Старик подмигнул и, ковыляя, выбрался из лифта. Девушка вышла, поддерживая его сзади.
Отдышавшись, Ариша перешагнула через блевотину, в которой слабо различались пельмени, съеденные ею сегодня после смены в загорянской рабочей столовой, и вышла из лифта.
На улице слегка смеркалось.
Ариша достала дальнеговоруху, глянула: почти девять часов. На лавочке вместо точильщика сидели двое парней с девками. Парень наигрывала на мягкой балалайке «Златые горы», пьяноватые девки пели противными голосами. Поодаль, под тополями гужевалась с наутилусами местная шпана.
Ариша поправила платок и спокойным шагом направилась к подземке, туда, где в темнеющем грязном воздухе уже загорелась красная буква «П».
Айвовое варенье июльского заката уж протекло-капнуло на пыльно-душное, уставшее и намыкавшееся за день Замоскворечье, когда новенький, цвета парной крови «мерин» государева опричника Охлопа, расчистив путь себе инфразвуковым «ревом государевым», поворотил-свернул с шумной Пятницкой улицы в уютный Вишняковский переулок и встал-постал возле розовато-желтого особнячка с белыми колоннами, молочными окнами и красными фонарями над крыльцом.
Тихо и покойно вечером в Вишняковском переулке.
Не успевает Охлоп крупнотелый открыть стеклянный верх «мерина» своего, как с крыльца к нему татарин в белом кидается:
— Просим, просим покорнейше, господин опричник!
Ждали-пождали опричника государева в Вишняковском переулке. Открывается прозрачная крыша «мерина» плавно, щелкают, отстегиваясь, ремни безопасности. Охлоп, кряхтя, вытаскивает тело свое семипудовое из низкой машины.
— Просим, просим… — подхватывает опричника татарин под парчовый локоть, помогает, юлит ужом белым.
Неспешно Охлоп из «мерина» выбирается. Летнее платье опричника на нем: тонкая парчовая серебристо-алая куртка, подпоясанная серебряным поясом с деревянной кобурой и ножом в медных ножнах, обтягивающие порты из алого шелка, короткие сафьяновые полусапожки. Блестит завитой чуб опричника золотой пудрой, а возле щеки нарумяненной покачивается в толстой мочке уха золотой колоколец. Тяжеловесно лицо Охлопа, сурово, значительно.
— Голову прикрой, — тяжко отдуваясь, указывает он пухлым пальцем, унизанным платиновым перстеньком с черным сапфиром на голову мраморного дога, пристегнутую к бамперу «мерина» и, судя по запаху и заветренному концу сиреневого языка, уже тронутою-таки легким тленом, несмотря на то, что проворные конюхи, близнецы Матвей и Данила отрубили от замороженной собаки и пристегнули ее сегодня ранним утром в усадьбе Охлопа аж в 5:17, когда солнце-то еще токмо-токмо встало, и не успело разбудить хозяина, дотянувшись коварным лучиком-спицей через открытое окно спальни и сквозь щель в ситцевых занавесках до заплывшего, полуприкрытого, могучего глаза грозно похрапывающего Охлопа.
— Исполним! — в быстрых руках привратника возникает-шуршит черный пластиковый мешок, глотает собачью голову остроухую.
Переведя дыхание, ждет Охлоп пока крыша «мерина» встанет на место, резко поворачивается, скрипя медными подковками каблуков полусапожек по брусчатке, и, коренасто раскачиваясь, хмурясь густыми низкими бровями, топыря тесто губищ мясистых, пяча вперед живот, поднимается по ступенькам крыльца.
— Позвольте, позвольте… — гибко-белый татарин опережает, забегает, открывает дверь.
Охлоп входит, задевая плечами парчовыми красивые косяки дверные.
В прихожей все красно — и стены, и потолок, и ковер, и кресла, и платье девушки за багровой стойкой безопасности. И люстра сияет подвесками малиновыми.
— Здра-а-а-авствуйте! — запевает девушка, склоняя аккуратно причесанную головку и улыбаясь губками алыми.
— Здоров! — тяжело дышит Охлоп, отстегивая серебряный пояс с оружием и его на стойку перед девицей брякая.
— Рады видеть вас в добром здравии, — проворно принимает-убирает пояс девица.
— Где сама? — задыхается Охлоп, вытаскивая из рукава тончайший платок батистовый да свой тройной подбородок им отирая.
— Главнокомандующая уже поспешают! — игриво сверкает глазками девица.
И не успевает Охлоп ответить своеобычное «лады», как тяжкого карминного штофа портьеры, шелохнувшись, впускают в прихожую маленькую, худенькую, немолодую женщину в голубом мундире гусарском:
— Благодетель! Душка!
— Куница голубая! — расплываются губищи у Охлопа, обнажая зубы новые, крепкие.
— Долгожданный! — целует главнокомандующая перстенек Охлопа, тянет вверх голубые тоненькие губки, на мысках сапог гусарских привставая.
— Здравствуй, гусар-девица! — целует в губки голубые ее Охлоп.
— Здравствуй, дорогой! — звенит шпорами гусар-девица.
— Соскучился я.
— А мы-то как скучаем!
Берет за пояс Охлопа гусар-девица ручкой маленькой, тянет вон из прихожей:
— Новенькие поступили! Малина со сливками, а не девочки!
Переваливается Охлоп враскачку:
— Ты же знаешь, я своих, стареньких люблю.
— И старенькие есть, и новенькие!
Проходят гость и хозяйка в гостиную. А там тихая музыка играет, свечи горят да двенадцать девиц в сарафанах и кокошниках сидят скромно, очи долу опустив.
— Проходи, гость дорогой, будь, как дома, — щелкает шпорами управительница.
Встают девицы, кланяются гостю в пояс.
— Здоров, нежныя, — улыбается Охлоп.
— Здравы будьте, Иван Владимирович! — хором девицы отвечают.
— Застоялись кобылки наши без тебя, свет Иван наш Володимирович, — гладит гусар-девица тяжкую длань Охлопа. — Засыхают красны девицы, кручинятся.
— Не верю! — колышет живот свой Охлоп. — Аль столбовая да земская сволочь к вам не захаживает?
— Всех повыгнала, всем отказала тебя ради, господин наш!
— Уважаешь, стало быть, опричников?
— Как не уважать слуг государевых? На вас Россия-матушка держится!
— Молодца! Ну, хвались!
Идет по кругу девичьему главнокомандующая:
— Анфиску-пиписку, Танечку-забоданечку, Леночку-пеночку, Полинку-малинку да Галинку-рванинку знаешь уж ты, благодетель.
— Знаю.
— А вот Анечку и Агашеньку не знаешь, новенькие они.
— Не знаю, покажи.
Подводит гусар-девица двух новеньких, молоденьких, поднимает им красны подолы сарафанов. А под сарафанами — тела юные, статные, сладкие.
— Глянь, господин наш, каковы!
Смотрит Охлоп глазами заплывшими на ножки стройные, колени гладкие, лобки, первым волосиком поросшие, пупочки аккуратные.
— Нежные, ласковые, умелые! — хвалит товар свой хозяйка.
— Хороши, — цедит Охлоп.
— А вот Ирочка-кошечка, вот Наташенька-лисичка, а вот еще одна Ирочка-сочная дырочка — новенькая, саратовская, кровь с молоком.
Подводит Ирочку саратовскую, задирает ей сарафан. Белотела молодица, дородна, пухлява, большеглаза, толстощека. Поворачивает ее управительница:
— Дивись, милый наш, каково опопие у Ирочки. Сдоба пшеничная, а не попа!
Широка и бела Ирина попа. Раздвигает хозяйка ягодицы белые:
— Загляни-ка сюда, милый. Видишь сочничек?
— Вижу.
— Отведаешь — вовек не забудешь!
— Отведаем, — пересмеивается Охлоп, глазами попу белую оглаживая.
Видит-замечает гусар-девица, что наливается кровью хобот уда его, шевелится в портах шелковых, восстает рогом.
— Да ты уж воспалился, господин наш! — нежно гладит-трогает сквозь шелк рукою маленькой, проворной. — Девушки-красавицы, душеньки-подруженьки, воспалился на вас господин опричник!
Тихо пересмеиваются девушки, озорно перемигиваются.
— Давай Ленку-Таньку, а на закуску эту сочную.
— Твои желания — закон, благодетель.
— Девки, что пить будете? — обнимает Охлоп Ленку-Таньку.
— Мне шампанскава! — щиплет его Ленка за живот.
— А мне сиреневой водицы с ромом! — гладит Танька мощный зад опричный.
— А тебе чего? — берет Охлоп Ирочку за подбородок.
— Не знаю… не решила еще.
— Что ж ты такая нерешительная?
Обнимает главнокомандующая Ирочку за плечи пухлые:
— Новенькая она, благодетель. Не обессудь.
— Ладно, разберемся. Ну, что, новенькая, веди меня!
Хоть и новенькая Ирочка-сочная дырочка, а понимает, что значит — веди. Расстегивает ширинку на портах опричника, выпускает зверя его наружу. Могуч зверь промежный у Охлопа! Обновлен искусными мастерами китайской медицины, удлинен, упрочен, с четырьмя хрящевыми вставками, с вострием из гиперволокна, с рельефными окатышами, с мясной волною, с татуировкой подвижной: табун диких лошадей по уду опричному проносится!
Берет Ирочка Охлопа за уд, тянет в опочивальню. А девушки песню заводят:
Пойдем с нами, милый друг,
Пойдем с нами, милый друг.
Утешать тебя начнем,
Ублажать тебя начнем.
Приголубим бела лебедя,
Приласкаем ясна сокола.
Очи ясныя, руки нежныя,
Губы жаркия, ненасытныя,
На быстру любовь тороватыя.
Ведет пухлявая опричника за уд. А Танька-Ленка сзади его подталкивают. Идут они по коридору, в голубую опочивальню следуют. Любимая это опочивальня у Охлопа из всех четырех: голубой, лимонной, изумрудной да розовой.
