили ее под руки и потащили в центральную аллею, где на скамейке под полуживой, но еще цветущей джакарандой сидела хорошо одетая пожилая дама. В перчатках и с ниткой жемчуга на шее. Она пристально разглядывала Бели́ немигающими глазами игуаны.
– Знаешь, кто я?
– На хрена мне знать…
– Я – Трухильо. А также жена Дионисио. До меня дошли сведения, что ты повсюду болтаешь, будто собираешься выйти за него и родить ему ребенка. Что ж, я должна уведомить тебя, обезьянка моя, что ты не сделаешь ни того ни другого. Эти два очень крупных и бравых офицера отвезут тебя к доктору, а после того, как он выскоблит твою сраную киску, ребенок, как предмет для разговора, исчезнет. В дальнейшем в твоих же интересах не попадаться мне на глаза, иначе, если увижу твою гнусную рожу, скормлю тебя собакам. Но хватит болтать. Тебе пора к врачу. Попрощаемся, не хочу, чтобы ты опоздала.
Пусть Бели́ и чувствовала себя так, словно эта ведьма вылила на ее задницу кипящее масло, но ей хватило запала, чтобы рявкнуть: поцелуй меня в зад, старая мерзкая уродина.
– Пойдем, – сказал Элвис Первый и, заломив ей руку за спину, с помощью напарника потащил ее через парк к машине, зловеще поблескивавшей на солнце.
– Отпустите! – кричала Бели́ и тут заметила, что в машине сидит еще один коп, а когда он повернулся к ней, увидела, что у него нет лица. Силы покинули ее.
– То-то же, давно пора успокоиться, – сказал тот, что был погрузнее.
Сколь печально завершилась бы эта ситуация, если бы наша девочка не оглянулась в последней надежде и не зацепилась взглядом за Хосе. Он возвращался вразвалочку с какой-то игорной забавы, под мышкой у него торчал газетный сверток. Бели́ попыталась позвать его, но, как бывает в наших кошмарах, из нее будто выкачали воздух. И только когда ее начали запихивать на сиденье, а рука ее коснулась жгучего корпуса машины, к ней вернулся голос. Хосе, выдавила она, помоги.
И в тот же миг злые чары рассеялись. Заткнись! Элвисы били ее по голове и по спине, но поздно, Хосе Тэн уже бежал на подмогу, а за ним, о чудо, поспешали его брат Хуан и вся команда «Паласио Пекина»: Константина и Марко Антонио с Индейцем Бенни. Хряки попробовали было вытащить оружие, но Хосе уже приставил свою пушку к черепу самого жирного из них, и все замерли, кроме, разумеется, Бели́.
– Сволочи! Я беременна! Понимаете?! Беременна!
Она развернулась туда, где восседала старая карга, но та необъяснимым образом испарилась.
– Девушка арестована, – угрюмо сообщил второй хряк.
– Нет, не арестована. – И Хосе вырвал Бели́ из их лап.
– Ты упускай она! – выкрикнул Хуан, сжимая в каждой руке по мачете.
– Послушай, китаеза, ты сам не знаешь, что делаешь.
– Этот китаеза отлично знает, что делает.
Хосе взвел курок, звук был такой, будто у кого-то треснуло ребро. Лицо Хосе – мертвый оскал, и сквозь эту страшную маску просвечивало все, что он потерял в жизни.
– Беги, девочка, – сказал он.
И она побежала, заливаясь слезами, но прежде пнула хряков разок-другой.
Мои китайцы, не раз говорила она дочери, спасли мне жизнь.
Ей следовало бы бежать не останавливаясь, но она завернула домой. С ума сойти, да? Как и все в этой проклятой истории, она недооценивала толщу дерьма, в которое вляпалась.
– Что случилось, иха? – Выронив сковородку из рук, Ла Инка обняла свою девочку. – Расскажи мне.
Бели́ лишь трясла головой, пытаясь отдышаться. Заперла дверь и окна на задвижки, потом свернулась калачиком в постели, сжимая в руке нож, дрожащая, рыдающая, и все тот же холод в животе, но теперь ей казалось, что у нее внутри плавает дохлая рыба.
– Где Дионисио? – всхлипывала она. – Он нужен мне прямо сейчас!
– Что случилось?
Следовало бы линять из города, но ей требовалось повидаться с Гангстером: он должен ей объяснить, что происходит. Несмотря на то что ей сегодня открылось, она по-прежнему верила, что Гангстер все уладит и его хриплый голос утихомирит ее сердце и уймет животный страх, поедавший ее изнутри. Бедная Бели́. Она надеялась на Гангстера. Была предана ему до конца. Вот почему несколькими часами позже, услыхав возглас соседа «ойе, Инка, жених приехал», она вылетела из постели, словно заряд из электромагнитной катапульты, промчалась мимо Ла Инки, мимо благоразумия и ринулась босиком к поджидавшему автомобилю. В потемках она не разобрала, что машина была вовсе не Гангстера.
– Соскучилась по нам? – спросил Элвис Первый, защелкивая наручники на ее запястьях.
Она попробовала крикнуть, но было уже слишком поздно.
После того как девочку унесло из дома и соседи сообщили, что ее загребла тайная полиция, своим обитым железом сердцем Ла Инка поняла: девочка обречена, злой рок Кабралей, как ни береглась Ла Инка, настиг и Бели́ тоже. Стоя в конце улицы, прямая, как столб, беспомощно вглядываясь в ночь, она чувствовала, как на нее накатывает холодная волна отчаяния, бездоннее которого только наши желания. Причин, почему все так вышло, отыскалось бы с тысячу (начиная, конечно, с анафемского Гангстера), но куда важнее был сам факт случившегося. Застряв в сгущающейся тьме, не имея ни имени, ни адреса, ни родственника в президентском дворце, Ла Инка почти сдалась, позволив ледяной волне оторвать ее от твердой почвы и понести – как малое дитя, как шмат морских водорослей – прочь от сверкающего рифа ее веры в сумрачные дали. В этот час смятения, однако, ей подали руку, и она вспомнила, кто она есть. Майотис Альтаграсия Торибио Кабраль. Несгибаемая южанка. Ее спасешь ты, сказал ей дух ее мужа, или никто.
