Матильда и дети обессиленно сидят на диване. Они испытывают состояние опустошенности, которое то и дело сменяется вспышками гнева, они делятся своими опасениями и надеждами. Тома смотрит на них украдкой. Это так странно — передышка, ощущение «восстановления семьи». В последние несколько часов язвительность, порожденная их расставанием, исчезла. Остались только двое родителей, которые отдали бы все на свете, лишь бы их дочь осталась жива, да два брата, которые буквально сходят с ума от тревоги за сестру.
Почему всегда приходится дожидаться похорон, несчастного случая, известия о неизлечимой болезни, чтобы погасить войну?
* * *
И вот в два часа ночи раздается звонок, на который уже никто не надеялся.
Он берет трубку. На другом конце провода еще не произнесли ни слова, а он уже знает, что это она — малышка Селин, та самая, которую он таскал на плечах, когда ей было три года, та самая, кого он провожал в школу или на танцы, та, которой он помогал выполнять домашние задания, та, кого он утешал, когда она печалилась.
Он включает громкую связь. Голос звучит в комнате, и это больше, чем облегчение, это — как если бы он узнал о рождении дочери во второй раз. Все хотят говорить, но ни у кого это не получается, потому что все обливаются слезами. Разговор, ведущийся с поста в консульстве, не может продолжаться вечно. Тогда все в едином порыве кричат одно и то же, и это похоже на смесь любви и жажды жизни, которая льется, словно поток: мы тебя любим, Селин. Мы тебя любим!
А потом, когда она вешает трубку, они остаются вчетвером, слившись в безмолвном объятье.
* * *
Три часа ночи
Тома выходит к жене на веранду.
Она курит. Впервые за долгие годы.
— У меня всегда есть пачка, спрятанная на кухне, — поясняет она.
— На случай неблагоприятного стечения обстоятельств?
— На случай несчастья или счастья.
Он, в свою очередь, тоже прикуривает «Мальборо». Он тоже официально давно бросил, но этот вечер — не такой, как другие.
Он улыбается Матильде и осмеливается наконец-то встретиться с ней взглядом. Промытые слезами, ее глаза сверкают успокоенным блеском. Они курят молча. И чувствуют вкус вновь найденного контакта.
— Я поеду, — вдруг говорит он.
Берет куртку и идет к машине, припаркованной в конце аллеи, усыпанной гравием.
Оборачивается и делает легкий взмах рукой.
Она несколько секунд колеблется, а потом говорит:
— Будь осторожен на обратном пути.
* * *
Манхэттен, тремя днями позже
Пятница, 14 сентября 2001 года
19 ч 50 мин
Итан заказывает кусок чизкейка и чайничек «Дарджилинга», потом садится на свое обычное место — за маленький мраморный столик в глубине зала.
Расположенное в самом центре Вест-сайда, кафе «Заварски» напоминает венское кафе начала XX века. Аккуратно состаренное оформление, стены, украшенные древними зеркалами, в которых отражаются копии работ Густава Климта. У пирога с орехами, у штруделя и у пончиков вкус прошлого. В середине зала скрипач наигрывает арии Моцарта, Паганини, Сен-Санса.
Итан наливает себе чашку чая и отпивает глоток, глядя в окно. Через три дня после апокалипсиса жизнь потихоньку восстанавливается. На улице, как и почти везде в городе, родственники пропавших без вести наклеили скотчем тысячи листовок, тысячи анонимных лиц, от которых нет никаких известий с утра вторника. Ниже, на юге, продолжает дотлевать огонь, распространяя резкий запах резины и горелого мяса. Пожарники безостановочно роются в развалинах, но больше никого не нашли аж со среды.
На другой стороне улицы, на небольшой стене люди разместили цветы, детские рисунки и свечи в память о пропавших без вести из этого квартала. Непрерывный поток прохожих останавливается перед этим импровизированным мемориалом, и на несколько минут люди с волнением задумываются о жертвах, которых они, скорее всего, никогда и не встречали до этого.
Итан достает из внутреннего кармана авторучку, чтобы записать в блокнот стихотворение Йейтса, которое он только что прочитал, — оно было приклеено на столбе около пешеходного перехода:
Но я — бедняк, и у меня лишь грезы…
Я простираю грезы под ноги тебе!
Ступай легко, мои ты топчешь грезы…
Это новое поветрие, которое охватило почти всех: люди переписывают стихи, которые потом приклеивают скотчем к витринам, фонарям или автобусным остановкам. Все годится, лишь хоть как-то смягчить горечь утраты и отметить траур.
Он достает из сумки книгу. Роман, который купил в полдень во время перерыва на ланч, — «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры. Книга, которую читала девушка из аэропорта. Та, ради которой он разорился и которая его оттолкнула. Несмотря на оскорбление, он не мог перестать думать о ней, и в треволнениях трех последних дней ее лицо то и дело возникало перед глазами.
Однако теперь офис не пустовал. Разрушение башен не пощадило никого. Каждый знал кого-то из погибших, и уже у многих возникла потребность в психологической помощи, чтобы преодолеть последствия психологической травмы. Все во всем сомневаются, стараются разобраться в причинах случившегося, смотрят на мир новыми глазами. Некоторые уходят в себя, другие испытывают волчий аппетит к жизни. Больше, чем раньше, склонны говорить: «Я тебя люблю».
А он?
С тех пор, как он возвратился в Нью-Йорк, одиночество давит на него. Даже если он и отказывается себе в этом признаться, он ощущает эмоциональную пустоту. Чтобы убежать от реальности, он переворачивает страницы романа, углубляется в него и останавливается на таких строках: «Среди мужчин, гоняющихся за множеством женщин, мы можем легко различить две категории. Одни ищут во всех женщинах свой особый, субъективный и всегда один и тот же сон о женщине. Другие движимы желанием овладеть безграничным разнообразием объективного женского мира».
— Это место свободно? — спрашивает женский голос.
Не поднимая глаз, он кивает, думая, что кто-то просто хочет позаимствовать стул, стоящий напротив. Потом удивляется, ибо перед ним что-то кладут — это гигантский букет роз из шоколада и миндального теста. Визитная карточка, сопровождающая подарок… это — его карточка. Та, что он оставил итальянскому кондитеру в аэропорту.
Тогда он поднимает глаза и…
— Вы верите в любовь с первого взгляда? — спрашивает Селин, усаживаясь перед ним.
Он щурит глаза и смотрит на нее. Она продолжает:
— Я тоже еще три дня тому назад в нее не верила.
Конечно, я доставлю тебе боль.
Конечно, ты доставишь мне боль.
Сент-Экзюпери. Письмо Натали Палей
Счастливые дни:
Сентябрь 2001 года — октябрь 2002 года
Итан
Любовь неожиданно вваливается, как при взломе. Один миг — и больше ничего не существует. Вдруг все оказывается вне времени, вне нормы. И жизнь больше не пугает.
Селин
Вдруг сердце охватывает пламя, голова переворачивается, в глубине живота образуется пустота. Начинаешь жить, как в невесомости, сердце трепещет, все мысли upside down.[45]
Итан
У тебя вдруг появляется новая кровь, новое сердце, более ясные мысли. Ты дышишь только ею. Потому что она освободила тебя от тебя самого.
Ты испытываешь голод по ее коже, по ее губам, запаху ее волос. Отныне именно у нее находятся ключи. От врат рая. И от врат ада.
Селин
Без него ты — лишь ожидание. Потому что он научил тебя жить быстро, потому что он научил тебя жить сильно. Ты упиваешься взаимодополняемостью, которая превращается в зависимость. Так как, в сущности, ты всегда хотела только этого — сердечных излияний, кровопролития.
Итан
А снаружи — хаос, холод, письма с бациллами сибирской язвы, вступление войск в Афганистан, обезглавленный Даниэль Перл. Но вы уже не живете в этом мире. Вы создали свой собственный алтарь, уютное королевство, которое насчитывает только двух жителей.
Селин
В наших американских ночах все — раздел и отказ. Моя голова, лежащая на его плече. Наши перепутанные волосы. Глухой шум крови в его венах. Стук его сердца, сливающийся со стуком моего.
