Я остановилась. Здесь очень тихо, света нет, но почему-то всё видно — окна уходят очень высоко, и они даже как будто бы не окна, а сплошное стекло, вроде какие-то колонны, и низкий, такой низкий, что я могу на него присесть, подоконник из красивого камня.
Сижу на низком подоконнике и ругаю себя: какая же я дура, как я могла поклониться спиной к залу, опозорилась! И всех нас опозорила, и музыкальную школу опозорила! Дура-дура, ужасная ДУР-РА! Начинаю всё вокруг разглядывать. Здесь очень красиво, а видно всё без света, потому что свет с улицы всё освещает. Я встаю и начинаю гулять по «Мадриду». Гуляю, всё разглядываю, людей нет, света тоже, но всё видно — и мне всё очень нравится. Я долго гуляю, мне хорошо! Потом думаю: концерт, наверное, уже кончился, надо идти обратно, найти Бабушку, Эллочку.
Я иду, иду, сама не знаю куда, я же здесь никогда не была, но думаю, что куда-нибудь, где есть люди, я обязательно приду. И прихожу вдруг прямо в зал, из которого люди на улицу выходят. Ко мне подходит мужчина и спрашивает:
— Девочка, ты что здесь делаешь?
Я его тогда тоже спрашиваю:
— А где же все, здесь же концерт был?
— Концерт кончился, — говорит он, — все домой ушли, а наши все по палатам разошлись! А где твоя одежда — пальто, шапка, валенки? — удивляется он.
— За кулисами, — говорю.
— Ну, беги скорей, — он меня торопит, — справа дверь ещё не заперта.
Стою около него уже одетая для улицы, он спрашивает:
— А где ты живешь? — Я называю адрес, он говорит:
— Так это близко, через сквер, через рельсы — и твой дом, только вправо не бери, сейчас туман сильный!
— Спасибо, до свидания, — говорю я.
Он кивает мне головой, открывает дверь, я выхожу на улицу и слышу, как дверь закрывается и запирается.
Стою на ступеньках, а вокруг «туман»! Я никогда его не видела на улице, только за окном. Это очень красиво — всё белое, немножко голубое и серое, и совсем ничего не видно. Но наш дом очень близко, я знаю, куда идти, иду через туман — это так интересно, когда ничего нет, кроме тумана, как будто ты в сказке! Я вспоминаю, как я опозорилась, но почему-то не очень расстраиваюсь, потом вспоминаю, как красиво было в «Мадриде», когда я там гуляла одна. Потом думаю: почему я так долго иду, а нашего дома всё нет? Тогда я останавливаюсь и понимаю: я заблудилась! Мне становится скучно, но я очень не люблю, когда мне скучно, и я думаю, что мне делать. И придумала. Надо нащупать ногами тротуар, потому что я его ещё не чувствую под ногами, и встать на тротуар — люди почти всегда ходят по тротуару. Надо стоять на тротуаре и ждать, кто-нибудь обязательно мимо пройдёт, тогда надо ему сказать: «Здравствуйте! Я заблудилась! Проводите меня, пожалуйста, домой!»
Ищу ногами тротуар, стараюсь далеко не отходить, думаю: пока здесь, рядом, поищу. И нахожу, очень радуюсь и становлюсь на него. И только я на него встала, вижу, мимо меня проходит что-то. Я говорю:
— Здравствуйте!
Оно идёт дальше и ничего не отвечает. Тогда я два раза прыгаю и хватаю его за пальто! Оно не останавливается и спрашивает:
— Чего тебе?
Я держу его за пальто, бегу рядом с ним и быстро говорю:
— Я заблудилась!
Оно останавливается, поворачивается ко мне — и я вижу, что это женщина, но выражения её лица я не вижу из-за тумана.
— Адрес свой знаешь? — У неё очень строгий голос. Я называю. — Это близко. — Она берёт меня за руку, идёт опять вперёд, а я бегу за ней, потому что она идёт очень быстро. Она молчит, и я молчу. Потом она спрашивает: — С кем живешь?
— С Мамочкой, Бабушкой, Эллочкой и Анночкой, — говорю.
Она крепко сжимает мою руку, мне больно, но я стесняюсь ей это сказать, потому что я чувствую — она не хотела мне сделать больно, а почему так сжала, не знаю!
Вдруг туман становится меньше, и я вижу проход к нашему дому.
— Вот наш дом, — говорю я и радуюсь, — теперь я сама дойду, большое спасибо!
— Нет! — Она ещё крепче сжимает мою руку. — Матери на руки тебя сдам!
Мы входим в квартиру — дверь у нас запирают только на ночь, — потом к нам в комнату. У всех заплаканные лица. Мамочка бросается к нам.
— Нинушенька, девочка моя! — Обнимает меня и потом сразу берёт женщину за руку. — Спасибо вам, просто спасли нас! — Мамочка не плачет, но я чувствую, что ей это очень трудно. — Раздевайтесь, — просит она женщину, — сейчас будем чай пить!
Женщина вырывает у Мамы руку, стоит неподвижно, потом машет на нас рукой с таким отчаянием и ещё каким-то совсем непонятным мне чувством, быстро поворачивается и уходит. Все стоят и молчат, а я спрашиваю:
— Почему она на нас рукой махнула?
— Наверное, у неё какое-нибудь горе, — объясняет Бабушка.
И все набрасываются на меня.
— Я думала, что ты с Бабушкой и Анночкой ушла. — Эллочка держит меня за руки, у неё заплаканные глаза.
— А я думала, что ты с Эллочкой ушла, — говорит Бабушка, у неё тоже заплаканные глаза.
Я рассказываю, как я гуляла по «Мадриду», после того как опозорилась, и, наверное, забыла про время, как в тумане заблудилась. Мамочка говорит:
— Нинуша, все говорят, что прекрасный концерт получился, а дирижировала ты замечательно — и Бабушка и Эллочка так сказали.
— Замечательно, — ворчу я, — взяла да спиной поклонилась!
— А ты репетировала хоть один раз с хором? — спрашивает Мамочка.
— Нет, — говорю.
— В общем, ты молодец, — хвалит меня Мамочка, — дирижировала очень хорошо и в тумане не растерялась!
Я раздеваюсь, чтобы ложиться спать. Я уже не сержусь на себя, вспоминаю, как красиво в «Мадриде», когда там нет людей и почти нет света, вспоминаю сказочный туман. А потом я вспоминаю женщину, которая привела меня домой, и думаю: почему, если у человека горе, надо махать на нас рукой?!
Кончился последний урок. Кто-то ещё в раздевалке, а я уже оделась и сейчас пойду домой. Вдруг входная дверь открывается, вбегает большой старший мальчик из нашей школы и кричит как сумасшедший: «Там, в лесу, зелёная трава! Целая поляна — а вокруг снег! Побежали!»
Мы бежим по лесу за старшим мальчиком, кто-то даже одеться не успел и одежду держит под мышкой. Мы бежим долго и быстро. Лес вдруг расходится, и мы выбегаем на поляну, на большую поляну зелёной травы! А вокруг неё снег, везде снег! Мы стоим, дышим, а потом как все закричим: «Трава-а-а! Зелёна-я-я! Ура-а-а!» Кто-то выбегает на поляну, падает на траву, катается по ней и кричит: «Трава-а-а!» И все разбегаются по поляне, падают на траву, катаются по ней, кричат, вопят. Я тоже валяюсь на траве, катаюсь-переворачиваюсь, кричу — а в груди такая радость и такой восторг!
Я вижу, кто-то вскочил и скидывает с себя пальто. Мы все тоже вскакиваем, сбрасываем пальто и шапки — всем жарко, мы долго бежали. Мы делаем навалку из одежды на краю поляны, и кто-то предлагает: давайте в мяч поиграем! Сразу кто-то выдёргивает из навалки небольшой мешочек, мы становимся в круг и кидаем этот мешок друг другу, как мяч. Нас много, я посчитала — нас пятнадцать человек! Мы подпрыгиваем, падаем, хохочем, визжим, ловим «мяч» и опять подпрыгиваем и падаем! Потом мы играем этим мешком ногами. «А теперь в салочки!» — кричит кто-то, и мы носимся по этой зелёной поляне, догоняем друг друга, хохочем, падаем, опять бежим!
Вдруг я падаю на траву, прижимаюсь к ней всем телом и щекой и лежу неподвижно-неподвижно. И я не слышу и не чувствую, чтобы рядом со мной кто-то бегал, вижу: рядом кто-то лежит неподвижно, прижавшись к траве.
Мы сидим на траве в кружок и разговариваем обо всём — то все вместе, то по очереди, мы смеёмся, и мы все так счастливы! Нет больших, нет малявок — просто мы все сидим на зелёной траве среди снега и радуемся. Мальчик, который нас сюда позвал, встаёт и предлагает: «Давайте в лапту!» Все встают, и я тоже предлагаю: «А давайте в «круговую»!» Мальчик говорит: «Нет, лучше в «простую», потому что, по-то-му…» Тут он застывает и стоит с открытым ртом. И рядом с ним мальчик тоже застыл, и они оба смотрят сквозь меня. Я поворачиваюсь и вижу что-то непонятное. Это «непонятное» как будто вываливается из леса, выходит на поляну, и тогда я понимаю, что это идут женщины! Они идут очень быстро, а впереди идёт… моя Мама! Но она совсем не похожа на мою Маму, потому что у неё «костяное лицо».
Она подходит ко мне, хватает — не берёт, а хватает меня за руку и кричит:
— Где твое пальто-о-о?!
— В навалке, — говорю и показываю рукой.
Мама тащит меня туда, я ничего не понимаю, мы только что все были так счастливы, а Мама почему-то так сердится, что у неё даже стало «костяное лицо»!
— Вот мое пальто, — говорю я Маме, чтобы она так не расстраивалась, показываю ей пальто, — вот шапка, вот мешочек!
— Быстро одевайся, — кричит Мама, — тебе нельзя так охлаждаться, и его могли украсть!
— Мама! — Я одеваюсь и начинаю сердиться. — Здесь все свои, кто мог его украсть?!
